21,55,01 (СИ) - Борзов Виктор - Страница 45

— Тише-тише.

Владыка сел на меня сверху и закрыл мой рот ладонью. В его правой руке блеснуло лезвие кухонного ножа.

— Я начну со скул. Затем перейду на левую руку, — кивнул он, и Анна одним рывком закатила рукав толстовки, что насквозь промокла от крови и пота. Взгляд девушки вонзился в старый шрам на запястье — свидетельство моей трусости и слабости. Взгляды остальных опустились на него следом. — Бедное дитя. Хотел убить себя, но испугался боли. Ничего. Я обучу тебя. Научу любить и желать боль. Твои раны никогда не заживут. Ты сам будешь разрывать их.

Я взвыл. Из глаз полились слезы. В мыслях пронеслась заученная молитва. Когда в ней закончились слова, она началась с начала. Снова. О Господи, молю. Снова. Защити раба своего. Снова. Пошли провидение. И снова.

Но небеса не ответили. В красной комнате я был совершенно один.

Холодное лезвие коснулось кожи над щекой. В следующую секунду холод сменился жжением. Уголка рта коснулась теплая кровь. Перед глазами взорвался фейерверк, красный свет заискрился, как бенгальские огни. А взор помутился от слез.

Окно дрогнуло с такой силой, что я услышал его сквозь мычание.

Владыка нахмурился и повернулся в сторону.

— Жалкий трюк, — процедил он. — Глупо и подумать…

Окно дрогнуло вновь. Протянулась секунда и дрожь повторилась. Казалось, снаружи началась война, вражеские снаряды взорвались в опасной близости от пятиэтажки и, судя по повторам, не думали заканчиваться.

Владыка цокнул.

— Если мистик что-то рявкнет про долг, — приказал он, — сломайте ему кости.

Девушки кивнули в унисон, и Владыка поднялся. Приоткрыл шторы и прильнул к окну.

Вот он мой последний шанс.

— Спасти, — прошептал я сквозь боль. Три взгляда сошлись на мне в тот же миг. — Я могу спасти вас.

Анна медленно наклонилась ко мне. Длинные локоны упали мне на лицо. Я чувствовал ее дыхание, слышал, как бьется ее сердце. Голубые глаза смотрели в душу. Полные розовые губы приоткрылись, и она сказала:

— Там, снаружи…

— Да! Снаружи! — от радости воскликнул я. — Я помогу вам выбраться! Помогу сбежать от него!

Она улыбнулась.

— Там, снаружи нас никто не ждет, — закончила девушка. Последняя ниточка надежды оборвалась. — Здесь наш дом. Здесь наша семья. Здесь мы.

Идя сюда, я думал, что встречу заложников. Бедных жильцов, которых силой удерживают в пятиэтажке. Что спасу их от злого Скрытого. Мои мысли лежали не далеко от правды, но они опоздали. Опоздали на тридцать лет. Я опоздал на тридцать лет. Те заложники давно мертвы. В злосчастной многоэтажке больше некого спасать. За тридцать лет сменилось целое поколение. Для новых жильцов я был чужеземцем, посланником «Внешнего мира». Иными словами: врагом и захватчиком. Моя маленькая авантюра — «исцелить» Семью плачущей кожи — была обречена с самого начала.

Я сомкнул челюсти до треска. Во мне не бурлил гнев, не плескалась ярость. Стенки сознания омывал скользкий страх, ужас от понимания, что никуда мне не деться. Здесь я потеряю самое дорогое — свободу.

«Черта с два! Я сбегу! Я выживу! Я…»

… соглашайся, — прошептал женский голос в закоулках разума.

Я узнал его. Прекрасно помнил, кому он принадлежал.

Теодор, — сказала эта женщина. — Если кто-то предложит выкупить долг, соглашайся без раздумий. Спаси Надю любой ценой.

«Пошла ты!» — мысленно воскликнул я.

Это наваждение Скрытого. Фальшивка, иллюзия, обман! Этого разговора никогда не было. Она бы не сказала такого… Нет. Сказала бы. Слова о моей жертве как раз в ее духе.

Пошли они все к черту!

— Я, — плюнул девушке в лицо, — обмениваю бездействие всех в этой комнате на пять минут на…

Та, что удерживала мои руки, дернулась и скрутила левую. Кость хрустнула, по телу растеклась острая боль. Две другие скрутили мои ноги — казалось, хотели выкрутить их из таза, как лампочки из цоколей. Я простонал, но не остановился:

— На свое право обещать и ваш долг за рану!

Четыре девушки отпрыгнули от меня как звери от огня. Владыка шелохнулся и замер у окна.

Я медленно поднялся на ноги. Зашаркал к клетке.

