Конструктор живых систем (СИ) - Птица Алексей - Страница 12

— Ладно, — смягчилась мать, — я отвечу на твой вопрос. Они оба хороши, хоть и абсолютно разные, оба воспитанные, оба честные, оба любят своё Отечество, каждый хорош по-своему, и выбор всегда останется за девицей, а не за ними. Учти это, но они не нашего круга, и чтобы стать наравне с нами, им придётся совершить очень много усилий или добиться такой должности при дворе, или в армии, которая позволит им породниться с кем-то из нас.

— Я поняла, мама, спасибо. У них обоих есть дар.

— Уверена? Да, маман, ты ведь знаешь, что, владея своим даром, я могу чувствовать и у других.

— Интересно, значит, они оба едут поступать в академию, только неизвестно в какую, впрочем, там их немного. У них боевой дар?

Женевьева задумалась.

— Не знаю, маман, наверное, нет. Может, у тевтонца, у другого — точно нет.

— Ну, хорошо, ешь, нам есть ещё о чём поговорить, кроме этих двух оболтусов, но сделаем это немного позже, — и дама неспешно стала доедать свой жюльен. Тебе нравится эта музыка?

— Ты видел, какая она вся? — неопределённо выразился по отношению к незнакомой девице Пётр, когда мы покинули вагон-ресторан.

Я пожал плечами и не ответил. А что отвечать? Вопрос чисто риторический, конечно, видел, и что теперь? Хороша Елизавета, да только когда смотришь на неё из кабриолета. Вслух я ничего не сказал, не было смысла. А Пётр всё никак не унимался, вот же, завёлся.

— Она аристократка.

— Ты тоже, — нехотя разлепил я ради ответа губы.

— Я всего лишь барон, да, я дворянин, но недалеко от тебя ушёл, а она, скорее всего, графиня.

— С чего бы?

— С того, по повадкам видно. Видел, как на нас её маман посмотрела?

— Видел, я аж чуть не поперхнулся.

— Не поперхнулся, — передразнил меня Пётр, — а я чуть не подавился. Окатила презрением, как будто мы латыши-крестьяне какие-то, что ворону дохлую жрут.

— Скажешь тоже! Какую ворону?

— А, ты просто не в курсе, ладно. Она и на тебя посмотрела, как на прислугу.

— Я ей не прислуга, я не богат, но мы никогда не были нищими и мой отец… — и моё горло опять перехватил спазм. На этот раз Пётр заметил это.

— Не волнуйся, всё хорошо, просто дочка у неё красивая, вот мы с тобой и разгневались. Отец мне тоже всегда говорит, чтобы я держал в узде свои чувства. А хочешь, покажу фотографии моей сестры, она у меня замужем за офицером флота и живёт в Павлограде, я у них, скорее всего, стану ночевать первое время.

— Покажи, — спазм меня отпустил, да и действительно, я слишком болезненно реагирую.

Пётр полез в чемодан и, достав оттуда картонную папку, развязал тесёмки и мы стали рассматривать его семейные фото. За этим занятием мы провели время до самого вечера, пока окончательно не стемнело. Его сестра, по моему мнению, не являлась красавицей, но и дурнушкой её назвать я не смог, так, серёдка на половинку, типичная тевтонка. Но по рассказам Петра, очень душевная и легкоранимая, впрочем, это сугубо его мнение, я, наверное, тоже свою сестру нахваливал бы, но у меня нет сестры, она умерла, когда я был ещё совсем маленьким, от коклюша.

Когда окончательно стемнело, и обер-кондуктор начал зажигать ночники, мы стали укладываться спать. За окном то и дело мелькал тёмный, густой лес и рассматривать там оказалось решительно нечего, но мы всё равно смотрели, пока не начали слипаться глаза.

Разбудил нас не голос обер-кондуктора, а страшный грохот крушения, совершенно неожиданный для нас. Дико застонали рельсы, их скрежет буквально рвал душу напополам, затрясся, словно в лихорадке, вагон, от этого мы упали с диванов и нас начало мотать по всему полу.

Так продолжалось минуту или две, а потом всё резко закончилось. На какое-то мгновение вагон погрузился в безмолвие, заполонившее пространство вокруг, а спустя мгновение всё рухнуло. Плотную и густую, словно масло, тишину прорезал пронзительный дикий крик, и все очнулись. Кто-то застонал, кто-то начал ругаться последними словами, как пьяный сапожник, уснувший ночью под забором, а кто-то заплакал, да так жалобно, что сердце сжалось от предчувствия чего-то ужасного и уже случившегося.

