Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 44

— Ваш отец гордится вами, госпожа Эйнштейн. Диплом по физике, преуспевающий муж, безбедная жизнь в Швейцарии. Какой отец не гордился бы?

Я улыбнулась папе, а тот довольно выпятил грудь, услышав комплимент госпожи Бала. Он, конечно, несколько преувеличил, когда рассказывал о моем швейцарском образовании, но мне было приятно, что после всего того позора, который мои родители пережили из-за Лизерль и из-за моих неудач в институте, они все же хоть сколько-то гордятся мной. Их чересчур умная дочь с ее врожденным «уродством» превзошла все ожидания, в том числе и их собственные. В немалой степени это объяснялось тем, что нам удалось сохранить тайну произошедшего в Шпиле.

— Но находите ли вы какое-то применение своему роскошному образованию теперь, когда ваше дело — заботиться о муже и сыне?

Эти слова госпожи Бала прозвучали странно недружелюбно. Уж не намекает ли она, что мое редкое образование бесполезно для той женской работы, которой я теперь ежедневно занята?

Помня, что на меня смотрит папа, я распрямила плечи и ответила:

— Да, нахожу, госпожа Бала. Я работаю с мужем над разными статьями и исследованиями. Только что, перед самым отъездом в Нови-Сад, мы закончили одну важную работу, которая принесет моему мужу всемирную известность.

Не слишком ли я расхвасталась? Не слишком ли вызывающе себя веду? Въедливость госпожи Бала и ее странные, каверзные вопросы заставили меня внутренне ощетиниться, но все-таки мне хотелось, чтобы папа по-прежнему видел во мне «мудру главу». В этот приезд у всех нас было много хлопот, и я не успела рассказать ему о своей нынешней работе.

— Боже, боже! Я как раз случайно услышала, как ваш муж говорил: «Жена мне нужна для многого, в том числе и для работы. Она у нас в семье математик».

— Он так сказал? — вырвалось у меня, и я тут же одернула себя. Не такое впечатление мне хотелось произвести на госпожу Бала и на папу.

— Именно так. — Она злорадно улыбнулась. — Более того, он сказал, что мнение о сербах как об умнейшей нации он составил, глядя на свою жену.

Я не совершила новой ошибки и не выказала удивления по поводу этого высказывания Альберта, однако румянец сдержать не смогла. Какое счастье, что я сумела снова перевести наши отношения на язык науки! Это было то самое топливо, на котором когда-то разгорелись наши с Альбертом чувства, и теперь оно по-прежнему подпитывало наш костер.

Когда мы вернулись в Берн, мой мир снова стал крошечным. Работа по дому, уход за детьми, наука. Я, Ханс Альберт, Альберт. Мы вращались друг вокруг друга в бесконечном цикле, словно в гравитационной петле.

Я ужасно скучала об Элен. Такой дружбы, такого чуткого понимания, сочувствия и безоговорочного принятия я не встречала больше ни в ком за всю свою жизнь. Ни в других «хаусфрау». Ни в собственной семье. Даже в Альберте. Мне до тоски хотелось вернуться к своему самому чистому, истинному «я» — той, какой я была в юности, когда Элен была рядом.

Теперь же я проводила свои дни в какой-то тревожной имитации собственной жизни. Даже убирая квартиру, ухаживая за Хансом Альбертом, готовя еду и штопая одежду Альберта, я думала о предстоящей публикации статьи об относительности в «Annalen der Physik» и ждала, когда же увижу свое имя в печати. Я не могла думать ни о чем другом — только о своей работе, посвященной Лизерль.

Я снова стала подкарауливать почтальона — привычка, забытая после смерти Лизерль. День за днем я поднималась по четырем лестничным пролетам с пустыми руками, если не считать упитанного Ханса Альберта. Я уже почти совсем потеряла надежду — и тут раздался звонок. Гадая про себя, кто же это может быть (днем гостей у нас почти никогда не бывало, только после ужина приходили товарищи Альберта по «Академии Олимпия», а с бернскими «хаусфрау» я дружбу так и не завела), я прижала к груди крепыша Ханса Альберта и, хромая, спустилась по лестнице. Распахнув входную дверь, я увидела перед собой круглые глаза почтальона.

