Бытовик (СИ) - Путилов Роман Феликсович - Страница 29

— А может быть, это ваши сообщники? Которым вы обещали укрытие в вашем саду и помощь в заметании следов⁈ — бравый контрразведчик, чуть в меня пальцем не тыкал от возбуждения, восхищаясь своей прозорливостью.

— Ну да, точно, вы меня раскусили! — я поднял руки: — Только ответьте на один вопрос — зачем мне позволять дворнику закрывать ворота перед носом грабителей? Проще было отослать дворника в подвал или ледник, или вообще, отправить его с каким-то поручением и оставить ворота открытыми, чтобы мои, якобы… — я несколько раз согнул-разогнул указательные и средние пальцы обоих рук, под ошеломленным взглядом капитана, после чего продолжил: — сообщники спокойно ушли через сад. А полицейских я мог отправить в погоню в другую, противоположную сторону. Ну и лодку на берегу реки приготовить, чтобы мои сообщники не бегали, ноги бы не били, а спокойно, в три гребка весел, уплыли бы от бедолаг, пеших полицейских.

— Переходим к фактам — давеча, я передал представителям банка армейский мешок и инженерный пороховой заряд, стоящий на вооружении Российской армии, это установленный факт. Который вы не сможете опровергнуть или переложить вину за него на меня. Солдат на телеге, кроме моего дворника, что привозили мешок, половина улицы видела. Есть у меня доступ к армейским вещевым мешкам и саперным зарядам? А у полковника Фриксена и его сыновей есть!

— Это не доказательство. — засмеялся капитан: — Армейский мешок и заряд пороха на черном рынке любой купить может…

— То есть вы сами признались, что ваша служба работает отвратительно? — с материнским, ласковым укором, переспросил я: — Если даже не считаете нужным скрывать, что армейским имуществом, в том числе, адскими машинками, почти в открытую, торгуют на рынках и базарах? А вы точно нашей стране служите?

Глава тринадцатая.

Что делает человек, облечённый властью, попав в глупую ситуацию? Правильно, он тут же начинает претворять в жизнь принцип «Я начальник — ты дурак!»

Несколько секунд капитан молча пучил на меня глаза, как глубоководная рыба удильщик, затем разинул пасть и заорал:

— Молчать! Молчать я сказал! Что, думаешь, голубая кровь и я управы на тебя не найду⁈ Да у меня в кабинете генералы плачут, как дети!

Я молчал, пока капитан просто бесновался, но когда он вскочил с кресла и, склонившись над моим стулом, стал орать мне в лицо, брызгая слюнями, я не выдержал и выплеснул в беснующуюся харю остатки остывшего, пахнущего веником, чая.

Капитан взвыл уже совсем что-то нечленораздельное, и вцепился в мой френч, но тут кабинет заполнился людьми. Какие-то военные оттащили мокрого капитана в сторону и стали аккуратно промокать его газетами и какими-то тряпками, а трое, пыхтя от усердия и мешаясь сами себе в узком коридоре, поволокли меня куда-то, в дальнюю часть особняка, как оказалось в камеру.

Неструганных нар, тюфяков, набитых гнилой соломой и вонючей «параши» в тесной комнате я не обнаружил — обстановка была вполне приличная — две кровати с серыми одеялами поверх тонких матрасов, тощенькие подушки, отхожее место, небольшой закуток за дверью, было оборудовано вполне современным санфаянсом. На одной из кроватей лежал молодой мужчина с пышными бакенбардами, в синем, расшитом мундире и белых лосинах, плотно обтягивающих ноги, как у балеруна или героя-поэта Дениса Давыдова.

При моем появлении, мужчина приоткрыл один глаз, после чего сел на кровати и протянул руку:

— Корнет Говоров, из синих гусар!

— Булатов, выпускной курс Магической академии.

— Шпак? А почему сюда? Неужели, приударили за какой-то полковницей? Поделитесь, кто она? Может быть я знаю эту шалунью⁈

— Я, как уверен, большинство тех, кто томится в этих застенках, невиновен. — я стянул сапоги и, по примеру своего соседа, поставил их возле кровати, сам же растянулся на жестком, колючем одеяле.

