Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари - Страница 27

— Может быть, ты еще раз замолвишь за меня словечко перед Вебером? Может, он станет посылать более лестные отзывы? — спросил Альберт, беря меня за руку. Мы с Вебером встречались каждую неделю, как того требовала работа над моей диссертацией.

— Джонни, ты же знаешь, для тебя я готова на все. Но думаю, нам не стоит так рисковать.

Альберт прекрасно понимал, что я уже не смогу уговорить Вебера дать ему положительные рекомендации, если тот не хочет их давать. В руках Вебера была и моя профессиональная судьба, так что я должна была поддерживать с ним хорошие отношения. Напоминать ему, что я как-то связана с Альбертом, наверняка означало подорвать мою с таким трудом завоеванную репутацию и возможность сдать экзамены летом, тем более что Вебер возглавлял комиссию, которая должна была выставлять оценки, в известной степени субъективные, на устных экзаменах. И если уж Альберт не может получить должность, то я твердо решила устроиться на службу сама. Нужно было устранить хотя бы одно из многочисленных возражений его родителей против нашего союза.

Тяжело вздохнув, Альберт выпустил мою руку и вновь принялся раскуривать трубку. Я знала, что лучше не пытаться вывести его из этого состояния. Вначале, получая отказы, он относился к ним с юмором, даже видел в этом некий источник богемной гордости. Но стопка отказов росла: ему отказали в месте ассистента профессора физики в Геттингенском университете, Миланском техническом институте, Лейпцигском университете, Болонском университете, Пизанском университете, Техническом колледже в Штутгарте и многих других, — и теперь это было уже не смешно.

— В немецких институтах процветает антисемитизм. Это вполне может быть еще одной причиной, — предложил он новое объяснение. До сих пор он об этом говорил только намеками. Он считал себя человеком вне религии, несмотря на свое происхождение, хотя и знал, что другие этого мнения не разделяют.

Я кивнула: это тоже была правда. Антисемитизмом были пропитаны все учебные заведения в Германии. Однако это не объясняло череду отказов в Италии, хотя я и не решилась указать на это несоответствие.

Его привычные веселые морщинки вокруг глаз пропали. За столом воцарилась неуютная тишина. Во всяком случае, неуютная для меня. Я никогда не знала, что делать, когда Альберт впадал в такое мрачное настроение.

Я обвела взглядом кафе, пытаясь отвлечься его экстравагантной обстановкой, фигурными стульями и мраморными столиками. Время было неурочное — что-то между обедом и ужином, — и в кафе было почти пусто. Официанты в белых пиджаках стояли у задней стены аккуратной, но расслабленной шеренгой. Они явно были довольны, что в заведении не слишком многолюдно.

— Может быть, если бы я был свободен и мог ехать, куда хочу… — пробормотал Альберт почти про себя. Почти.

Я уставилась на него, ошеломленная. Настолько ошеломленная, что не могла выговорить ни слова. Это он меня имеет в виду? Неужели он правда хочет сказать, что это я установила ему какие-то географические границы, и это повлекло за собой отказы? Или еще как-то мешала ему в его поисках? Да как он смеет? Я поддерживала его безоговорочно, я предоставила ему свободу искать работу где угодно, я сказала, что поеду за ним. Я даже отказалась от неожиданного предложения моей бывшей учительницы преподавать в средней школе в Загребе, потому что Альберт не хотел жить в Восточной Европе. Он считал, что это слишком далеко от центра научной жизни. Я согласилась: я знала, что для него унизительна сама мысль о том, чтобы ехать со мной к месту моей службы, особенно когда для него самого места нет. И все это время я молча терпела вспышки его раздражения.

Я никогда не кричала на Альберта, и теперь, когда нашла наконец слова, я выговорила их шепотом, хотя в душе у меня они звучали оглушительным криком.

— Я никогда не препятствовала твоей карьере…

— Альберт? Фройляйн Марич? — перебил меня чей-то голос. Я оторвала взгляд от онемевшего Альберта и увидела герра Гроссмана. Поскольку он первым из наших сокурсников получил должность ассистента преподавателя, то был, пожалуй, последним человеком, которого Альберт хотел бы видеть. — Вот это да! Что вы здесь делаете? Ваш излюбленный «Метрополь» отсюда далековато.

