Возвращение (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 2

- Нет.

Глухо падает на пол замок. Распахивается дверь, и Михайла шагает внутрь камеры. Я и забыла, что он меня на голову выше, забыла, что сильнее...

- Иди ко мне, Устиньюшка. Не упрямься. Может, и уйдешь ты завтра к другому, но с моими поцелуями на губах гореть будешь!

- НЕТ!!!

- Обо мне думать будешь... всю душу мне вымотала, ведьма рыжая... ненавижу, люблю...

Я отбиваюсь, что есть сил, но справиться с ним не могу.

Мужчина намного сильнее, а сейчас еще и охвачен каким-то неистовством... хоть бы одежда другая, а то одна рубаха, под которой ничего нет.

Кричать не получается, Михайла накрывает мои губы своими, дыхание перехватывает, потом одна рука стискивает оба моих запястья, вторая ложится на горло, я чувствую спиной ледяной каменный пол - и приходит БОЛЬ.

Острая, резкая, словно кинжалом ударили.

Из глаз текут слезы, я даже не вслушиваюсь в шепот над ухом - как-то само получается...

- Всю жизнь... тебя одну... никого не видел... Устиньюшка...

И снова косы прижаты к полу. Отрезала бы, да завтра сами сгорят...

Когда все заканчивается, я даже не сразу это осознаю. Просто мужское тело рядом со мной становится каменно тяжелым, потом откатывается в сторону, а меня, напротив, притягивают наверх.

- Устиньюшка... хочешь - выведу тебя отсюда? Найду, что Федьке соврать, и кони за стеной ждут, и возок! Только согласись! Мы еще молоды, ты мне и деток родить успеешь, мне, не ему!

Это становится последней каплей.

Хватка на моих запястьях слабеет - и я что есть силы впиваюсь ногтями, куда попала. В грудь, полосую ее... жаль, сильно не вышло. Мне бы кошачьи когти, а не то, что сейчас, под корень остриженное.

- Прочь поди, холоп ненадобный! Или ты думаешь, что принудив - порадовал? Завтра гореть буду, о тебе и не вспомню! Ничтожеством ты был, им и подохнешь!

Михайла взлетает с пола.

- ТЫ!!!

Я улыбаюсь, почему-то чувствуя себя победительницей.

- Тело ты получил. И то силой, добром бы никогда не сбылось. А душу не тронь. Не любят таких, как ты. Не стоишь ты ни любви, ни презрения, ни памяти.

Ответом мне служит самое черное ругательство.

Михайла вылетает из камеры, звякает замок, а я начинаю смеяться. Зло, безудержно, до слез... пока шаги не стихают за поворотом.

Любовь!

Она и такая - любовь?

Смех сменяется слезами, потом отчаянием. Кажется, эта мразь мне рубаху порвала... что ж. Гореть за измену буду, так какая теперь разница?

А, никакой.

Жаль, даже если с костра правду прокричу, Федька мне не поверит.

А еще впервые мне жаль умирать.

Мне хочется мести. Хочется убивать, хочется отплатить за боль и отчаяние... за все эти годы никогда я такого гнева не испытывала. Горе было, отчаяние, безнадежность. Гнева не было.

А сейчас он есть. Такой горячий, что мне даже больно от него. Наверное, так и от огня будет...

- Как ты?!

Тихий голос вспарывает темноту. Я подпрыгиваю на полу.

- Ты... ты кто?!

В каменном мешке напротив вздыхают.

- Я - Верея. Волхвица.

И я вспоминаю.

- Ты... да, тебя привезли дней пять назад!

- Хотели еще тогда казнить. Не успели.

Я горько смеюсь в ответ.

- Уступи место царице, Верея. За мной пойдешь... Фёдор от крови хмелеет, своего не упустит.

И получаю такой же смешок в ответ.

- Смотрю, не он один тут одурел.

- Ты про Мишку? Вот шпынь негодный...

- Любит он тебя. Без ума и без памяти любит.

Я пожимаю плечами.

- По себе мой муженек слугу подбирал. Сам дрянь, и холоп у него пакостливый и подлый, разве что вороват не в меру. А уж кого он полюбит, той хоть волком вой. Любовь... тьфу! Не любовь это, желание присвоить, обладать, а коли не получится, так уничтожить. Не мое - так и ничье.

Глаза вновь привыкли к темноте, и я вижу, как Верея приближается к решетке.

- Ты молоденькая совсем...

- Да. Мне семнадцать.

- Мне уже почти сорок.

