Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 30

Со своей любовью!

Голодные и усталые, мы вышли из здания вокзала и зашли в небольшую гостиницу в двух кварталах от станции. Она располагалась в солидном, хотя и несколько простоватом здании. Альберт распахнул тяжелую дубовую дверь и представился хозяйке гостиницы — немолодой, изможденного вида женщине, сидевшей за столиком в фойе.

— Мы с женой хотели бы снять комнату на ночь, если у вас найдется свободная, — сказал Альберт.

Я едва не хихикнула на это «с женой», но, вспомнив о том, как подобает вести себя в этой роли, притихла. Нервы у меня были натянуты.

Хозяйка гостиницы неприветливо взглянула на Альберта. Не такого приема я ожидала.

— Откуда вы?

— Из Швейцарии.

— Вы не похожи на швейцарца. И выговор у вас не швейцарский, — проворчала она.

Альберт оглянулся на меня в недоумении: почему эта женщина так интересуется нашим гражданством? Ведь в этих местах полным-полно путешественников со всей Европы.

— Прошу прощения. Вы ведь спросили, откуда мы. Мы приехали из Швейцарии. Но родом я из Берлина.

Альберт не стал показывать документы, удостоверяющие его гражданство, поскольку был сейчас в подвешенном состоянии. Из презрения к милитаристской культуре, царившей в его родном Берлине, Альберт отказался от немецкого гражданства и теперь ждал получения швейцарского документа.

— На немца вы тоже не похожи. Вы похожи на еврея.

Глаза Альберта гневно сузились. Такое выражение на его лице я видела лишь однажды, когда он вступил в спор с профессором Вебером.

— Я еврей. Это что-то меняет?

— Да. Для евреев у нас комнат нет.

Схватив свои сумки и с силой захлопнув за собой дверь, мы вышли.

— Альберт, мне очень жаль… — попыталась я смягчить удар, пока мы шли искать другую гостиницу.

— За что ты извиняешься, моя милая Долли? Антисемитизм — отвратительная часть моего мира. Это мне жаль, что тебе пришлось испытать его на себе.

— Джонни, если это часть твоего мира, значит, и моего. Мы будем справляться с этим вместе.

Улыбнувшись мне, он сказал:

— Какое же счастье, что у меня есть ты.

Мы пришли к другой гостинице. Белоснежная, с темными деревянными балками, служащими и опорой, и украшением, она казалась очень традиционной для здешних мест. Альберт осторожно потянул входную дверь. Внутри царили тепло и чистота. Перед потрескивающим камином стояло несколько пустых столиков, и не успели мы ни о чем попросить, как к нам подошла кельнерша.

— Würden Sie ein Bier?[5] — спросила она.

Никогда еще мысль о кружке эля не звучала так заманчиво. Мы согласились и уселись в кресла. Я сама не заметила, как выпила несколько кружек, пока не принесли наш ужин — вурст и шпецле[6]. Мы смеялись, вспоминая приключения этого дня, и почему-то шутки Альберта казались мне еще смешнее, а его научные рассуждения — еще глубже, чем прежде. Когда он отлучился на минутку, я поняла, что слегка опьянела. И что уже совсем не нервничаю по поводу предстоящей ночи. Я сделала еще глоток эля.

Когда Альберт вернулся, в руках у него был огромный старинный ключ, а наши сумки куда-то исчезли.

— Ты закончила, Долли? — спросил он и протянул мне руку.

Не говоря ни слова, я вложила в нее ладонь и встала. Вместе мы поднялись по скрипучей лестнице к комнатам для гостей. Когда мы подошли к двери с цифрой 4, Альберт вставил ключ и скрежетнул им в замке. Дверь не шелохнулась. Я взглянула на его руки и увидела, что они дрожат.

— Дай-ка я попробую, Джонни, — сказала я. С легкостью вставив ключ в замок, я открыла дверь в безукоризненно чистую спальню с горящим камином, маленьким балкончиком и кроватью с балдахином. Кровать. То, о чем я забыла на миг под действием эля.

Я замерла. Почувствовав мою нервозность, Альберт повернул меня лицом к себе.

— Нам не обязательно это делать, Долли. Я могу снять для тебя еще одну комнату.

В наступившем молчании в голове у меня пронеслись обвинения отца и матери Альберта, и я почти решилась попросить отдельную комнату. Почти.

