Хоум-ран! - Райли Грейс - Страница 5

— Появятся новости насчет драфта — сразу пиши, — просит Купер, едва заметно улыбаясь.

У футболистов сейчас период отдыха, и поэтому мой брат, располагающий огромным количеством свободного времени, переключил внимание со своих спортивных успехов на мои — а именно на драфт Главной лиги бейсбола, который должен пройти в июле. Я же стараюсь не слишком много о нем думать, потому что в противном случае чувствую себя так, будто мой желудок завязывается в узел.

— Отец говорил тебе о «Марлинс»? Поедешь в Майами — вот будет круто!

Я выдавливаю ответную улыбку. Я не нашел в себе сил признаться брату — да и кому-либо еще, — что жду неумолимо приближающегося драфта с содроганием, словно неизбежно надвигающуюся бурю. Это до ужаса смешно, ведь я прирожденный бейсболист. В надежде, что однажды сын станет его преемником, мой отец позаботился о том, чтобы я влюбился в этот спорт с того самого дня, как впервые взял в руки биту. Бейсбол всегда был для меня самым важным в жизни, и июльские отборочные должны стать моим билетом в светлое будущее.

Вот только в последнее время какая-то часть меня (судя по всему, все же недостаточно крошечная для того, чтобы я мог ее игнорировать) начала задаваться вопросом: а то ли это будущее, которого я хочу?

Отклонив приглашение поучаствовать в драфте после окончания школы в прошлом году и поступив вместо этого в МакКи, я автоматически лишил себя права проходить отборочные испытания до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год. Так действуют многие бейсболисты: идут в университет, чтобы получить время на размышления о будущем и отточить мастерство. Если данные, которые мне чуть ли не каждый день присылает Ричард, верны, то у меня есть все шансы попасть в весьма неплохую команду: или в «Марлинс», или в «Рейнджерс». Вроде был разговор даже о том, что мне подумывают предложить контракт «Цинциннати Редс»: хотят, чтобы в команде снова был Миллер.

Отец был бы рад этому. Стоит мне закрыть глаза и сосредоточиться, я слышу, с какой страстью он говорил о бейсболе: о его красоте, его истории, его невероятной гармонии, благодаря которой этот вид спорта стал неотъемлемой частью американской культуры. Папа был очень терпелив: всегда выжидал мяч с холодной уверенностью, готовый ударить в любую секунду. Рекорд хоум-рана, который он поставил, играя в Национальной лиге, остается не побитым до сих пор.

Многие ждут, что я смогу это сделать.

Представьте, как было бы красиво: спустя десять лет после трагической — и такой несвоевременной — гибели одного из лучших бейсболистов всех времен место в команде занимает его сын. До смерти Турмана Мансона в авиакатастрофе гибель моего отца считалась самым знаковым несчастьем в мире бейсбола. Вчера «Спортсмен», старейший спортивный журнал в стране, запросил у меня интервью, но я еще не решил, какой дам ответ.

Как бы сильно мне ни нравился бейсбол, какой бы воодушевляющий азарт я ни испытывал, летя по полю наперегонки с мячом и наконец касаясь ногой базы, эти чувства принадлежат не только мне. А если я стану играть в Главной лиге, от сравнений и вовсе не будет покоя. Я навсегда останусь для всех лишь сыном великого Джейка Миллера.

Мне не хотелось бы идти наперекор воле отца, ведь он желал для меня такого будущего больше всего на свете. Он погиб ужасной, совершенно несправедливой смертью, вместе со своей женой. Он пытался заслонить ее рукой — как будто это могло помочь. Сейчас на моей форме красуется фамилия Каллахан, но, если бейсбол станет моей профессией, от меня будут ожидать миллеровского успеха.

Поэтому я продолжаю натянуто улыбаться.

— Точно, — отвечаю я Куперу. — Будет отлично, если попаду в «Марлинс». А вам — удачной поездки! Вы заслужили этот отдых.

4

Мия

13 марта

Я пробегаю глазами сообщение от Пенни: «У ребят все в порядке, переночую у Купа», — как вдруг раздается стук в дверь.

