В пятницу вечером (сборник) - Гордон Самуил Вульфович - Страница 10

Как много видели за долгую жизнь свою придорожные дубы!

Они могли бы рассказать о запоротых насмерть крестьянах, о повешенных народных мстителях, о безвинно пролитой крови…

Ах, если б деревья могли говорить! Но, может быть, лучше, что они молчат…

Стремительно приближается навстречу автобусу высокая крутая гора и на ней полуразрушенная старинная крепость. В раскрытое окно автобуса врывается свежая влажность очерета, и глаза слепит, как зеркало на солнце, широкий Южный Буг.

От автобусной станции до местечка не больше пяти минут ходьбы, и ведет туда узкая, крутая улочка, с одной стороны которой тянется высокая кирпичная стена крепости, с другой — огороды. Но у меня дорога в местечко отняла значительно больше времени: я шел и останавливался, разглядывая светло-зеленые луга, холмы и горки, уходящие к горизонту. Тот, кто вырос в местечке, знает, как много воспоминаний и чувств вызывают в душе и в памяти водяные мельницы, кузницы, распряженные телеги на базарной площади, лягушки, не умолкающие в тихих камышовых заводях.

И Меджибож, как всякий город и городок, имеет свою главную улицу, свои боковые и окраинные переулки и улочки. И, как в каждом современном местечке, здесь давным-давно исчезли кривые, заросшие мхом домишки с залатанными крышами, слепыми окнами и осевшими крылечками. Но на месте исчезнувших домишек — тех, что всю свою жизнь, словно от страха и холода, так прижимались друг к другу, что даже худенькой травке негде было прорасти между ними, — не везде выросли новые дома. Местечки эти еще лет сорок назад словно остановились на месте, перестали расти, а потом начали уменьшаться, сохранив, однако, при этом свои старые границы, словно они еще на что-то надеялись. Но мало кто из тех, кто оставил родные гнезда, вернулся сюда обратно из индустриальных центров, из крымских и херсонских колхозов, и совсем уже редко кто-нибудь заново здесь поселялся. И вот в этих в прошлом тесных, перенаселенных местечках стало так просторно, что начали тут и там появляться сады, огороды — зримые приметы деревни. Если бы не было войны, такие местечки, как Меджибож, в конце концов тоже слились бы с деревней. Во всяком случае, молодые, по тем или иным причинам не уехавшие из местечек, дорогой отцов не пошли, не стали портными, сапожниками, шапочниками, а поступили работать на машинно-тракторные станции, на автобазы, в ремонтные колхозные мастерские.

Стою в начале улицы перед редким рядом домишек, что выглядывают сюда из разросшихся садов, и спрашиваю себя: если бы я не знал, что это Меджибож, догадался бы я тогда, что в прошлом это было местечко?

Трудно сказать. Улица почти деревенская. И шумы вокруг деревенские: тарахтят, проезжая мимо, тракторы и комбайны. И воздух насыщен деревенскими запахами: пахнет сеном, спелой вишней и тракторным дымком. Даже пыль, которую после себя оставляет машина, не городская, а деревенская…

Еще до того, как я увидел высокого пожилого человека, вышедшего из соседнего дома, я уже получил ответ на возникший вопрос. Мне ответил сам дом, из которого человек этот вышел. Хотя дом по-деревенски выкрашен в светло-голубой цвет и крыша покрыта шифером, но все же он сохранил нечто такое, что, если бы его перенести даже на Крайний Север, нетрудно было бы догадаться, где он прежде стоял. Об этом рассказывали бы узкие окошки и ставни, высокий цоколь, покривившееся крылечко, узкий фасад и многие другие приметы, которые просто не перечислишь.

Как зовут высокого пожилого человека, который показал мне, где находится гостиница, я не спросил. Наученный опытом, я знаю: едва начинаешь у местного человека расспрашивать, кто он, что он и как его зовут, разговор сразу теряет свою задушевность. Я предпочитаю, чтобы расспрашивали меня. Так было и на этот раз.

— Выходит, вы нездешний, раз вам нужна гостиница? А откуда вы приехали? Вероятно, из области? Командировочный, конечно, а может быть, дачник, а-а? На постоянное жительство никто сюда не приезжает. Но вы здесь, должно быть, не впервые? Так что мне не надо вам рассказывать, какое это было местечко. Видите эти огороды и садики? Перед войной здесь везде стояли дома. И вон там, где теперь парк, тоже были дома, и какие дома!