— Нет, Джонни. Я хочу. Мы слишком долго ждали.

На маленьком столике перед камином блестел графин с розовато-красным вином. Альберт торопливо подошел к нему и налил нам по бокалу. Сам он редко пил спиртное, если не считать сегодняшнего вечера, но сейчас и он залпом выпил сладкое вино. Налив себе еще бокал, он поднес его к моему.

— Моя дорогая Долли, это наша первая ночь. Скоро мы отпразднуем наш брак перед всем светом. Но сегодня это наша приватная, богемная церемония. Только для нас.

Я не ошиблась в своем выборе.

Он поцеловал меня. Настоящим, глубоким поцелуем, не опасаясь, что нас кто-то прервет. Я расслабилась в его руках. Я чувствовала его язык у себя во рту, его пальцы у себя в волосах. Он вытащил шпильку из моего шиньона, и тяжелые локоны упали мне на плечи. Медленно, слишком медленно, он стал расстегивать крошечные перламутровые пуговички, которыми было застегнуто сверху донизу мое темное платье. Когда оно соскользнуло на пол, он судорожно глотнул ртом воздух.

Я стояла перед ним в нижнем белье, и мне было ужасно неловко. Не оттолкнут ли его мои искривленные бедра? Мое изуродованное тело?

— Я очень безобразна? — прошептала я, поспешно прикрывая грудь длинными тяжелыми волосами.

— Нет! Долли, ты прекрасна. — Он провел пальцем по изгибам моего тела, убрал в сторону прядь волос и стал медленно расстегивать корсет. Я вся дрожала от его восхитительных прикосновений. — Твои плечи цвета слоновой кости, твоя тонкая талия, твоя полная грудь… Я д-даже не ожидал…

Он не был разочарован. Он был в восторге. Я потянулась к нему и крепко поцеловала в губы, а потом начала ощупью расстегивать пуговицы на его рубашке и брюках; мне хотелось чувствовать его грудь, его тело. Мы долго стояли, прижавшись друг к другу, и только дышали. А потом он повлек меня к кровати.

В последний день нашей поездки Альберт приготовил сюрприз. Закрыв мне глаза руками, он провел меня по улицам Кьявенны. Я уже привыкла к запахам нашего маленького убежища — к горьковатому дымку обжаренных кофейных зерен в местном кафе, к пряному аромату благовоний, доносящемуся из церкви во время мессы, к густому цветочному парфюму единственного в крошечном городке модного магазина — и примерно представляла, куда мы идем. Но вот мы вошли в какое-то помещение, запах которого я узнала не сразу. Я принюхалась еще раз. Явственно пахло лошадьми.

Альберт убрал руки с моих глаз. Мы стояли в каком-то сарае. Это что, и есть сюрприз?

— Мы едем в Сплюген, — объявил Альберт.

Я сжала ему руку в радостном волнении. Мы часто обсуждали сумасбродную идею путешествия по горному перевалу, соединяющему Италию и Швейцарию. Но у нас никогда не было средств на такую безумную роскошь.

— У меня теперь есть работа, не забывай, — с гордостью ответил Альберт на мой незаданный вопрос.

Я крепко обняла его, а затем с помощью кучера, придержавшего меня под локоть, уселась в уютные санки. Альберт втиснулся рядом, и кучер укрыл нас толстым слоем мехов, одеял и шалей. Когда мы поднимемся в горы, будет холоднее.

— Как близко, восхитительно, — прошептала я.

— Идеально для нас, влюбленных, — прошептал Альберт в ответ, проводя ладонями по моим ногам под покровом одеял. Я задрожала, но не от холода.

Кучер занял свое место на облучке сзади и щелкнул кнутом. Лошади понеслись галопом по заснеженным тропинкам, ведущим к Сплюгену. Кучер что-то рассказывал об истории перевала, о чудесах природы, но мы с Альбертом не обращали внимания ни на что вокруг. Несколько часов подряд мы, прижавшись друг к другу, катили по длинным, извилистым поворотам открытой дороги и видели только снег, снег и снег.

— Какая-то белая вечность, — сказала я. Вечность. Бесконечность. Удастся ли мне когда-нибудь открыть научную или математическую истину, которая так же надолго определит будущее науки, как теория бесконечности?