Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 29

— Элен, прошу тебя, не позволяй, чтобы этот давний договор украл у тебя хоть секунду твоего счастья! Мы ведь обе его нарушили, правда?

— Да, — с грустью сказала Элен, — но я первая. И я все время думаю, что могло бы быть с нами обеими, если бы я не изменила свое решение. Если бы решила все-таки делать карьеру, а не выходить замуж.

— Элен, я рада, что мы обе сделали такой выбор. — Я взяла ее за плечи и с шутливой серьезностью добавила: — А теперь я дам тебе совет, который ты всегда давала мне. Не забывай, что нужно жить настоящим. Сейчас твое настоящее — с герром Савичем. Живи им, пожалуйста. И я буду делать то же самое с герром Эйнштейном.

Мы обнялись в последний раз, пообещав не терять связи друг с другом, почаще писать и приезжать в гости, а затем Элен вышла за дверь.

Стала бы она сейчас убеждать меня жить настоящим и отправиться в Комо? Или посоветовала бы мужественно потерпеть разлуку еще какое-то время? По крайней мере, до тех пор, пока мы не поженимся. Я не знала, а выяснять было некогда.

Я чувствовала себя ужасно одинокой. Родные злятся на меня. Подруги разъехались. Даже будущее Альберта было шатким: через несколько месяцев его служба на должности преподавателя закончится, и я знала, какого решения будет ждать от него фрау Эйнштейн. Отказа от меня. Я содрогнулась при мысли об одиночестве, которое так долго считала своей неизбежной судьбой.

Наверное, теперь, уже зная, что значит быть частью единого целого, я острее переживала разлуку. Я почти слышала, как Альберт шепчет мне на ухо слова любви, как говорит, что, когда меня нет рядом, он чувствует себя только половинкой человека. Его слова запали мне в душу, навсегда разрушив мое поэтическое представление о себе как об интеллектуалке-одиночке, которое я вынашивала долгие годы. Потому что я чувствовала то же, что и он.

Я уже знала, какой путь выберу.

Я взяла со стола одно из писем и торопливо запечатала конверт. Не оставляя себе ни секунды на раздумья, спустилась по лестнице. Не обращая внимания на звонок горничной, означавший, что завтрак подан, я толкнула входную дверь и зашагала вперед — к почте и к своему будущему.

Мой поезд приближался к Комо, и над альпийскими горами забрезжил розовый рассвет. Будто на подсвеченной сцене, начинал вырисовываться пейзаж. Темно-синие воды легендарного озера Комо со всех сторон обступали изумрудно-зеленые склоны холмов, а виллы и деревеньки были столь живописны, словно на картине самого Тициана, гения эпохи Возрождения.

Ночной переезд из Цюриха занял несколько часов, и усталость уже должна была взять свое. Но я не чувствовала усталости. Напротив, я чувствовала радостное волнение, словно мне предстояло вот-вот перешагнуть через обломки рухнувшей прежней жизни и переступить порог новой, настоящей.

Поезд замедлил ход, подъезжая к станции, и я выглянула в окно. Здесь ли Альберт? В письме я указала время прибытия, но, зная его привычку опаздывать, не смела надеяться, что он будет ждать меня на станции. Я уже приготовилась посидеть за чашкой кофе в привокзальном кафе до его прихода.

Поезд, пыхтя, уже катил по просторной станции со сводчатой крышей, и я увидела, что мои подозрения оправдались. Меня встречала пустая платформа и такое же пустое кафе. Кроме одинокого кассира в окошке с решеткой, в этот ранний час на вокзале не было никого.

Но тут в самом дальнем конце станции я заметила какую-то фигуру. Прищурившись, я вгляделась в нее сквозь дымку пара и безошибочно узнала силуэт Альберта. Схватив свои сумки, я зашагала по длинному проходу к ближайшей двери. Когда поезд наконец остановился, я сбежала прямо в объятия Альберта. Он подхватил меня на руки и закружил.

Опустив меня на землю, он прошептал мне на ухо:

— У меня сердце колотится. Я так долго ждал этого.

Глядя ему прямо в глаза, чтобы перестала кружиться голова, я ответила:

— Я тоже.

Альберт снял с моих плеч сумки, закинул их на плечо себе и сказал:

— Пойдем, моя маленькая колдунья. Я должен многое тебе показать.