Я соскальзываю с кровати и поеживаюсь от холода, когда мои босые ноги касаются пола. Голова раскалывается от количества выпитого в «Рэдс». После бара я долгое время провела в темноте, щурясь в экран ноутбука, за которым корпела над заданием по звездной астрономии, и это явно не улучшило ситуацию. Временами я отвлекалась, начиная тупо пялиться в потолок, но потом снова принималась за работу: меня не возьмут в НАСА за красивые глаза.

Ну и, пожалуй, благодаря всему этому из моих мыслей пропадал он.

Себастьян Миллер-Каллахан.

Себастьян, который улыбается каждый раз при виде меня с той самой встречи в кинотеатре прошлой осенью.

Себастьян, который приветствует меня словом «милая».

Себастьян, который дрался за меня.

Кто так вообще делает?

Судя по всему, это отличительная черта всех Каллаханов. Пенни рассказывала мне про своего парня Купера, брата Себастьяна, — вот мерзость-то. Тем не менее я держу свое «фи» при себе, потому что обожаю ее и рада, что она счастлива. Пенни — одна из тех девушек, которых парни без колебаний знакомят с родителями. Из тех, кто заслуживает настоящей любви.

Не то что я.

Мне не стоит сближаться с Себастьяном — я лишь причиню ему боль. Такое уже случалось: однажды я надела на хоккейный матч свитер одного парня из команды Купера, хотя Себ просил меня этого не делать. Он тогда лишь мельком взглянул на меня и ничего не сказал. Был терпелив, как и всегда. Или еще тот случай в баре: какой-то придурок пытался снимать нас с Пенни на телефон, и, когда у нас завязалась потасовка, Себастьян отвел меня в сторону, а сам вместе с Купером отправился на разборки.

Я толчком открываю дверь.

— Привет, — сипло выдыхает Себастьян.

Причина его хрипа — удар в шею, который он получил во время драки. А еще последствие похода на хоккейный матч: они с Пенни тогда кричали громче всех болельщиков, вместе взятых. Мы с ней всегда удивлялись тому, что братья Каллаханы нечасто показываются вместе.

— Можно вой­ти?

В его потухших глазах отражается усталость, на опух­шем лице уже начали проступать синяки, а на лбу под копной непослушных волос виднеется порез.

Я беру его за руку и втягиваю внутрь. Он робко опускается на диван в общей гостиной. Я достаю из мо­розильной камеры мини-холодильника пакет со льдом и, обернув футболкой, протягиваю ему.

— У тебя точно нет сотрясения? — спрашиваю я, стоя в дверях.

Поморщиваясь, он медленно поворачивает ко мне голову — это движение явно причиняет ему боль. Я прилагаю все усилия, чтобы подавить тревогу.

— В больнице сказали, что со мной все в порядке. А вот Куперу пришлось наложить швы…

Моя тревога усиливается, засасывая меня, словно огромная черная дыра.

Он дрался за меня.

Но это ничего не меняет.

Я придаю лицу сердито-высокомерное выражение. В отличие от улыбок, из-за которых я вечно попадаю в неприятности, это безопасно.

— Я не просила о помощи — мне не нужен рыцарь на белом коне.

— Я не собирался ждать, пока этот урод покалечит тебя. Или Пенни. Или Купера, раз уж на то пошло, — резко отвечает он не допускающим возражений тоном.

Я тут же начинаю спорить, хотя какая-то часть меня, маленькая, но невообразимо надоедливая, признаёт, что ей нравится этот многообещающий тон.

— Тот парень уступал Куперу в весе килограммов на десять — тот еще заморыш. Я бы и сама с ним справилась.

— Именно этого я и постарался не допустить.

— Я в состоянии о себе позаботиться.

— А я и не говорю, что это не так.

Себастьян поднимается с дивана, подходит ко мне и прижимает к двери. Я судорожно сглатываю, не в силах оторваться от его завораживающих зеленых глаз, в которых тону при каждой нашей встрече. Мы договорились держать то, что между нами происходит, в тайне, а теперь из-за его идиотского героизма — да еще на глазах у всех — это может выйти наружу. Нужно сказать ему, чтобы он ушел и больше никогда не писал мне.