— Добрый день, фрау Эйнштейн. Полагаю, это та самая посылка, которую вы ждали?

Он протянул мне завернутую в коричневую бумагу посылку — примерно соответствующего размера и веса, с обратным адресом на немецком языке.

— Да, это она! — радостно воскликнула я, обнимая его. — Не знаю, как вас и благодарить.

Почтительно раскланявшись, почтальон скрылся. Его, привыкшего к швейцарскому стоицизму, обескуражили такие внезапные нежности. Меня и саму это удивило: я ведь даже его полного имени не знала.

Я едва удержалась, чтобы не разорвать упаковку прямо на улице. Едва войдя с Хансом Альбертом в квартиру и усадив его играть с деревянными кубиками, я вскрыла упаковку. Обложка «Annalen der Physik» выглянула наружу, и я высвободила журнал из клубка спутанной бечевки. Пролистав оглавление, я увидела статью «Об электродинамике движущихся тел» за авторством Альберта Эйнштейна. Отсутствие моего имени меня не смутило: видимо, в оглавлении места хватило только для одного автора, а имя Альберта значилось в рукописи первым. Это было неизбежно: ведь из нас двоих только он имел формальное образование.

Перелистав журнал, я наконец добралась до страницы 891. Там стояло название статьи, в которую я вложила столько труда: «Об электродинамике движущихся тел». В печатном виде оно выглядело великолепно, даже лучше, чем я ожидала. Я пробежала глазами страницу сверху донизу. Где же мое имя? Я вглядывалась в каждое слово, но моего имени нигде не было. Милева Марич-Эйнштейн не упоминались даже в сносках. Под заголовком статьи был указан только один автор: Альберт Эйнштейн.

Как такое могло случиться? Почему редактор убрал мое имя, не посоветовавшись с нами? Неужели потому, что я женщина? Это же нарушение всех мыслимых этических норм научных публикаций.

Я опустилась на колени. Что случилось с моей статьей, посвященной Лизерль? Это был мой способ осмыслить ее бедную короткую жизнь и те месяцы, которые она прожила без меня, потому что я ее бросила. Я разрыдалась — так горько было думать, что у меня отняли памятник моей дочери, о которой никто не знал.

Ханс Альберт бросил кубики и подошел ко мне. Привалившись ко мне теплым пухленьким тельцем, он ласково погладил меня по спине.

— Мама… — грустно проговорил он, и я заплакала еще сильнее.

Спустя несколько часов Ханс Альберт сидел в фарфоровой ванне, весело расплескивая воду по всей кухне. Я терла намыленной мочалкой ручки в мягких складочках и плотные упругие ножки. В восторге от купания он еще сильнее заколотил ногами, брызгая водой на полотенца, которые я для него приготовила. Впервые в жизни я не чувствовала удовольствия от купания своего маленького сына, хотя обычно это было одно из моих любимых ежедневных занятий.

Из головы у меня никак не шло предательство редакторов журнала «Annalen der Physik».

Уложив Ханса Альберта в постель, я приготовила ужин и стала ждать Альберта. Пробило семь часов, потом восемь. Где же он? Вот-вот уже должна собраться «Академия Олимпия». Альберт бывал забывчив и рассеян, но я не могла припомнить случая, чтобы он приходил так поздно, не предупредив меня заранее. Может быть, с ним что-то случилось?

Я мерила шагами переднюю нашей маленькой квартиры. Когда я наконец услышала звук ключа в замке, означавший, что Альберт жив и здоров, я схватила номер «Annalen der Physik» и встретила мужа на пороге. Я не стала ни вежливо здороваться, ни говорить обычные любезности, ни даже спрашивать, почему он пришел так поздно. Я сразу выпалила то, что копилось во мне весь день:

— Альберт, статью об относительности сегодня опубликовали, но ты не поверишь, что там. Автором значишься ты один. Можешь себе представить? Мы должны написать им и потребовать, чтобы исправили.

Альберт приложил палец к губам.

— Тише, Милева. Ты разбудишь Ханса Альберта.