Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 42

Я подняла взгляд поверх громоздящихся на столе стопок бумаг и посмотрела Альберту в глаза. Проговорила шепотом, чтобы годовалый Ханс Альберт не проснулся:

— Скажи, Джонни, что ты об этом думаешь? — Поднеся свои записи поближе к масляной лампе, я прочитала вслух: — «Два события, которые кажутся одновременными при наблюдении из одной точки, уже не могут считаться таковыми при наблюдении из другой точки, движущейся относительно их».

Альберт пыхнул трубкой, глядя на меня сквозь дымку. Наступила долгая пауза, и наконец он ответил:

— Очень хорошо, Долли.

Я опустила взгляд на свою работу, довольная похвалой Альберта и тем, как звучали прочитанные вслух слова.

— Это точно описывает понятие относительности, правда? Мне хотелось, чтобы в статье, помимо мысленного эксперимента и подкрепляющих его расчетов, было хотя бы одно четкое определение, понятное широкой аудитории и подходящее для цитирования.

— Это мудро, Долли. Думаю, это понятие широко распространится.

— Правда? Ты уверен, что в формулировке нет ошибок, Джонни?

Мои теории относительности были весьма просты в своей основе, но само понятие оставалось трудным для восприятия, поскольку совершенно противоречило всему, что было принято в науке до сих пор, и математические расчеты были слишком сложны для среднего ума. Мне нужно было убедиться, что я сумела передать суть.

— Возможно, придется еще немного поиграть с формулировками, но когда пробуешь что-то новое, на этом пути непременно будут ошибки, — рассеянно пробормотал Альберт. В эти дни он часто так говорил. После моей статьи и еще двух, над которыми мы работали вместе, у нас родилось много новых теорий. Между собой мы шутили, что эти работы сами по себе чудо, но еще большим чудом будет, если публика примет их революционные идеи.

— Это верно. — Я пододвинула к нему по заваленному бумагами столу еще два листа. — Взгляни, пожалуйста, напоследок на мои расчеты скорости света и вакуума.

— Долли, мы уже не раз проверяли твои расчеты. Они превосходны. В любом случае математик в нашей семье ты, а не я. Это мне приходится прибегать к твоей помощи, чтобы найти ошибки в моих собственных вычислениях! — воскликнул он с шутливо-сокрушенным видом.

— Тсс, — прошептала я сквозь смех. — Ребенка разбудишь.

Альберт был прав. Вот уже полтора года мы работали над тремя статьями, хотя статья об относительности была почти целиком моей. Еще две — одна о квантовании света и фотоэлектрическом эффекте, а другая о броуновском движении и теории атомов — были написаны в соавторстве. Для этих двух статей Альберт в основном разрабатывал теорию, а я занималась математическими расчетами, но каждое слово и каждая идея в них были мне близки и знакомы.

— Остались считаные дни до представления этой работы в журнал «Annalen der Physik». Я хочу, чтобы все до последней мелочи было идеально.

— Я знаю, моя маленькая колдунья, — ответил Альберт, и я улыбнулась. Давно уже он не называл меня своей колдуньей. Последние два года нашей семейной жизни были вполне благополучными, но детские страсти и легкомысленные шутки как-то увяли, столкнувшись с реальностью повседневности. — Мы ведь еще и с Бессо это проверили. Я знаю, он не дипломированный физик, но он ничуть не глупее тех, с кем мы учились в институте. И он считает, что это основательная работа.

Я кивнула. Альберт вычитывал наши статьи вместе с Микеле Бессо, который действительно оказался отличным помощником. Микеле теперь тоже работал в Швейцарском патентном бюро, в должности технического эксперта на класс выше Альберта, и они каждый вечер возвращались с работы вместе, так что у Микеле было достаточно времени, чтобы вникнуть в наши теории. Я знала, что Альберт прав, но я по своей натуре была склонна к тревожности и скрупулезности.

Он зевнул.

— Не пойти ли нам спать, Долли? Я ужасно устал.

