Прятки в облаках (СИ) - Алатова Тата - Страница 47

— Я не понимаю, — первой заговорила Маша. — Я совершенно ничего не понимаю, Сергей Сергеевич.

— Я много читал об этом, — с готовностью ответил он. — Это явление из области субстанциального дуализма, согласно которому наше сознание и тело — совершенно разные материи. Зафиксировано немало случаев, когда сознание человека, находящегося в коме или клинической смерти, отправляется путешествовать. Поэтому я так испугался, когда увидел вас в этой косынке и свитере, — получается, именно сегодня с вами что-то произойдет?

— Что? — она поплотнее запахнула на себе плащ.

Все вокруг казалось таким мирным, таким безопасным.

— Я гадал об этом многие годы, но, как вы понимаете, у меня нет ответа.

— Вот что, давайте-ка мы с вами поменяемся свитерами, — решила она, совершенно потеряв голову.

— Нам надо успокоиться, — попытался было призвать ее к рассудку Дымов, но Маша его не слушала:

— Снимайте, снимайте это розовое безобразие, у вас все равно платье внизу.

Он помедлил, а потом неохотно потянул пушистый трикотаж верх, явно настроенный критически, но желая ее успокоить.

Маша торопливо скинула плащ прямо на землю, схватилась за свой свитер, и ей было плевать даже на то, что под ним только лифчик. Надежда была глупой и немного истеричной, вряд ли эти действия помогут предотвратить хоть что-то, но кто знает? Она в этой одежде ни за что не останется.

Разумеется, Маша немедленно застряла ушами в горловине, а потом вдруг ее что-то пребольно ударило по голове, и все померкло.

Глава 22

— Маша, Маша, что же вы такая девочка, а еще Рябова!

— А? При чем тут…

Она начала возмущаться прежде, чем открыла глаза. Ее голова лежала на чем-то мягком, а вот тело, наоборот, на чем-то жестком, неудобном.

Разлепив ресницы, она увидела близко-близко лицо Лизы-Дымова, и тревога на нем мешалась… с весельем?

Что так развеселило этого человека? Маша ведь чуть не умерла, наверняка на нее снова кто-то покушался и она выжила только чудом!

Застонав, она попыталась найти себя в пространстве, поняла, что они все еще в парке, и уже совсем стемнело, и Дымов сидит перед ней на корточках, а сама Маша расположена на скамейке.

— В вас попали мячом, — улыбаясь, сказал он. — Второкурсники играли в футбол. Вы потеряли сознание скорее от испуга, чем от удара.

— Боже мой, — Маша снова закрыла глаза, и перед ее мысленным взором замелькали картинки: захламленное мальчишеское общежитие, тощий юный Дымов с панковскими белыми волосами, его футболка с Фредди Меркьюри, восхищенно-изумленно распахнутые темные глаза. Она помнила это совсем иначе, не чужими глазами, а своими собственными! — Боже мой, — повторила она, чувствуя, как голова идет кругом. — Я была там! Я была прямо там, в вашем прошлом, Сергей Сергеевич!

— Сделано, — с удовольствием ответил он, щелкнув пальцами. — К счастью, ни комы, ни клинической смерти. Вы себя так накрутили, Маша, что хватило одного мяча. Мы создали временной парадокс: вы попали в мое прошлое потому, что точно знали — вам туда надо. Воспоминания, которые я вам отдал, буквально проложили вам прямой маршрут, выставили координаты. Вот почему все исследования путешествий во времени запрещены, они создают невероятную путаницу.

— Значит, меня сегодня убивать не будут? — вычленила Маша самое главное.

Он засмеялся, запрокинув голову, звонкий девичий хохот взлетел к небу, и Маше стало так жаль, что она не может увидеть, как смеется сам Дымов. Она никогда раньше не видела его таким счастливым, и очень хотелось знать, как он выглядит в такие минуты. Как его худое строгое лицо освещается радостью, как преломляются его черты от смеха.

— Так что, я была вашей юношеской любовью или что-то в этом роде? — спросила она, когда Лиза-Дымов успокоился.

