Ты думал, я не узнаю?.. (СИ) - Шнайдер Анна - Страница 4

— Отвали!

— Варь…

Я рывком разворачиваюсь к нему затылком и хватаюсь за волосы.

— Извини меня.

— Подонок. Предатель! — зажмурившись, делаю очередной оборот на сто восемьдесят и колочу Матвея некрепкими кулаками. Траектория у ударов хаотичная, иногда мажу по воздуху. Он не уклоняется, стоит передо мной, несгибаемый, точно железный прут. Его лицо неподвижно, словно мраморное. — Метелин… — на хриплом выдохе берусь за воротник его вязаного пуловера. — Как же ты… а? Ну как? — утробный всхлип опережает ругательства, крутящиеся на языке, и срывается с дрожащего рта.

Матвей стискивает челюсти, ни на секунду не отводя от меня раскаивающегося взора.

— Это была ошибка… — на надрыве сипит муж. — Я ошибся.

— Как долго ты намеревался держать от меня в тайне существование своей ошибки? — с неестественно монотонной интонацией произношу я. На какой-то момент способность испытывать эмоции ставится на паузу. — И кого ты считаешь ошибкой, Матвей? Ту девочку, или ее мать?

Он почти неуловимо содрогается.

— Не вплетай сюда ребенка, прошу тебя.

Я шарахаюсь от него, как будто получила звонкую увесистую оплеуху.

— А как прикажешь реагировать? — выдавливаю сквозь стиснутые зубы. — Мне что, порадоваться за тебя?!

— Нет. Послушай, — просит Матвей глухим от переполняющих чувств голосом и поднимает руку, жестом призывая дать ему возможность объясниться. — Семь лет назад я облажался. По-крупному, Варь, — добавляет срывающимся тоном. — Всего одна ночь… Была всего одна ночь, — с расстановкой повторяет он, как будто до меня с первого раза не дошло. — Между нами ничего нет. Мы общаемся исключительно из-за ребенка.

— С кем?

Ему не удается полностью выдохнуть. Он приоткрывает и тут же закрывает рот, неприлично долго растягивая мое неведение поверхностным дыханием. Учащенно сглатывает, сжимая губы в тонкую бледную полоску. Ничего не говорит и отводит голову в сторону, в конце концов разрывая зрительный контакт.

Недремлющая интуиция подсказывает мне, почему Матвей вдруг проглотил язык.

Мама девочки, стало быть, не такая уж незнакомка.

Нецелесообразно сейчас рыться в памяти, перебирая на уме возможных кандидаток на роль любовницы моего мужа, однако сложно устоять перед немедленным установлением ее засекреченной личности.

Каким наше окружение было семь лет назад? Ответ прост: таким же, как и десять лет назад, двенадцать, или пятнадцать. Общих друзей я знаю, как облупленных, так как знакома с ними с юных лет. У Матвея нет и не было подруг, о которых я бы не догадывалась, или которые бы пробуждали во мне чувство ревности. Да и не случалось такого, чтобы Матвей заставлял сомневаться в его верности.

Семь лет назад мы еще тесно дружили с Литвиновыми… И как жаль, что при мысли о близких друзьях перед глазами в первую очередь всплывают именно их лица. Лица разрушителей, взрастивших убийцу.

— Варвара, поверь, будет лучше, если ты не станешь в этом копаться, — удрученно отзывается Матвей.

— Если бы ты действительно заботился о том, как будет лучше для меня, то не стал бы изменять.

Он осторожно кивает опущенной головой.

— Прости меня. Понимаю, этого недостаточно, чтобы загладить вину, но я постараюсь. Если ты дашь мне шанс.

— Какой шанс? О чем ты? Я… — бью себя в грудь, смаргивая градины соленой теплой влаги. Перед словами, которые собираюсь донести до него, задерживаюсь на вдохе и с выдохом отпускаю из себя единым залпом: — никогда не смогу принять этого ребенка. Ты нагулял ее на стороне. Я не проникнусь к этой девочке любовью. Она чужая. Эту ошибку я не прощу, Матвей, — процеживаю я, вкладывая искренность в каждый слог.

— Думаешь, я не знаю? — его густой бас проходит через меня арктическим шквальным ветром. — Конечно, ты не смиришься с ее существованием. Но она есть в моей жизни, и я не оборву с ней связь.