— Почему? — корнет пожал плечами: — Я, к примеру, виновен. Поиздержался, то-сё, и продал двух лошадей из моего полуэскадрона, а тут строевой смотр. Я же не знал, что наш полковой командир не даст барашка в бумажке проверяющему и тот начнет сверять клейма на конном составе. Ну, а когда меня на гауптвахту привели, командир полка предложил взять на себя растрату двух тысяч рублей экономических сумм, за это он выкупил мои векселя на пятьсот рублей и вернул мне их.

Произнеся это, гусар подошел к приоткрытой форточке, набил маленькую трубку табаком, после чего, поджог небольшим огоньком какую-то бумагу с, отпечатанным в типографии текстом, и с видимым удовольствием подкурил трубку от этой бумаги. Наверное, это и был один из долговых векселей моего соседа.

— Поэтому, я, мой друг, не дожидаясь суда…- корнет вкусно затянулся: — Написал прошение на имя государя, в котором покаялся, расписал, как я глубоко раскаиваюсь в своем неблаговидном поступке, как я страдаю, и что я готов положить свою никчемную жизнь на алтарь Отечества. Завтра-послезавтра мне сообщат положительный ответ Их Императорского Величества, и я поеду на южную границу, командовать ротой таких же, раскаявшихся… Шесть месяцев пролетят быстро, не успею оглянуться, а там триумфальное возвращение в родной полк, с чистой репутацией, опять певички, шампанское и прочие забавы, приличествующие офицеру гвардии…- гусар мечтательно закатил глаза, после чего выбил трубку о решетку за окном и ткнул в мою сторону мундштуком.

— А ты мне определенно понравился, студент. Вы же там, в Академии своей, военное дело изучаете? Вот и пойдем ко мне, заместителем командира роты. Как говориться, если что-то не знаешь, всё покажем и расскажем. Через шесть месяцев вернешься в столицу, обстрелянным ветераном и героем. Так что, давай, чтобы вместе поехать, товарищами, скорее пиши прошение о помиловании, чтобы Государь успел наши бумаги вместе рассмотреть. Я тебе сейчас расскажу, как писать. Только ты, друг сердечный, имей в виду — прошения о помиловании на Высочайшее имя проходит проверку у высших магов из Тайного совета…- корнет, или кто он там, поднял к потолку указательный палец и потряс им, показывая непостижимую высоту магического могущества упомянутых лиц.

— И если ты напишешь, что в своих злодеяниях раскаиваешься полностью, а сам что-то утаил, то никакого тебе царского прощения не будет, маги сразу это поймут и в своем заключении это укажут. А Государь обмана не любит, ему проще душегуба последнего простить, который во всех своих грехах покаялся и готов понести наказание, чем мелкого, но лживого обманщика! Ты уж мне поверь, я брат такие истории слышал, когда люди не три четвертования набедокурили, но голову повинную к трону Государя склонили и были прощены, а потом вернулись в общество героями и даже генералами. Ты, брат, кстати, выпить хочешь? У меня тут есть неплохой коньячок, скажу я тебе — выпьешь немного и такое просветление в мозгах происходит, что диву просто даешься, только и думаешь — почему я раньше не выпил? — мой собеседник вытащил из голенища, короткого, кавалерийского сапога со шпорой, плоскую, изогнутую фляжку, набулькал в стоящий на столе стакан коричневой жидкости и пододвинул в мою сторону.

— Угощайся, товарищ. — глаза соседа блеснули азартным нетерпением и я, с сожалением, отодвинул угощение.

— У меня, к несчастью, аллергия на алкоголь, засыпаю, как выпью сразу.

— Ой, беда то какая. — стакан блеснул, изливая содержимое в широко распахнутую пасть гусара: — Но, ничего, как на границу приедем, я тебя всему научу — пить, курить и барышень очаровывать! Хочется, наверное, барышень то очаровывать?

Мужчина жизнерадостно захохотал, после чего деловито извлёк из ящика стола несколько листов бумаги и палочку для письма:

— Давай, скорее пиши, и уже сегодня во дворец бумага уйдёт, а завтра, с самого утра, на Высочайшем рассмотрении будет. Пиши — «Его высокопревосходительству генералу Милованову». Ниже отступи и пиши, я диктую — «Всеподданнейше сообщаю, что я…»

— Погоди, друг… — я отложил писчую палочку: — А как же — бумага на Высочайшее имя адресуется какому-то генералу?