Тот покачал головой:

— Больше, Мария, куда больше. Вы были обреченностью, которая пригибала меня к земле многие годы. Я пытался отмахнуться от будущего, которое вы мне нарисовали, говорил себе, что никогда не стану преподавателем, что какая-то просвечивающая пигалица не может диктовать мою судьбу. Я очень старательно отмахивался от этого, поступил в местный универ, а потом на четвертом курсе мы поехали на олимпиаду в Москву. В этот самый вуз, Мария, где мы сейчас оба и находимся. И я увидел его эмблему, и вспомнил, что именно она была на вашем свитере, и понял, где нам предстоит встретиться. Но это не означало, что я сразу сдался, вовсе нет. После диплома я потратил целых три года на покорение поэтических вершин. И однажды получил такую разгромную рецензию, что решил: к черту все. Сколько можно биться в закрытую дверь! Переехал в Москву, устроился сюда, сначала ассистентом, занялся кандидатской, подрабатывал репетитором. Превратился из Сереги в Сергея Сергеевича.

— Вы стали преподавателем, потому что знали, что однажды им станете, — вздохнула Маша. — Я потеряла сознание и отправилась в ваше прошлое, потому что знала, что мне надо там быть. Как все перекружилось.

— Перекружилось, — согласился он. — Запарадоксилось. Итак, я начал работать в университете и все гадал: а когда же, собственно, появитесь вы? Как все будет? Люди не являются тем, с кем у них мало общего. Нас должно что-то связывать, думал я, наверное, мы очень близки, раз вы пришли именно ко мне. Шли годы, я становился старше, а первокурсницы моложе. Порой мне казалось, что наши пути каким-то образом разминулись, порой — что это была не девушка из моего будущего, а просто какой-то глюк. В день своего тридцатилетия я отверг все романтические версии и уже начал представлять себя в качестве мудрого наставника, чьи волосы посеребрила старость.

Маша, очарованная грустными нотами этой исповеди, невольно прикоснулась к светлым волосам Лизы и попыталась припомнить: появились ли уже седые нити в короткой прическе Дымова? Кажется, нет. Как хорошо, что она успела раньше, до того, как он стал стариком.

Дымов улыбнулся ей и продолжил:

— Вы поступили в университет через год после этого решения. Я даже не сразу узнал вас, Мария, столько лет прошло, столько лиц промелькнуло передо мной за все это время. Кажется, была уже третья лекция у вашей группы, когда вы выстрелили рукой вверх и начали сбивчиво отвечать на вопрос, который был, признаться честно, риторическим. Прилежная студентка, немного утомительная из-за стремления проявить себя.

— Это был не риторический вопрос! — возразила Маша, которая прекрасно помнила тот день. Тогда она впервые осмелилась встать из-за парты и заговорить вслух при всей группе. — Вы спросили, почему ямб лучше ложится под наговоры, чем хорей, а я ведь знала, знала правильный ответ.

— Да, вы знали правильный ответ, как и первоклашки, впрочем, — хмыкнул он. — Вы что-то очень бойко стрекотали, а я думал: ого! Ну и что дальше, Мария Рябова? Что мне нужно делать теперь? Стоит ли приблизиться к вам или подождать, пока вмешается судьба?

— И вы ждали, — понимающе проговорила она. — Ни словом себя не выдали. Обычный препод, такой же, как и все остальные.

— Просто жил как жил, — кивнул он. — Приглядывал за вами издалека и не мог понять: что вообще между нами может быть общего? Серьезно, Рябова, все это казалось мне не больше чем глупой шуткой. Я даже злился на вас — какого черта вы вообще появились однажды передо мной и сбили меня с толку.

— Я не хотела.

— Конечно, не хотели. Вам бы и в голову такое не пришло, не поделись я с вами своим воспоминанием. Итак, вы перешли на второй курс, стало понятно, что судьба вообще не чешется в эту сторону, и тогда я решил хотя бы попробовать. У вас хватает способностей в лингвистике, чтобы у меня появился веский повод надавить на вас из-за конференции.

— Если бы вы в тот день не привели меня к себе в кабинет, то даже не узнали бы о видении с ножом. Это как уроборос, Сергей Сергеевич. История закольцевалась и пожирает собственный хвост.

— Время-шремя, вибли-вобли, — Дымов поднялся, чуть поморщившись: он очень долго просидел перед ней на корточках. — Что-то я проголодался. Как ваша голова? Вы уже можете идти? Потому что моя бедная Лиза на рыцарские поступки не способна, имейте в виду. Мне придется вызывать кавалерию, если хотите, чтобы кто-то нес вас на руках.