Альберт не любил показывать свою слабость никому, кроме меня, поэтому тут же сделал любезное лицо, встал и пожал герру Гроссману руку с таким видом, будто никакая другая встреча не могла бы его обрадовать сильнее.

— Рад тебя видеть, Марсель. Мы с фройляйн Марич гуляли и забрели сюда, а тебя-то что привело в такое неожиданное место?

Герр Гроссман улыбнулся, но ничего не сказал по поводу того, что встретил нас здесь одних и так далеко от института. Я подозревала, что он давно знает о наших отношениях. Он объяснил, что у него осталось немного свободного времени до запланированного поблизости светского визита, вот он и зашел выпить эля. Мы пригласили его за наш столик. Неизбежно, как того требовали правила светского общения, разговор зашел о его новом месте службы — ассистента профессора Политехнического института Вильгельма Фидлера, геометра. Хотя Альберт расспрашивал его будто бы с любопытством, я видела, что энтузиазм этот вымученный и беседа его тяготит.

Разговор вскоре увял, и герр Гроссман из вежливости спросил:

— Фройляйн Марич, я знаю, что вы решили сдавать экзамены в июле будущего года, так что вы наверняка заняты учебой, а ты чем, Альберт?

— Диссертацией, разумеется, — поспешно ответил Альберт.

— Разумеется, — так же поспешно согласился герр Гроссман, почувствовав, что вопрос Альберту неприятен. Но что-то вынудило его снова поднять эту тему. Возможно, он знал о положении Альберта и о том, что оно становится все более отчаянным. — Я только потому спрашиваю, что отец как раз говорил — его друг Фридрих Халлер, директор Швейцарского патентного бюро в Берне, кажется, ищет эксперта.

— Хм, — отозвался Альберт с притворным спокойствием. Даже равнодушием.

— Я не знаю, может быть, ты уже нашел постоянное место…

Альберт перебил его:

— Есть несколько вакансий, которые я сейчас рассматриваю.

Мне хотелось закричать на Альберта. Что он делает? Почему не хватается за этот шанс? Не в его положении шутки шутить. На кону стояло и мое будущее. Черт бы побрал его гордыню!

— Я так и предполагал, — сказал герр Гроссман, а затем осторожно добавил: — Работа в патентном бюро — это, конечно, не то место, где можно применить твои познания в теоретической физике, но у тебя будет возможность использовать физику в самых практических целях: рассматривать изобретения, претендующие на получение патентов. Это было бы необычное — я бы сказал, весьма оригинальное — применение твоего диплома.

Таким определением — «оригинальное» — герр Гроссман давал Альберту возможность сохранить самолюбие. Повеселевший Альберт ответил:

— Ты прав, Марсель. Должность и впрямь необычная. Но я ведь как раз питаю склонность ко всему необычному. Может быть, это как раз то, что нужно.

— Замечательно, — сказал герр Гроссман. — Для друга моего отца, герра Халлера, будет большим облегчением, если у него появится надежный претендент на эту должность. Я не знаю точно, когда освободится место эксперта, но уверен, что мой отец — ты ведь с ним знаком, — охотно рекомендует тебя.

Альберт поймал мой взгляд и улыбнулся. И в тот же миг, едва только забрезжила надежда, я простила его.

Место в патентном бюро освободилось не так скоро, как нам хотелось бы. Пока швейцарское правительство методично, как часы, рассматривало кандидатуру Альберта, нужда требовала найти работу. Хоть какую-то, поскольку родители прекратили снабжать его деньгами: они ведь обещали поддержку только на время учебы в университете. Он подавал заявки на преподавательские вакансии, но из этого ничего не выходило, пока ему не написал Якоб Ребштейн, приятель по Политехническому институту, с вопросом, не мог бы Альберт заменить его в качестве учителя математики в средней школе в Винтертуре на время военной службы. Мы были на седьмом небе от радости.