— Что это? — спросил я, вставая с пола и отплёвываясь от кусочка пуха, прилипшего к моим губам, взявшегося неизвестно откуда.

— Поезд, что-то с поездом, — отозвался с пола Пётр, держась почему-то за голову.

— Что могло случиться с поездом? — лихорадочно озираясь вокруг, бормотал я, не понимая, что произошло.

Страшная догадка уже билась раненой птицей в мозгу, но сердце не желало верить в худшее и пыталось отсрочить понимание, как будто в этом был какой-то смысл.

Хотелось что-то делать, но что — я не знал, просто не понимал. Надо бежать или оставаться на месте, или что? Меня накрыла волна паники, задрожали руки, ослабли колени, и я буквально рухнул на диван.

— Надо идти на выход, искать кондуктора, он подскажет, что делать, — сказал, вставая Пётр.

Держась за спинку дивана, он начал осматриваться. Также поступали и другие пассажиры, они вставали, осматривались вокруг, а потом, в зависимости от своей предрасположенности, либо начинали кричать или плакать, либо находились в ступоре, не зная, что делать. Самые ушлые, очнувшись, потянулись к выходу.

Я не сразу понял, что наш вагон стоял, скособочившись, не прямо, а когда понял, то в голову пришла только одна достойная внимания мысль: «Наш поезд с чем-то столкнулся, вагоны наехали друг на друга, да так и застыли». Я это понял, но вслух почему-то сказать не мог. А вот Пётр, как раз говорил без умолку.

— Куда делся кондуктор? Надо найти его. Что будем делать? Я смотрю, у нас нет пострадавших, все испугались, но все живые. Фёдор, пошли на выход, надо узнать, может, кому-то понадобится наша помощь, у нас в вагоне всё хорошо, но поезд длинный и кому-то досталось больше.

Я кивнул, но встать не смог, и тут откуда-то издалека вдруг донёсся пронзительный детский крик.

— Ааааа! Мамочка! Ааааа!

Меня словно пронзило молнией и, подскочив со своего места, я схватил за руку Петра и заорал.

— Идём, быстрее идём!

Мы устремились к выходу в числе последних, половина пассажиров вагона и вовсе уже его покинула, и неожиданно обнаружили лежащего без сознания проводника.

Дверь в его небольшую комнатку распахнулась от того, что я на неё невольно нажал плечом, и мы увидели его, лежащего на полу. Видимо, кондуктор ударился головой, когда вагон дёрнулся, и потерял сознание.

— Пётр, смотри, кондуктор лежит!

— Где⁈

— Вот!

— Ага, как же это его так угораздило⁈

— Давай вынесем его на воздух, может, кто сможет привести его в чувство.

— Давай.

Бросившись в комнатку, я подхватил под руки кондуктора, а Пётр взял его за ноги. Вместе мы едва смогли сдвинуть его с места. Обер-кондуктор оказался очень тяжёлым, а мы совсем не сильными.

— Надо позвать на помощь, — предложил я.

— Сначала вытянем его наружу, или к выходу, а там и позовём, — рассудил Пётр, и мы потащили кондуктора на выход.

— Помогите, кондуктор без сознания! — заорал Пётр, когда мы положили кондуктора в тамбуре. Спустить его безопасно мы не смогли.

На наш призыв откликнулось несколько взрослых мужчин, они подхватили лежащего без сознания и спустили его вниз, уложив на траву. Вокруг сразу засуетились женщины. Решив, что кондуктор оказался в надёжных руках, мы оставили его и побежали вдоль вагона в сторону головы поезда, где, по нашим предположениям, всё должно оказаться намного хуже.

Так оно и оказалось: чем ближе мы подбегали к голове поезда, тем больше замечали разрушений у вагонов. Кромешная темнота усложняла поиски, никто не взял с собой огня. Лишь только в вагоне-купе имелись миниатюрные переносные фонари, работающие за счёт огненного эфира и, возможно, в вагоне-ресторане.

В каком-то из вагонов загорелся диван, и выбежавшие люди вытягивали оттуда свои вещи, спасая их от огня. Тушил его кондуктор один, ему никто не помогал, так как основная часть пассажиров пребывала в панике, а те, кто избавился от неё, целиком и полностью были поглощены спасением своих вещей.