Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 45

Я изумилась. Никогда до сих пор Альберта не волновало, спит или не спит Ханс Альберт. Этому могло быть только одно объяснение.

— Ты знал, — прошептала я, отступая назад.

Он шагнул ко мне.

— Послушай, Долли. Это не то, что ты думаешь. Все не так, как кажется.

— Так вот почему ты так поздно пришел сегодня? Ты не хотел возвращаться домой. Ты знал, что я буду расстроена из-за того, как со мной поступили в журнале.

Он не ответил, но выражение его лица говорило, что я права.

Я отстранилась от него и пятилась назад, пока не уперлась в стену в гостиной. Если бы я могла просочиться сквозь штукатурку, я бы это сделала. Лишь бы оказаться подальше от него.

— Как ты мог это допустить? И не сказать мне? Ты же знаешь, как родилась эта идея. Ты знаешь, как важно было для меня увековечить память Лизерль своим именем под этой статьей.

Вздрогнув при упоминании Лизерль, Альберт схватил меня за руки.

— Послушай, Долли. Пожалуйста. Один из редакторов «Annalen der Physik» написал мне. Он спрашивал о тебе и о твоем образовании. Я объяснил, что ты моя жена и отлично разбираешься в физике, хотя у тебя и нет диплома. По его ответу я почувствовал, что он колеблется.

— Он попросил тебя убрать мое имя?

— Нет, — медленно выговорил Альберт.

— Это ты его попросил убрать мое имя?

Я была потрясена. Но только наполовину. Я вдруг вспомнила, как он еще раньше убрал мое имя из статьи, которую мы писали в соавторстве. О капиллярах, для «нового профессора Вебера».

Не выпуская моих рук, он кивнул.

— Как ты мог, Альберт? Если бы речь шла о какой-то другой статье, я бы не обрадовалась, но поняла. Но только не статья об относительности. Она была в память Лизерль. Ты должен был настоять.

— Какая разница, Долли? Разве мы с тобой не Эйнштейн? Не один камень?

В прошлом Альберт часто вспоминал этот остроумный каламбур со своей фамилией, когда хотел подчеркнуть, что мы с ним «одно целое». А я по наивности позволяла этому ловко придуманному образу влиять на мои решения. Но как мог этот довод — «мы одно целое, что выгодно одному, то выгодно и другому», — поколебать меня, когда речь шла о Лизерль? Разве мало жертв я принесла ради этого «единства»? Разве не заслужила эту единственную дань памяти моей умершей дочери?

Я вырвала руки из его рук.

— Может быть, мы и один камень, Альберт, но сердце у нас не одно, теперь это ясно.

— С помощью этого прибора мы сможем измерять очень малые количества энергии, — объявил Альберт братьям Паулю и Конраду Хабихтам за чашкой крепкого кофе в гостиничном ресторане. Братья приехали из Берна в гостиницу под Ленком, где мы с Альбертом и Хансом Альбертом остановились отдохнуть на несколько дней в августе. У нас с Альбертом возникла идея одного изобретения, и он надеялся, что «Академия Олимпия» в новом составе, без Мориса, который уехал в Париж, поможет нам в его создании.

— И для чего нам это нужно? — спросил Пауль. Брат одного из давних членов «Академии Олимпия», талантливый механик, он был более практичен, чем его брат-теоретик Конрад. Эта практичность становилась поводом для оживленных дискуссий на заседаниях «Академии Олимпия», на которых он стал иногда бывать в последние годы.

— Для регистрации мельчайших электрических зарядов, конечно, — пренебрежительным тоном отозвался Альберт.

Пауль все еще смотрел непонимающе, и я попыталась объяснить:

— «Машинхен» позволит нам усиливать самые малые количества энергии и замерять их, а это поможет ученым всего мира оценить правильность различных молекулярных теорий.

Конрад уже привык к моим комментариям во время наших частых встреч в «Академии Олимпия» (в том числе к моим переводам высказываний часто скупого на разъяснения Альберта), но я не была уверена, что Пауль примет их так же легко. Я никогда не знала, как отреагирует тот или иной мужчина на женщину, заговорившую на языке науки.

