Прятки в облаках (СИ) - Алатова Тата - Страница 7

Маша помнила, как на экзамене по истории ее все время перебивало заунывное «И взмахнул он дубинушкой, богатырь, богатырь, дубинушкой из рябинушки»… Тогда Маша, выведенная из себя тем обстоятельством, что ей никак не дают рассказать об истории университета (открыт 23 января 1755 года, зря она, что ли, зубрила даты), вдруг выпалила такой мощи наговор, что с тех пор Циркуль и склонял ее к специализации по лингвистике. А она в чертежники хотела! Как старший, самый любимый брат Димка, капитан дальнего плавания.

Перед административным корпусом была разбита целая клумба аленьких цветочков. Табличка гласила: «Хочешь чудовищных последствий — сорви меня». Вальяжно раскинувшийся на ступеньках мраморный лев лениво разинул свою пасть:

— Кто такая? Зачем?

— Рябова, — оробев, произнесла Маша, — к ректорше…

— К несравненной Алле Дмитриевне, бестолочь, — рявкнул лев и чуть отодвинулся, позволяя ей пройти. Она торопливо взлетела по ступенькам, двери распахнулись, и Маша очутилась в холле, заставленном кадками с фикусами и геранями. На них прыскала водой из бутылки завхоз Зиночка. Юбка ее была экстремально короткой, а пышная грудь едва не выпрыгивала из декольте. Она покосилась на шубу в Машиных руках, и насмешливая улыбка скользнула по полным губам.

— Ну-ка, как тебя там, — с хрипловатой чувственностью произнесла Зиночка, — первое правило студента!

— Что? — испугалась Маша. Неужели она не изучила какой-то обязательный устав или вроде того?

— Проснулся поутру — посмотри в окно, — хмыкнула Зиночка и вернулась к своему занятию.

— А кабинет Аллы Дмитриевны?..

— На втором этаже за оленем.

— За каким оленем? — растерялась Маша.

— Северным вроде.

Лестница нашлась за голубой плюшевой портьерой. Поднявшись по ней, Маша попала в коридор с несколькими дверями. На стене висел план эвакуации, а на прозрачного стеклянного оленя она налетела, не заметив его, и зашипела, ударившись коленом.

— Смотри, куда прешь, — буркнул олень.

Маша осторожно обогнула его и постучала в следующую дверь. Та с пронзительным скрипом отворилась.

В небольшой приемной вздыхал над кипой бумаг древний старичок с пышной белой бородой. Его блестящая лысина отражала свет.

— Нет, ну кабачки-то вам чем не нравятся, — ворчал он себе под нос и выглядел немного сумасшедшим. — Клетчатка! Витамины! А вам лишь бы все картошку трескать, да еще и жареную, вредную. А ЖКТ? А перистальтика?

— Здравствуйте, — сказала Маша.

— Рябова, — встрепенулся он, — вот скажи мне, чем тебя кабачки не устраивают?

— Они же безвкусные, — пробормотала она озадаченно. — А вы что, меня знаете?

— А что, у Аллы Дмитриевны многим студенткам назначено? — передразнил он язвительно. — Ну вот что, девочка, завари-ка мне пока чаю, раз пришла раньше времени. Вон там под салфеткой… Да не вязаной, а вышитой! И рассказывай, рассказывай пока — что натворила, в чем провинилась.

— Я-то? — задумалась Маша, приподняла салфетку и обнаружила под ней чайник, несколько чашек и коробку с сухой ромашкой. Вода стояла в графине рядом. — Я ни в чем не виновата, наверное.

— А, значит, ябедничать пришла. Ябед я не люблю, противные они, — поделился старичок.

— А как не ябедничать, Наум Абдуллович, как не ябедничать? — раздался веселый мужской голос. — Мария, ну что вы медитируете над этим чайником? Наговор кипячения, кажется, проходят в шестом классе средней школы.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — не оборачиваясь, сказала Маша. Ага, кипяти при нем воду — а потом: «Рябова, вы что, каши мало ели? Что вы там лепечете? Говорите уверенно и четко». Сам-то он вообще умудрялся неразборчиво бормотать себе под нос, а все равно получалось, как надо.

— Виделись уже, — напомнил Дымов.