- Я знаю, Устинья Алексеевна.

Развожу руками.

- Уж прости. Моя б воля - ушла бы ты из этой камеры на волю. Может, хоть последнее желание завтра дадут? Попрошу за тебя...

Верея смотрит серьезно и жестко.

- За меня?

- Почему нет? Больше мне просить не за кого. Семьи нет, детей Богиня не дала, да и к лучшему оно. От свиньи голуби не родятся...

Ненависть сидит внутри. Она горячая, она темная и болезненная. Но ненависть эта не к несчастной обреченной девчонке. Ненависть к тем, кто походя сломал мою жизнь.

Муж.

Свекровь.

Михайла.

Могла бы - горло бы перегрызла... ненавижу, ненавижу, НЕНАВИЖУУУУУ!!! До воя, до крика, ненависть кипящей кислотой растекается по жилочкам, въедается чернотой под кожу, застилает глаза...

Верея о чем-то сосредоточенно размышляет. А потом...

- Не знала б я, Устинья Алексеевна, что ты царица, сказала б - одна из нас. Есть в тебе Матушкин огонь. Неуж не чуяла?

Я пожимаю плечами.

- Нет. Должна была?

- Может, и не могла... если только сейчас раскрылось, - бормочет девчонка. А потом... потом ее глаза вспыхивают огнями. - Скажи, матушка-царица, а отомстить тебе не хочется?

Еще часом раньше я бы покачала головой.

Ничего не хочу. Только покоя. Только тишины...

А вот сейчас... когда болит все тело, когда валяется на полу разорванная рубаха, когда в камере нестерпимо воняет мужиком, до которого я б щипцами не дотронулась...

Месть?!

Что бы я отдала за месть?

И приходит понимание.

Все бы отдала. Все и еще немножечко, только вот отдавать некому.

- Хочется. Только что я могу сделать?

- Ты - ничего. И одна я ничего. А вот вместе...

- Вместе? В этом месте... в монастыре...

- А это и неважно. Это последние несколько десятилетий монастыри камерами стали, а до того иными были. Достанет тут нашей силы. Ты только согласись!

- На что?

Верея смотрит шальными глазами.

- Я, Устинья Алексеевна, не царица. И рядом не стояла. А вот ты... смогла б ты все поменять, если на то воля Живы будет?

Я невольно задумываюсь.

- Все поменять?

- Дай руку, - отчеканивает Верея. И протягивает свою через прутья решетки.

Коридор узкий, мы соприкасаемся самыми кончиками пальцев. И на них начинает вдруг разгораться золотистое сияние.

- Не двигайся, - командует Верея. - Как на воле окажешься, найди любую волхву. В храм Живы сходи, она все объяснит. Я, последняя волхвица Живы, отдаю свою жизнь, смерть и посмертие! Матушкину силу отдаю, сестер силу отдаю, я последняя, я право имею! Отдаю для Устиньи Алексеевны! Пусть повернется КОЛЕСО!

Вспыхивает яркий золотой свет.

Я зажмуриваюсь, но даже сквозь зажмуренные веки вижу... или знаю...

Два тела сейчас осыпаются мелким черным пеплом.

Нас не сожгут завтра.

Мы уже умерли. Сегодня. Сейчас.

И это совсем не больно...

***

Чей-то голос словно сказочку рассказывает.

- Жила-была девочка. Умненькая и добрая. Матушку и сестер любила, батюшку и брата уважала и побаивалась. Хорошая такая девочка, правда, Устинья? Выбор отцовский покорно приняла, мужу ни словом не перечила, свекрови подчинялась, сердце свое на части когтями рвала, а все ж через покорность ту преступить не смела. Два раза жизнь свою повернуть не насмелилась, в чужие руки выбор отдала, да и руки те недостойными оказались. Себя сгубила, других сгубила, твоя то вина! Твоя! Ты покорствовала, а другие зло творили, ты видела, а не препятствовала. Девочка всю себя отдала, силы Живы отдала, Искру богини отдала, всю себя для тебя сожгла. А ты... Что ты выберешь? что сможешь? Ты сейчас на перепутье дорог, Устинья Алексеевна, тебе решать, тебе выбирать. Как сделаешь, так и будет. И больше шанса уж никто не даст.

Выбирай, Устиньюшка. Выбирай...

Ненавистное имя хлещет, ровно кнутом. Устинья кричит, отчаянно и яростно - и черный огонь под сердцем вспыхивает. Вспыхивает, обжигает, выдергивает ее в реальность.