Огнем, мечом, крестом (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 12

Но то дело княжеское, не ему о том думать, и воевода Всеслав посмотрел на подведенного эста — совсем еще мальчишка, хотя храбр, этого от него не отнимешь, раз решился в сумерках в городище пробраться. И ведь сумел как-то проползти, хотя вокруг крестоносцы стоят, и всего в двухстах саженях нагло станом встали. С наскока крестоносцам ворваться не удалось, успели дозорные упредить, хотя одного дружинника до смерти побили. Заперлись в городище, успели, и эсты в него сбежались, прихватив скарб и пригнав почти всю скотину. А кто не замешкался, тот погиб — вон, лежат на снегу тела, уже обобранные. И крестоносцы веселятся, жрут мясо и отсыпаются, только арбалетчики почти под самым тыном стоят, выцеливают оплошавших. Один из его ратников уже получил болт себе в грудь, что кольчугу пробил как мешковину. У него осталось всего полтора десятка ратников, и то вместе с ним, да холоп Тишка, что тоже меч в руки взял, старый его пестун. Да эстов почти четыре десятка, только настоящих воинов из них полдюжины, с мечами и кожаных доспехах, двое с луками. Мало, очень мало — всех вместе два десятка и еще пара — не удержать городище.

И то, что произойдет завтра, воевода, как никто из русичей и эстов понимал — с утра выбьют ворота тараном, зря ли щиты так близко пододвинули. И пойдут на штурм со всех сторон под прикрытием арбалетчиков. И зазря они тут все свои головы сложат. Ночью придется на прорыв идти — ворота открыть и в конном строю пробиться к озеру, а там по льду дорога до Пскова открыта. И не догонят крестоносцы, мало у них добрых коней, а талабы одоспешенным дружинникам не проблема — смести с пути недолго, а там стрелами забросать, да повыбить.

Вот только будущий позор Всеслава Твердятовича не на шутку устрашал — послан порубежье охранять, и первым сбежал, врага увидев. Княжескую опалу не переживет, землицы лишится, а псковичам он не «свой», и никогда им не будет, даже если голову сложит за град. Так что рубиться ночью придется — атаковать в конном строю, добраться до рыцарей, пока те на коней не сели, и побить их. Тогда, возможно, на приступ могут и не пойти, без «братьев» оставшись, а там и от Пскова помощь подоспеет…

— Тебе воевода, слова князя нашего Лайне-Лембиту передаю, — паренек явно весточку заучил, многократно повторив ее. — «Как закричите ночью на вылазке мое имя, то небо алым „греческим огнем“ освещу — недолго гореть будет. И со своими воинами нападу от леса — и сразу гореть будет то, что этой ночью сгорело. Видно будет своих, и чужих, и меч вам в руку».

Паренек выпрямился, и стало ясно, что слова передал в точности. Воевода только покачал головой — его смутили слова о легендарном «греческом огне». Эсты о нем просто не знали, а тут такое…

Глава 9

— Бедные мои соотечественники — в домах, ставших музеями все красиво и чистенько, а в реальной жизни сплошные безобразия. С принятием христианства культура заметно прогрессировала, хотя язычество, по большому счету никуда не делось, оно просто спряталось, второй натурой стало.

Лембит проснулся, как и рассчитывал — трех часов сна ему вполне хватало. Вроде бы привык к дурному запашку, но скорее устал настолько, что организм не стал придавать значения, хотел выспаться. А вот пробуждение оказалось тошнотворным — он снова стал чувствовать пропитавшие все и вся миазмы, которые даже печной дым, что зависал пеленой над потолком, не мог толком приглушить. Сплошное амбре, а не воздух, невероятный «букет» с запашками болота, тухлятины, перемешанного с землей дерьма, вечной сырости и прочих «ароматизированных добавок», которые и определить нельзя. В общем — жить в раннем средневековье не рекомендуется.

А вот люди не грязные, что такое баня прекрасно знают, и лохмотья не носят. Даже в сумраке было различима вышивка на одеяниях, а серое домотканое полотно рубах явно стиранное многократно, иначе бы давно превратилось в черное по цвету. Интуитивно понимают, что без мытья тела и стирки давно бы от вшей чесались, да вымерли бы всем скопом на своих болотах. Ведь Эстония даже в 21-м веке, несмотря на проведенные обширные работы по осушению, территория на треть из болот и заболоченностей состоит, а сейчас явно половина, никак не меньше. Однако постоянная жизнь на них чревата большой смертностью, особенно детской. Выживают только сильнейшие, и то только для того, чтобы их прирезали завоеватели.