Забавно — я совсем не чувствовала усталости. А стоило бы. Я ведь вставала раньше Альберта, чтобы успеть приготовить завтрак к тому часу, когда они с Хансом Альбертом проснутся. Весь день я проводила за уборкой, готовкой и уходом за годовалым малышом — милым ангелочком, но уж очень беспокойным. К приходу Альберта я спешила подать ужин, а он проводил несколько драгоценных минут с ребенком, подбрасывая его на руках. Потом я убирала со стола посуду и укладывала Ханса Альберта, после чего обычно собиралась «Академия Олимпия» и продолжала дискуссию с того места, на котором она прервалась накануне вечером: о пьесе Софокла «Антигона», о «Трактате о человеческой природе» Дэвида Юма или о «Науке и гипотезе» Анри Пуанкаре. И только потом, когда академия расходилась, ребенок засыпал, а в доме был наведен порядок, мы с Альбертом усаживались за настоящую работу.

В эти часы я оживала.

Нельзя сказать, что остальная часть дня не доставляла мне никакого удовольствия. Нет, рождение моего милого кареглазого Ханса Альберта стало для меня огромной радостью. Забота о нем и все то, что я делала когда-то в воображении вместе с Лизерль, — походы на рынок, прогулки по парку, даже ритуал купания на ночь, — все это было целебным бальзамом на раны, оставленные смертью Лизерль. По мере того как крепло мое чувство к Хансу Альберту, или Ханзерлю, как мы его иногда называли, утихала моя злость на Альберта. Всей душой я радовалась нашей семье и нашей маленькой квартирке на одной из самых красивых улиц Берна — Крамгассе, 49. Я обожала гулять с Хансом Альбертом по длинной улице Крамгассе, бывшей когда-то частью средневекового центра города, и показывать ему знаменитую бернскую башню с часами — Цитглогге, фонтан Кройцгасбруннен, окруженный обелисками, фонтан Зимсонбруннен со скульптурой Самсона и льва и фонтан Церингербруннен с изображением медведя в доспехах. Я написала о своих радостях Элен, и та, после всего, что ей пришлось узнать за эти годы о моих печалях, призналась, что у нее отлегло от сердца.

— Ты ложись спать, Джонни. А я только еще разок перечитаю эту статью и приду к тебе.

Я придвинула поближе масляную лампу и стала перечитывать знакомые слова — наверное, в сотый раз.

Почувствовав на плече руку Альберта, я подняла на него взгляд. Его глаза блестели в тусклом свете, и я почувствовала, что он гордится тем, как неутомимо я тяну эту лямку. Я давно не видела у него такого выражения лица. Одну короткую, блаженную секунду мы счастливо улыбались друг другу.

— Наша жизнь сложилась так, как мы обещали друг другу в студенческие годы, правда ведь? — спросила я. — Ты говорил, что мы будем всегда учиться и заниматься наукой, чтобы не превратиться в мещан. Наконец-то это предсказание сбылось.

Он выдержал долгую-долгую паузу и наконец сказал:

— Совершенно верно, оборваночка моя. — Еще одно мое прозвище, которое он уже давно не вспоминал. Нежно погладив меня по волосам, он прошептал: — Этот год для нас — просто чудо.

Глядя, как он уходит по коридору в спальню, я улыбнулась сама себе. Я была права, когда решила снова строить наши отношения на языке науки. Когда имеешь дело с Альбертом, наука идет первой, а любовь — следом.

В глазах у меня все расплывалось от долгого всматривания в мелкие цифры моих расчетов. Я разгладила ладонью первую страницу газеты. «Об электродинамике движущихся тел». Под заголовком сияли наши имена — Альберт Эйнштейн и Милева Марич-Эйнштейн. Работа была в основном моя, но я понимала, что, поскольку у меня нет ни докторской степени, ни даже диплома, имя Альберта под ней необходимо.

Моя новая теория относительности открыла, что время может и не обладать теми неизменными свойствами, которые приписывал ему Ньютон и почти все последующие физики и математики. А вот еще более древний философ Сенека, очевидно, прекрасно понимал один из его аспектов: «Где оказывается бессилен ум, там часто помогает время». Время и моя работа с Альбертом, которую я посвятила памяти Лизерль, многое помогли исцелить.