Голубь смотрел на меня с ужасом. Будто я был машиной, что неслась ему навстречу. От этой мысли на моем лице проступила улыбка. Вымученная, но улыбка.

Левая ладонь заползла в открытую клетку, как многоножка. Стоило разжать локоть, кости захрустели, а волна боли вновь накрыла меня с головой. Сволочи! Они сломали мне руку.

Пальцы сжались вокруг длинной шеи птицы, и я осторожно вытащил ее из клетки. Правой рукой нащупал в кармане отражение серебряного ножа — слава всем богам, оно не сломалось, когда меня вырвали из Зазеркалья. Я приставил лезвие к оранжевым глазам Скрытого и процедил сквозь зубы:

— Чистое серебро, ублюдок. Если… — застряли слова комом в горле. Точно. Я же обменял право обещать. — В общем, ты меня понял. Или мы уходим вместе, или вместе умираем. Выбирай с умом.

Каждое действие — обмен. Убийство налагало на убийцу долг в размере стоимости жизни убитого. Если убийца забирал жизнь не-мистика, платить долг нужно было миру. Ведь каждый человек, будь то Мирянин или Знающий, принадлежал Вселенной. Если жертвой становился мистик или Скрытый, долг появлялся перед владельцем жизни — сами убитым. Поэтому мистики нередко разделяли право на свою жизнь между теми, кому доверяли. Скрытые почти никогда так не делали. Редкие представители могли пойти на такой шаг, но из отчаяния, нежели по доброй воле. Они делили право между мистиками, чтобы, когда те умирали, оно возвращалось.

Я двинулся по коридору и остановился перед входной дверью.

— Блядь! — вырвалось у меня. Дверь закрыта. — Когда пройдут пять минут, твои рабы не двинутся с места. А кто-то из них откроет мне дверь.

Так и произошло: одна из девушек выпустила меня на лестничную клетку. Я вышел боком, чтобы не терять из виду пешек Скрытого. Спускаться боком по лестнице оказалось той еще задачкой, но я справился.

На улице под палящим солнцем меня встретила Надя. Она возилась с мешочком размером с ее ладонь. Рядом виднелись черные следы от взрывов.

— Ни хрена себе, — протянула она. Ее теплый взгляд смерил меня с головы до ног, и боль слегка отступила. — Выглядишь так, словно прошел через бойню.

— Идем, — сказал я и захромал в сторону своего дома. — Мне нужна твоя помощь.

— Постой. Я вызвала полицию и должна ее встретить, поэтому…

— До сюда полчаса езды. Нам нужно запереть черта.

— Это он? — поравнялась со мной Надя и ткнула пальцем в голубя, у головы которого я до сих пор держал отражение ножа. — Вроде голубь как голубь.

— Это он, — прорычал я. — Пойдем. Сотрешь у меня в квартире круг, чтобы я занес его. А затем замкнешь контур.

— Дашь ему летать по квартире?

— Нет. Думаю, запру в ящике.

☉☉☉

За окном солнце давно спряталось за горизонтом. Свет фонарей у дороги не долетал до окна на восьмом этаже, а в спальне одинокая лампочка явно не справлялась. Казалось, ее накрыла полупрозрачная пелена. В комнате было светлее, но стоило занести внутрь чертову клетку, свет померк, а воздух отравили запахи гнили и смерти.

Я сидел на кресле и прожигал взглядом закрытую клетку. Надя принесла ее из поместья. В детстве у Кати был попугайчик с зеленым окрасом. Помню, как ворочался в кровати до глубокой ночи, ждал, пока крикливая птица не замолчит на часа два, и все повторялось. Конечно, с годами сил у попугая поубавилось, и мои ночи украсила безмятежная тишина. Но я до сих пор иногда слышал чириканье Катиной птицы в кошмарах.

И сейчас в ее клетке сидело нечто пострашнее беспокойного попугая.

— Ты не победил, — злостно прошипел черт из-под черного покрывала. — Они все еще мои. Все еще принадлежат мне. Они…

— Мара, — устало сжал я переносицу пальцами, — разрешаю один раз войти в спальню.

За спиной раздались шепотки на неизвестном языке. Следом забарабанили детские шажки. Сначала одиночные, а затем всей толпой. Будто дюжина детей бежала со двора на обеденный зов. Справа в боковом зрении высунулась бледная ручка, секунду спустя из нее выросло тельце в белом кружевном платье. Шея заканчивалась половиной головы — кроме нижней челюсти ничего не виднелось. Девочка шагнула к краю стола, подпрыгнула, ухватилась пальцами и подтянула себя, будто весила не больше пушинки. По высоте она едва-едва не доставала до верхушки клетки — слегка меньше метра. Девочка встала рядом и повернулась на меня.