— А-а, — протянул Пауль, наконец-то уловив связь между нашей машиной и одним из величайших споров среди физиков: что именно представляет собой «вещество» нашего мира. Кажется, он спокойно отнесся к моему участию в разговоре: может быть, брат его подготовил, а может быть, мои краткие замечания на предыдущих собраниях «Академии Олимпия».

Конрад, уже оценивший прибыльность этой затеи, добавил:

— Каждая лаборатория хотела бы иметь такой прибор.

— Вот именно, — сказала я с улыбкой.

Я передала Ханса Альберта Альберту и развернула сделанные мной предварительные наброски для «машинхен»: главным образом электрические формулы и схемы. Я еще раз просмотрела эти планы вместе с братьями и предложила график работ. Альберт каким-то образом сумел договориться, чтобы нам предоставили свободное помещение в местной бернской гимназии: там можно будет собирать машину.

— Будете работать с нами?

Братья переглянулись между собой, а я вознесла беззвучную молитву Деве Марии. Я не часто обращалась к Ней — отвыкла без мамы от этого ритуала, — но когда мне чего-то очень хотелось, прибегала к Ее помощи. У нас с Альбертом была сплошная теория и мало практики. Чтобы воплотить «Машинхен» в жизнь, нужны были братья Хабихт.

— А прибыль поделим? — спросил Пауль.

— Конечно. По двадцать пять процентов каждому, — сказала я. — Если вы согласны, я проконсультируюсь с юристом, и мы составим контракт. Как только мы доработаем устройство, Альберт займется оформлением патента. У него ведь имеются кое-какие знания в этой области, — сказала я и улыбнулась Альберту.

Альберт усмехнулся в ответ, явно довольный тем, как ловко я договорилась с братьями. Хоть он и извинился за ту боль, которую причинило мне отсутствие моего имени под четырьмя нашими работами, опубликованными в 1905 году в журнале «Annalen der Physik», — особенно под статьей об относительности, — прощение он заслужил не словами. Ключом к нему было приглашение участвовать в работе, о чем Альберт наконец-то догадался после нескольких месяцев моего молчания. Проект «Машинхен», который мы вдвоем обдумывали весь последний год, давал мне простор для руководящей деятельности, и это была единственная компенсация, которую я готова была принять. После этого раскаяние Альберта было наконец принято. И я его простила — в теории.

Спустя несколько месяцев после нашей встречи в Ланке я стояла перед Альбертом и Хабихтами, ожидая увидеть плоды того нашего разговора. Альберт потирал щетину на подбородке, отросшую за те долгие мартовские выходные, которые он провел, работая над машиной в обществе Конрада и Пауля. В последнее время лицо у него похудело, пухлые щеки стали впалыми. Он вдруг стал казаться старше, совсем не похожим на того студента, которого я знала когда-то.

Комнатка в местной гимназии, которую мы временно заняли под лабораторию, была завалена проводами, батареями, листами металла и множеством непонятных деталей, не говоря уже о накопившихся за прошедшие с лета месяцы грязных кофейных чашках и крошках табака. Усадив Ханса Альберта в более или менее безопасный уголок, я стала осматривать машину.

Цилиндр наконец-то стал похож на мои эскизы. За семь месяцев работы по вечерам, после службы, Альберт, Пауль и Конрад собрали «Машинхен», и меня пригласили на знаменательное событие — испытание устройства.

— Ну что, попробуем? — спросила я.

Альберт кивнул, и Пауль с Конрадом стали подсоединять провода и щелкать переключателями. После этого Альберт запустил машину. Сначала что-то зашипело, и от одного из проводов потянулась струйка дыма, но потом машина заработала.

— Две проводящие пластины создали заряд, а полоски измерили его. Машина работает! — воскликнула я.

Мужчины стали хлопать друг друга по спинам и отвешивать поклоны мне. В тот миг, когда Конрад уже потянулся было за пыльной бутылкой вина, спрятанной за кучей проводов, «Машинхен» издала какой-то ужасный визг. И резко остановилась.