Он на минуту замолчал.

— Какой, скажете, смысл резать по живому улицу, сносить самые хорошие, самые красивые дома? — Человек глубоко вздыхает. — И как это, спросите вы, случилось: вместо того чтобы сжечь местечко и пустить его с дымом по ветру, как они, фашистские разбойники, везде делали, — да будет проклято имя их отныне и во веки веков! — здесь, в Меджибоже, они занялись тем, что разобрали дома и перерыли дворы? Золото они искали… Чтоб ангел смерти искал их! Золото и бриллианты, которые эвакуированные евреи якобы замуровали в печах и в фундаментах, спрятали под полом, закопали в земле. Э, если б мы знали, что они будут искать! Мы бы для них приготовили в стенах и под полом такие клады, что живыми из домов не вышли бы. Во всех соседних местечках они разбирали дома. Я был недавно в Летичеве. То же самое, что у нас: больше огородов, чем домов… Ну вот и ваша гостиница…

Он остановился, как-то странно посмотрел на меня, точно хотел припомнить, где мог меня видеть, и тихо спросил:

— Вы, случайно, не из областного собеса? Мне кажется, что я вас там видел. Понимаете, — он сунул руку за пазуху и достал из внутреннего кармана пиджака пачку перевязанных бумаг, — я иду как раз в поселковый Совет. Поверьте, у меня гораздо больше стажа, чем нужно для того, чтобы получить приличную пенсию. Кем и где мне только не приходилось работать! Был мальчиком на побегушках у мануфактурщика, водовозом, балагулой, сторожем, кем я только не был! Будь ясновидцем и знай, что у тебя когда-нибудь потребуют с каждого места бумажку. Вот сохранилась у меня, например, бумажка, что я, не про вас будь сказано, когда-то был, как это тогда называлось, деклассированным. Так мне говорят в собесе, что к стажу это не имеет никакого отношения. Вот такие дела! Хоть иди на старости лет учиться какому-нибудь приличному ремеслу. Идти сейчас в сторожа смысла не имеет. Буду получать ту же пенсию, что и сейчас. Может быть, чуточку больше.

— А где здесь, в Меджибоже, можете научиться приличному ремеслу? — спрашиваю я.

— Что значит где?! В комбинате бытового обслуживания, это раз, на колбасной фабрике, это два, на консервном заводе, это три… Мельница — это какая уже по счету? А колхоз? Если бы я просидел на тракторе столько же, не про вас будь сказано, сколько на облучке, я был бы теперь о-го-го!.. Так что же, вы мне поможете? Дело здесь, поймите меня, не только в рубле. Большого семейства у меня нет. Мы живем вдвоем со старухой, до ста двадцати ей прожить! За квартиру платить не надо — домик у нас свой. На базар часто ходить тоже не надо, когда имеешь свой огородик. Дети, чтоб они были здоровы, тоже нас не забывают. Так зачем же я хлопочу, вы спросите? Понимаете, мне просто обидно. И стыдно. Столько лет проработать, и вдруг на тебе: у тебя не тот стаж, оказывается… Ну так как, уважаемый, а-а? Может, вы замолвите за меня в собесе словечко?

Тут мне представилась возможность спросить, как его зовут. По готовности, с какой он протянул мне перевязанную пачку бумаг, я понял, что он ждет этого. Но у меня вырвалось:

— Вы понимаете, мой дорогой человек, я не имею никакого отношения к собесу.

Оставив свой чемодан в местной гостинице, которая, видно по всему, истосковалась по постояльцам, я вернулся на главную улицу.

Если даже ходить, считая шаги, можно пройти весь Меджибож меньше чем за полчаса. Кроме двух каменных зданий десятилеток, остальные дома ничем особенным друг от друга не отличались, и все-таки я останавливался почти возле каждого дома и заглядывал чуть ли не в каждый двор.

— Кого вы ищете? — обратилась ко мне подвижная старая женщина, стоявшая в одном из дворов. — Заходите, заходите. Не стесняйтесь.

Она вынесла мне из дому табуретку и спросила:

— Откуда вы? Выговор у вас не совсем наш. У нас в Меджибоже так не говорят.