Маша налила в заварочный чайник воду из графина и сосредоточилась: главное, четко и понятно сформировать мысленный посыл, а слова или там формулы — это лишь костыли да подпорки. Каждый облачает волшебство в удобную для себя форму, но все начинается с мысли.

Бам!

Вместо кипятка в чайник плюхнулось нечто ядовитое-розовое, приторно-ароматное, покрывшее Машу с ног до головы цветочными лепестками.

Ойкнув, она отпрыгнула в сторону.

— Ах ты батюшки, — вздохнул старичок, — так я и думал. Опять Зинка со своими глупостями, мерзавка. Милая моя, ну отряхнись, что ли. Нельзя же в таком виде к Алле Дмитриевне.

— Ну, блестки еще неделю смывать придется, — Дымов шагнул к обалдевшей Маше и принялся отряхивать ее от лепестков белоснежным платочком. Так в детстве братья отряхивали ее от снега, вытащив из очередного сугроба. — Не пугайтесь, Маша, это у Наума Абдулловича и Зинаиды Рустемовны такие высокие отношения… То он ее фикусы с ума сведет, то она ему бороду в зеленый покрасит…

— Изумительный был цвет, — согласился старичок, — глубокий, изумрудный. И ничем ведь не выведешь… Даже у Аллы Дмитриевны не вышло. Эх, сильна Зинка, даром что зенки ее бесстыжие. Ведь голышом считай на работу ходит! А у нас тут образовательное учреждение.

— Внимание, — стеклянный олень, боднув рогами дверь, заглянул в комнату, — господа Дымов, Рябова, Плугов и Власов! Вас ожидает Алла Дмитриевна.

— А Плугова и Власова нет, — зачем-то доложила оленю Маша, уворачиваясь от дымовского платочка.

— С Зинкой болтают, — снова уткнувшись в свои бумажки, буркнул старичок. — Васенька, ты сбегай вниз, поторопи оболтусов. Нельзя опаздывать к Алле Дмитриевне!

Олень послушно исчез.

— Вперед, Мария, — скомандовал Дымов и открыл перед ней дверь с табличкой «Ректор Первого университета А. Д. Агапова».

Маша послушно шагнула, зажмурилась от яркого солнечного света, льющегося из высоких окон, затормозила, ощутила руку, мягко подталкивающую ее в спину, вслепую прошла еще немного и опустилась в кресло, повинуясь той же руке.

Часто моргая, она смогла разглядеть ректоршу: короткие черные волосы, темно-бордовая помада, резкие черты худого выразительного лица и нервные длинные пальцы, барабанящие по столу.

— А где наши гении? — спросила она сухо. — Опять Власов Зинаиде Рустемовне глазки строит?

Дымов опустился в кресло рядом, закинул ногу на ногу, пожал плечами.

Кажется, в этом кабинете не принято было здороваться, и Маша молчала.

С топотом ворвались менталисты.

— Простите, Алла Дмитриевна! — выпалил Влассов. — Увлеклись учебой, немного не рассчитали время… Знаете, как мы радеем за честь универа! Ночами не спим, о повышении успеваемости грезим.

Она скептически посмотрела на них.

— К делу, — Алла Дмитриевна развернула к ним ноутбук на девственно чистом столе. Там стояло только зеркало, и все, ни бумаг, ни карандашей. — Вот то самое видение, — и она щелкнула мышкой.

Маша, открыв рот, уставилась на окровавленную грудь, на нож, который вонзился в нее, и только потом торопливо отвернулась.

— Сергей Сергеевич успел снять видео на мобильный, — пояснила ректорша.

В кабинете воцарилась потрясенная тишина.

— А можно еще раз включить? — вдруг спросил Плугов.

Маша упорно разглядывала серебристые плетения на светлой стене. Значит, стоило ей бухнуться в обморок, как Дымов выхватил мобильник и давай снимать весь этот ужас на телефон? Ну, разумно, наверное, только немного обидно. А вдруг она нуждалась в экстренной помощи?

— Это не мечта, — сказал Плугов. — Это план. Смотрите, какая четкая картинка. Какие детали. Кто-то снова и снова прокручивает это в голове, он даже нож уже выбрал — правильной длины, с острым лезвием и удобной рукояткой. Рябова, а пижама твоя? Настоящая?

Она осторожно скосила глаза, и ее затошнило. На пижаму Маша прежде не обращала внимания, а теперь увидела и простыню с горлицами, и желтых утят на футболке.