Я – спящая дверь - Сигурдссон Сьон - Страница 3

– Что… что вы себе позволяете?

Он произносит это запинаясь, его захватывает влекущая сила ее тела. Красное сияние бьет ему в глаза, но он всё отчетливее различает ее обнаженную красоту, манящие изгибы, темноту волос на молочно-белой коже ее лобка. Его накрывает горячей волной, он погружается в центр ослепительной вспышки. А женщина зазывающе покачивает бедрами, в то время как ее руки тянутся к главному объекту его желания: черному треугольнику.

Очарованный магией женского тела, наборщик притягивается к ней всё ближе. Ее руки обвиваются вокруг него. Ловкими пальцами она сбрасывает с его плеч подтяжки, спускает брюки на середину бедер, тянет его вниз, на полотенце, укладывает на спину и садится на него верхом. Снизу ему виден отблеск пламени на ее влажных половых губах, когда она открывает их, чтобы скользким влагалищем наехать на его член – с такой силой, что он упирается в пределы ее глубин.

В этот момент наборщика будто током шибает. Он бессознательно пытается оттолкнуть ее, но она зажимает его в себе, и, еще крепче оседлав и упершись ему в грудь руками, прижимает к полу, в то время как теплое быстрое семя извергается в ее рецептивное лоно. Экстатический стон мужчины сливается с вырвавшимся из нее вскриком. Это вскрик разочарования.

– Что ты делаешь?

– Снимаю свитер. Меня от такого описания в жар бросило.

– Извини, это не входило в мои планы.

– Я не жалуюсь. Рассказывай дальше…

– В то время, когда происходили вышеизложенные события, то есть в ночь на первое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, в среде психиатров Исландии, как, впрочем, и во всем остальном мире, была признана неоспоримой доктрина, доказывающая, что половой акт способствует лишь незначительному удовлетворению сексуальных потребностей женщины. Считалось, что лучшей разрядкой для женского либидо являются домашние дела и забота о других, что выливалось в весьма распространенную проблему: когда дети вырастали, а мужья всё больше погружались в работу, женщины лишались возможности утолить свои вожделения естественным путем. Поведение, схожее с гнездованием птичьих самок, которое у молодых женщин проявлялось в здоровом желании иметь потомство и хорошо о нем заботиться, у женщин зрелого возраста считалось опасным признаком сексуальной неудовлетворенности. Симптомы начинали проявляться вскоре после того, как отпрыски покидали родительский дом: женщина вдруг разворачивала грандиозную кампанию по благоустройству дома с перестановкой мебели, сменой напольных и настенных покрытий, коллекционированием дорогих предметов интерьера и перепланировкой всех комнат. Что, естественно, ложилось тяжелым бременем на плечи мужей, и не всегда удавалось спасти ситуацию, перенаправляя энергию супруги на благотворительную деятельность, вывозя ее в заграничные поездки или выписывая для нее у врачей успокоительные и сильнодействующие снотворные пилюли.

Фру Торстейнсон не была исключением. Ей уже стукнуло тридцать два года, а она еще ни разу не забеременела. Поначалу она винила в этом себя, считала, что у нее не всё в порядке по-женски (старая травма, полученная в результате инцидента в юности) или же что зачатию ребенка препятствовало что-то в ее привычном дневном распорядке, диете или уходе за собой. Однако когда она, наконец, набралась смелости и открылась самым близким подругам, то по их взглядам и репликам поняла, что причина заключалась в муже и его необычном поведении в супружеской постели. И это она еще не всё им рассказала!

Ее первой реакцией, как и ожидалось, стала реорганизация домашнего интерьера. В мгновение ока благородно-представительные гостиные супругов Торстейнсон преобразились. Там, где раньше была респектабельность начала века – толстый бархат и дорогой лоск твердых пород дерева, – теперь, куда ни глянь, за первенство сражались кричащие цвета: в коврах и ковриках, скатертях и настольных дорожках, гардинах и картинах (где не было ничего, кроме разного рода квадратов, кругов и треугольников), в изогнутых кухонных шкафах, в датской мебели, которая по внешнему виду больше смахивала на каких-то амеб, чем на предметы комфорта, и для херра Торстейнсона оставалась такой же загадкой, как и тело собственной супруги. Иными словами, каждая деталь дома бездетной четы, окрашенного в небесно-синий, травянисто-зеленый, розово-красный и солнечно-желтый цвета, несла на себе отпечаток войны, бушевавшей в душе и эндокринных железах фру Торстейнсон.

