Спасите меня, Кацураги-сан! Том 10 (СИ) - Аржанов Алексей - Страница 5

Помню, в России многие люди часто путали эту болезнь с мышиной лихорадкой. Но так в быту называют совсем другое заболевание, которое распространяют те же мыши. Однако клиническая картина у них крайне схожа. Порой даже врач не может с ходу отличить лептоспироз от «мышиной лихорадки».

Вскоре прибыли сотрудники инфекционного отделения, и помогли Араи Ютаке добраться до приёмного покоя.

— Прав был мой начальник, — бросил мне вслед Араи. — Вы действительно хороший врач. Спасибо вам большое, Кацураги-сан.

— Ого! Кацураги-сан, представляете, а я почти одновременно с вами поняла, что это за болезнь, — заявила Сакамото Рин. — У меня дядя как-то болел такой же дрянью. Только он её в каком-то пруду подхватил. Разве такое бывает?

— Бывает, Сакамото-сан, — подтвердил я. — В лесу ведь тоже живут мыши. Их моча попала в водоём, а вашему дяде не повезло с ней проконтактировать.

— Сколько же всё-таки в мире ужасных болезней, — вздохнула она. — Вирусы, бактерии, черви…

Девушка поёжилась, представив всё это сразу.

— Вам не доводилось видеть ВИЧ-инфицированных на последней стадии заболевания? — поинтересовался я.

— Нет, — помотала головой она. — А к чему вы об этом вдруг спросили?

— Когда иммунная система человека полностью погибает, он буквально начинает прорастать изнутри всей своей микрофлорой. А снаружи на него садится всё, что только можно. Очень жуткая картина. Страдания такого человека не описать словами. Вот на таком человеке вы можете увидеть столько микроорганизмов, сколько не встретите больше нигде.

Я всегда выступал за эвтаназию, когда жил в России. Но её у нас так и не узаконили. Тема скользкая и очень трудная для обсуждения, но существует много неизлечимых пациентов, которые, будучи накаченными наркотиками, просто ждут смерти. Хотя бы для таких больных, я считаю, её стоило бы ввести.

В Японии эвтаназия тоже не узаконена, но здесь ситуация не так однозначна из-за местной культуры. Дело в том, что у японцев издревле есть такое понятие, как «достойная смерть». Оно означает, что японец желает сохранять достоинство и свободу до конца своей жизни. А потому, если что-то его сковывает, в том числе и неизлечимая болезнь, он может прибегнуть к чему-то вроде эвтаназии. И в местной судебной практике такое порой даже не осуждают.

Закончив небольшой перерыв после трудного пациента, мы с Сакамото Рин продолжили приём. Каждый пришедший с ОРВИ пациент заставлял меня насторожиться, поскольку любой мог оказаться больным с новым вирусом.

Однако всё ещё можно надеяться, что инфекцию не выпустят за пределы Токийской инфекционной больницы. А уж там врачи точно знают, как соблюдать все меры предосторожности.

— Сакамото-сан, я ухожу к психиатру, — предупредил я медсестру после приёма. — Если кто-то будет меня искать — звоните.

Макисима Сакуя обитал на первом этаже в точно таком же неприметном коридоре, как и моё профилактическое отделение. Я подошёл вовремя, в кабинете у психиатра был всего один пациент.

— Кацураги-сан, входите, мы уже заканчиваем, — позвал меня Макисима Сакуя.

Я поклонился, прошёл в его кабинет и присел на место медсестры. Почему-то Макисима работал один. Напротив психиатра сидел молодой мужчина и, улыбчиво кивал, слушая наставления своего врача.

— Понял меня, Кёто-кун? — произнёс Макисима. — Через тридцать дней после нового года. Когда на телефоне будет тридцатое января. Снова придёшь ко мне. Договорились?

— Угу, — кивнул он. — До свидания, Макусима-сан.

Когда мужчина вышел из кабинета, Макисима громко вздохнул и перевёл взгляд на меня.

— Бедняга, — сказал он. — Тридцать лет, а интеллект, как у ребёнка. И лучше не станет. Хорошо хоть сам о себе может заботиться.

— Что с ним? Олигофрения? — предположил я.

— Да, лёгкой степени тяжести, — ответил он. — Судя по рассказам родственников, его мать пила, когда Кёто-кун ещё был в её утробе. Результат, как видите, налицо.