— Вот и все — вопрос о власти стоит ребром, и в сторонке отсидеть не удастся. Если удастся улучшить жизнь, а такое всегда заметно, то народ ко мне примкнет — и путь для прогресса открыт будет…

Пришедшая в голову и на язык мысль была настолько безумной, что Лембит захохотал, и этот нервный смех разбудил его окончательно. И сразу же ощутил, что ногам тепло — он ведь снял сапоги и перед сном и пропревшие носки — тонкие из хлопка и толстые шерстяные. Пошевелил пальцами, к ступням словно пышущую жаром грелку приложили, мягкую, и вроде как живую, к тому же издающие звуки.

— Ты уже проснулся, мой господин? Сейчас принесу твое «питье», оно теплое. И обую тебя, княже — твои сапоги просохли.

Лембит увидел над собой лицо Айны, потом ее всю — поднявшаяся девушка уже заправляла рубашку, успел заметить белую кожу и пупок. В голове тут же щелкнула догадка — так вот кто, оказывается, грел ему ступни, прижав их к своему животику. И обращение к нему изменилось — не просто «господин», но «мой» — а такая весьма почтительная обмолвка о многом говорила. Выходит, что дав ей «фантик» в виде пакетика от кофе, он сделал предложение вступить к нему на службу, а девушка, приняв его дар, согласилась служить преданно, раз голые ступни собой грела. То-то у всех женщин глаза в чашки превратились, когда на торжествующую девчонку посмотрели. Но да ладно, раз не «мой муж» назвала, то вообще хорошо, а так как он никакой ни князь, а самый натуральный самозванец, то свитой обзаводиться надо, без нее по нынешним временам «господину» никак не обойтись, ведь известно, какую и чью роль она должна играть.

— Вот твое «питие», мой господин, испей.

Пока мужчина размышлял, сидя на медвежьей шкуре, девчонка уже метнулась к печи, сняв с камня его кружку с недопитым кофе, как он помнил, но прикрытую какой-то дощечкой. И тут он удивился не на шутку — девушка чуть отхлебнула из кружки, действительно отпила, причем нарочито демонстративно, и что значил сей ритуал Шипов так и не понял. Но возмущаться не стал, даже неудовольствия не выразил — явно ведь не просто так все делается. А вот кофе был пусть не кипяток, но вполне горячий — видимо, специально не давали остыть, заботливо поставив на горячие камни. А пока пил, Айно снова метнулась к печи, и тут он заметил, что на приставленных камнях развешаны его носки и стоят сапоги. Несказанно удивился, когда девчонка, встав перед ним на колени, стала надевать выстиранные, действительно выстиранные носки (ведь «колом» должны стоять и дурно пахнуть), мягкие и теплые, ему на ступни. А там дошла очередь и до сапог, из которых девушка стала вынимать обычное сено — так обычно делают во время просушки обуви. Выходит, служанка ему попалась очень заботливая и самостоятельная, не ждет от «начальства» постоянных «ценных указаний», а действует по собственному разумению и врожденной практичности. Так что следует, как говорится, «посмотреть», ничем не выражая своих эмоций, как свойственно феодалам по отношению к зависимым от них людям. И Лембит поймал себя на мысли, что в его времени «спасибо» не говорят стиральной машине за произведенную работу, или роботу-пылесосу за постоянную уборку. Тут такое же отношение, и если он выразит обычные чувства, то это неизбежно скажется на его «рейтинге». И если и стоит выразить благодарность или дать подарок, то нужно перед этим трижды хорошо подумать.

Восемьсот лет разницы в восприятии мира — это очень много, настоящая культурная пропасть, бездна под ногами!

Тем временем девчонка старательно его обула, снова метнулась к печи — снующие там женщины весьма почтительно передали ей глиняную чашку с большим куском отварного мяса, от которого шел пар. Теперь ситуация прояснилась окончательно — лучший «ломоть» феодалу, причем отдельная от всех трапеза тут прямое следствие, само собой подразумевающееся. Хватать руками жирный и горячий «кусман» Лембит не стал, отстегнул «липучку» от нагрудного кармана и достал завернутую в салфетку стальную вилку. Затем вытащил нож, и с их помощью живо разделал мясо на небольшие кусочки. И принялся аккуратно поедать почти несоленое мясо, стараясь не заляпаться жиром. Вот тут все на него оторопело взирали, правда, стараясь сделать это незаметно. Зрелище для соплеменников явно необычное, такое поведение за «столом» (хотя откуда здесь привычные столы) непринято, но этого он и добивался, «расставляя все по своим местам».