Херра Торстейнсон благодарил небеса за то, что его родители не дожили до этого дня и не стали свидетелями разрушительных устремлений его супруги. Они-то сомневались в ней с самого начала. Да кто эта продавщица, которую их сын присмотрел для себя за табачным прилавком Торгового кооператива Рейкьявика и окрестностей?! И, более того, с чего он вдруг предпочел совершать покупки в магазине кооператива, подрывавшего влияние рейкьявикской предпринимательской элиты, к которой сам и принадлежал? – Ну, естественно, чтобы познакомиться с девушкой! Проще спуститься ниже, чем лезть на вершину! – Но станет ли она когда-нибудь своей в их мире? – Конечно, нет! – Может всё это закончиться катастрофой? – Да!

И в этом они тоже оказались правы. У херра Торстейнсона не было другого выбора, кроме как постараться переждать семейный катаклизм, сосредоточившись на развитии инженерной фирмы (он управлял ею вместе с Áндресом, его дядькой по материнской линии, тот был директором и руководил всеми кадрами: помимо них двоих, одним стажером и девушкой на телефоне) и попутно заботясь о своих «птенчиках», как он называл молодых неженатых новичков в рядах «Певчих дроздов». С ними он проводил дополнительные занятия после окончания общих хоровых репетиций.

Именно этим херра Торстейнсон и занимался описываемой здесь ночью: плотно прижав одну руку к брюшному прессу молодого тенора, а другую к его спине, наставлял вдыхать-выдыхать так, чтобы тенорский живот округло выпячивался под ладонью учителя, – как раз в тот момент, когда фру Торстейнсон поняла, что больше ей в доме благоустраивать нечего.

На часах третий час ночи. На небе ни облачка, но город еще мокрый от прошедшего ранее ливня. Влажно блестят улицы, посверкивают обшитые гофрированным железом стены домов и стекла окон. Световые вывески в центре города ярко сияют освеженными цветами. В гавани луна рисует таинственный лес из теней и света от мачт траулеров и рыболовецких суденышек. За этим лесом виден «Фрейр» – корабль береговой охраны, пришвартованный у самого выхода из гавани, готовый по первому зову выдвинуться на защиту водных угодий – глубинных копей соломоновых, полных морского серебра[5] и желтой валюты[6], открывающих исландским рыболовам двери мировых банков.

Эта канонерская лодка Исландии крупнее любой из заполнивших гавань посудин, она полностью окрашена в серый цвет, за исключением герба на рулевой рубке. Там виден сине-бело-красный щит, покоящийся на черной лавовой плите, а по бокам щита и позади него изображены четыре духа-хранителя страны: гриф, дракон, великан и бык – каждый в своей цветовой гамме. На носу «Фрéйра» стоит укрытая чехлом пушка, зеленый брезент туго натянут спрятанным под ним длинным стволом редкостного оружия безоружной нации.

Этой ночью вахту несет второй штурман Карл Стéйнссон.

Он сидит внизу, в кают-компании, погруженный в чтение «Беличьего колеса»[7] – странного фэнтези, написанного его соседом Лóфтуром Гвýдмундссоном[8]. Каждый час вахтенный отрывается от причудливых обычаев вымышленного клана Гидлингов и вечного монотонного труда канцелярских служащих, без конца взмахивающих одними и теми же штампами и пакующих одни и те же посылки (а именно так штурману представлялась жизнь его сухопутных сограждан), и, отложив книгу, поднимается на палубу, чтобы осмотреть причал и проверить, не открыт ли вход на трап. По выходным в порту всегда болтаются пьяные и частенько пытаются проникнуть на борт – обычно просто по дурости, но иногда и в поисках аптечки.