Я хочу бороться с ним на равных, но стремительно сдаю позиции. Каждым словом, словно крупнокалиберным оружием, Матвей проделывает сквозные дыры в тех местах былых душевных ранений, которые только-только начали бледнеть и походить на рубцы. Я беспомощна перед его решительностью защищать этого ребенка во что бы то ни стало.

Это нечестно. Несправедливо. Жестоко.

В то время как мне остается лишь оберегать память моего погибшего ребенка…

— Я не могла поверить своим глазам, когда увидела вас у кондитерской, которую обожала Ксюша. Понимаешь хоть, почему я там была?

Матвей, впившись зубами в нижнюю губу, еле-еле кивает.

— Ты мне только ответь… — горло дерет от слез. — Почему ты привез их туда в день рождения нашей дочки?

На резком вдохе муж поднимает плечи, запрокидывает голову и стискивает пальцами переносицу.

— Мимо проезжал. Юльке… — роняет Матвей на судорожном вздохе имя девочки, которая так сильно к нему липла, — захотелось шоколадного торта, а я не смог отказать. Не смог объяснить шестилетнему ребенку, почему каждый раз от вида этой кондитерской у меня внутри все переворачивается. Что мне оставалось делать? Запретить? Она так просила… — Матвей разрыдался, пряча лицо в ладонях, — просила кусочек торта. Ты бы знала, как сильно она напомнила мне Ксюшу в тот момент. Я разглядел ее в глазах другого ребенка. И попросту в этой иллюзии утонул. Прости меня, Варя. Прости, что тебе пришлось увидеть это. Мне так жаль. Мне очень-очень жаль, родная.

Шоркая подошвой зимних ботинок, я плетусь мимо сотрясающегося от безутешного плача супруга.

— Варя…

Торможу перед закрытой дверью в комнату Ксюши, несмело дотрагиваясь до ручки.

— Оставь меня.

При открытии раздается тихий скрип. Пора смазать петли.

Меня встречает сгустившаяся тьма, и с затаенным дыханием я в нее ступаю.

Четыре года назад

Перед своим четырнадцатым днем рождения Ксюша приняла бескомпромиссное решение о том, что пора становиться серьезной. Не ждать до совершеннолетия и начинать взрослеть уже сейчас. С сегодняшнего дня. С этой самой минуты.

Она подавляет желание перевернуться на другой бок, разогнать налетевшие роем саранчи мысли, отложив поведенческие метаморфозы хотя бы до следующего утра, и попробовать заснуть. Будильник должен растормошить ее только через полтора часа. Но кого она пытается обмануть? Пусть хоть во двор упадет метеорит — Ксюша вряд ли проснется. Только если мама не зайдет к ней и не вырвет из тисков Морфея лаской да щекоткой.

Представляя мамино лицо при виде ее, проснувшейся без постороннего вмешательства и всяких там будильников, Ксюша нехотя выползает из-под теплого одеяла, потягивается и критично осматривает свою комнату. Постерами с любимыми музыкальными исполнителями, актерами, актрисами и блогерами увешаны все стены. Где-то среди них скромно попадаются взору школьные грамоты и награды за участие во всевозможных конкурсах и олимпиадах. Она во всем хороша, кроме математики — с ней у Ксюши, конечно, беда бедовая. А когда в последний раз на компьютерном столе царил порядок? Трудно вспомнить. Стопки учебников напоминают небоскребы, и где-то за ними проглядывается выключенный монитор. А в остальном, вроде бы, порядок.

Почти… Если не обращать внимание на подоконник, заваленный комиксами, пазлами, которые помогают расслабиться, и различными механическими головоломками в окружении радужных эхинокактусов. В углу пылится электрогитара. Ксюша не умеет на ней играть, но выпросила на десятилетие у папы, потому что фантазировала о карьере рок-звезды.

Предки в этот тщательно спланированный бардак не суются. Нельзя. Ксюша им строго-настрого запретила лезть в ее обитель с намерением прибрать вещи. С обратной стороны двери весит табличка с цитатой Эйнштейна: «Только дурак нуждается в порядке — гений господствует над хаосом». Прошлым летом они с Артемом Литвиновым, ее лучшим другом, затеяли спор, в чьей комнате срач будет выглядеть гармоничнее. Кажется, только у них хватало смелости находить эстетику в кавардаке.