— Может, и не совсем гуманно так говорить, но он ещё легко отделался, — сказал я. — Знаю много случаев, когда из-за алкоголизма родителей ребёнок рождался с тяжелейшими пороками или более выраженной степенью олигофрении.

Кстати, сейчас эти степени поделили на лёгкую, среднюю и тяжёлую. Эта классификация мне больше нравится. Предыдущая, с которой я встречался ещё в России, звучала более обидно.

Лёгкую называли дебильностью, среднюю — имбецильностью и тяжёлою идиотией. Последние две протекают куда хуже, поскольку человек теряет возможность трудиться и ухаживать за собой. С лёгкой можно даже найти работу.

— Кацураги-сан, вы хотели меня о чём-то спросить? — перевёл тему Макисима Сакуя.

— Да, Макисима-сан. Возникло какое-то нелепое недоразумение, — начал я. — Помните пациента Синодзикаву Хиттэя? Он ещё из окна выпрыгнул, и мы с вами затаскивали его назад.

— А-а-а! — воскликнул Макисима. — Ну такое сложно забыть, Кацураги-сан. Конечно, я его помню. Только там в итоге не шизофрения оказалась, а острый психоз. Он прошёл после лечения в стационаре, и пациент отправился домой.

Значит, я всё же оказался прав. Мне впервые удалось излечить шизофрению! С помощью силы, которую я открыл в Индии, я перевёл шизофрению в обычный психоз, который затем купировали наши психиатры.

— Видите ли, какая ерунда получается, — продолжил я. — Мне пришла жалоба из министерства здравоохранения. Якобы я сам довёл Синодзикаву Хиттэя до попытки выброситься из окна. И, соответственно, без повода отправил его в психиатрию.

Макисима Сакуя выпучил глаза и откинулся на спинку кресла. По его массивным рукам пробежала волна сократившихся мышц.

— Вы это сейчас серьёзно? — спросил он. — Не шутите?

— Абсолютно, — кивнул я. — В связи с этим меня собираются уволить, а я ума не приложу, где же допустил ошибку.

— Бред какой-то, Кацураги-сан! Мы ведь оба видели с вами, что там происходило! И… Погодите… — он нахмурился. — Ах да, вспомнил. Вообще-то, Синодзикава действительно писал жалобу. Но это жалоба была на стационар. Кто-то из фельдшеров умудрился его треснуть в процессе транспортировки. Но на этом всё. Этот больной не собирался предъявлять что-то против меня или вас. Звучит так, будто кто-то решил вас подставить. Сюрприз на новый год.

Это я и так уже знаю. Вопрос только в том — как всё это провернули. Скорее всего, моя фамилия промелькнула в анамнезе заболевания. Там ведь указывается, к кому обращался больной. Когда изучали его историю болезни из психиатрии, наткнулись на меня и решили завязать эту кутерьму.

— Спасибо, что рассказали, Макисима-сан, — кивнул я. — Думаю, самое время связаться с самим Синодзикавой Хиттэем. Возможно, он сможет рассказать больше.

— В медицинской информационной системе есть его контактные данные, — сообщил психиатр. — Можете там найти номер телефона.

Время шло к вечеру, и я перешёл в терапевтический стационар. Дежурство началось спокойно, пациентов новых не поступало, а потому я расположился в ординаторской, нашёл номер Синодзикавы и продолжил докапываться до истины.

— Алло? — ответил мужской голос.

— Добрый вечер, Синодзикава-сан, — вас беспокоит Кацураги Тендо. — Возможно, вы меня помните. Я — врач, от которого вы впоследствии госпитализировались…

— Кацураги-сан! — неожиданно прокричал он. — Как я рад, что вы мне позвонили! Вы же мне жизнь спасли! Сам не знаю, что на меня тогда нашло. Два года жизни из памяти исчезли, будто их и не было, представляете? Последнее, что помню, как от меня жена с ребёнком ушли, а потом — пробел. И следующее воспоминание — ваша рука. Вы меня тогда на подоконник затащили со своим психиатром.

Как всё-таки удивительно слышать столь эмоциональную и, самое главное, связную речь от пациента, который был напрочь лишён рассудка.

— Синодзикава-сан, я очень рад, что вы пришли в себя, — искренне сказал я. — Но я звоню вам скорее по личному вопросу. Скажите, вы в последние несколько недель никакую жалобу в министерство не отправляли?

— Отправлял, вообще-то, на фельдшера одного, — ответил он. — А что?