Мы шли по просыпающимся улицам Комо. Моя рука уютно лежала в руке Альберта. Он привел меня по мощеным улочкам к дуомо — кафедральному собору XV века, возвышавшемуся над городом. В центральном нефе, отделанном черно-белой плиткой, Альберт показал мне два выцветших, но затейливых фламандских гобелена и три прекрасные картины Бернардино Луини и Гауденцио Феррари.

— Эти картины Мадонны с Младенцем просто восхитительны. — Я приподняла брови и спросила: — Но как ты о них узнал?

— Я приезжал сюда вчера, чтобы составить план для нас на этот день. Хотел подготовить все для идеального отдыха. — В уголках глаз у него появились морщинки: он улыбался тому, какой эффект произвела столь нехарактерная для него предусмотрительность. — А еще я разузнал, где в Комо самый лучший кофе — тебе после ночного поезда это наверняка будет не лишнее, Долли.

Я сжала его руку.

— Ты обо всем позаботился, Джонни.

Мы макали мягкий хлеб в дымящиеся чашки кофе, и Альберт излагал наши планы. До полудня будем бродить по улицам Комо, а затем сядем на корабль в Колико. Он идет три часа к северной оконечности озера. Но мы сойдем на полпути, в маленьком рыбацком порту Каденаббия, и побываем на вилле Карлотта: она знаменита своими садами, занимающими четырнадцать акров.

О том, где мы будем ночевать, Альберт ничего не сказал, а я не стала спрашивать. Я ощущала одновременно радостное волнение и страх перед тем, что может принести этот вечер. Обещание его витало между нами, словно предвкушение какого-то давно желанного, но незнакомого лакомства.

Проведя все утро за разглядыванием дорогих роскошных товаров, выставленных в витринах магазинов Комо (состоятельные жители Милана уже начали стекаться на берега озера), мы сели на корабль. Волны, омывавшие борта, казались неправдоподобно лазурными в искрящемся солнечном свете, и скоро стало так тепло, что я сняла пальто. Альберт обнимал меня, солнечные лучи бегали по моему лицу, мы смотрели на проплывающие мимо старинные замки озера Комо, и я почти готова была замурлыкать. Никогда еще мы не чувствовали себя так беззаботно и не могли так свободно проявлять свои чувства.

Сады виллы Карлотта нас не разочаровали. Пройдя по бесконечным мраморным лестницам и дорожкам, мы оказались в калейдоскопическом пейзаже, полном зелени и буйства красных и розовых цветов с яркими вкраплениями желтых оттенков. За наше внимание соперничали более пятисот видов кустарников и сто пятьдесят сортов одних только азалий и рододендронов. Даже многочисленные скульптуры Антонио Кановы не могли сравниться с красотами природы в полном цвету.

Я наклонилась к цветку фуксии, чтобы вдохнуть его аромат, но тут ко мне бросился сторож.

— Non toccare! — предостерег он. Не трогать.

Отступив на шаг назад, я сказала Альберту:

— Оттого, что здесь нельзя сорвать ни одного цветка, они кажутся еще прекраснее.

Альберт отозвался с кривой улыбкой:

— Вот так я и смотрю на тебя все эти годы. Мой несорванный цветок.

Я рассмеялась. Наконец кто-то из нас затронул эту тему.

— Надеюсь, после этих каникул твои чувства не изменятся, — поддразнила его я и отошла, чтобы взглянуть поближе на особенно яркую красную азалию.

Дерзить Альберту мне было не в новинку, и все же я удивилась собственным словам. Где это я выучилась такому кокетству?

За спиной послышался звук его шагов, и я почувствовала, как его руки обхватили меня за талию.

— Не могу дождаться вечера, — прошептал он мне на ухо.

Щеки у меня вспыхнули, и по ним разлилось тепло.

— И я, — прошептала я в ответ и прильнула к нему.

Колико не был нашим конечным пунктом назначения. Мы не остались в этом скучном приморском городке, а сели на поезд и вскоре были в Кьявенне. Хотя небо уже начинало темнеть, и я не могла рассмотреть деревню в подробностях, Альберт описал мне ее: причудливую, старомодную, лежащую в красивой долине у подножия Альп. По его словам, он уже бывал там однажды, много лет назад, и хотел вернуться рука об руку со своей любовью.