Герой со станции Фридрихштрассе - Лео Максим - Страница 5

К нему присматривались, его поощряли, хвалили. Со стороны его жизнь походила на доказательство того, что в этой стране можно прижиться. Порой он и сам так видел свою жизнь, но чаще всего нет. Чаще всего он чувствовал, что должен прикладывать больше усилий, чтобы соответствовать чужим ожиданиям. Если другие им были довольны, сам он себя не признавал. Он радовался, когда его хвалили, и в то же время у него было чувство, что говорят о ком-то другом.

Ландман долго злился на восточных немцев. Думал, они получили все, чего русские немцы никогда не получали. Прежде всего внимание. После падения Стены все говорили только о бедных восточных немцах. Об их страданиях, их борьбе, их мужестве. Ни слова о русских немцах, живших еще глубже на востоке.

Но потом все изменилось. Западные немцы стали считать восточных неблагодарными и раздражающими, и вскоре злоба Ландмана утихла, потому что он понял: восточным немцам на самом деле ничуть не лучше, чем ему.

Конференц-зал постепенно заполнялся. За столами, расставленными большим прямоугольником, расположились руководители отделов, газетчики, главные редакторы, выпускающие редакторы и члены правления. Позади руководящей гвардии кругом сидели заместители руководителей отделов, простые редакторы и внештатные сотрудники. Ландман устроился в самом конце, у двери. «Вот черт, — думал он, — и почему хотя бы сегодня я не выбрал место получше?» Но было уже поздно что-то менять, в зал вошел издатель, и все резко смолкли.

— Дамы и господа, — начал издатель, — прежде чем мы приступим к работе, давайте обсудим спецвыпуск к девятому ноября. Тридцать лет со дня падения Стены. Что у нас есть? — Он посмотрел в сторону двух редакторов, имевших восточногерманское прошлое, так сказать, экспертов по ГДР.

Они рутинно представили свои предложения.

— Скучно, — заключил издатель.

И тогда выступил Ландман:

— Что ж, у меня тут есть кое-что… — Он коротко рассказал историю Хартунга, полную интриги, с налетом философской глубины, приправленную шутками, щепоткой эмоций и с многообещающим финалом. Низкий голос Ландмана заполнял зал. Он чувствовал, как коллеги, еще недавно скучавшие, теперь завороженно слушали его. — Это был один из самых масштабных и сенсационных побегов за время существования ГДР. До сих пор действующие лица оставались в тени, и никто не знал предыстории. Но я нашел человека, который все это спланировал и осуществил.

Издатель одобрительно закивал:

— Отлично! Ландман, да это же сенсация!

Ландман с облегчением откинулся на спинку стула. Ему необходим был сенсационный материал. У газеты дела шли неважно, ожидались сокращения. Чертов медиакризис. И такой успех сейчас как нельзя кстати.

— Кто он, наш герой со станции Фридрихштрассе? Для чего он это сделал? — спросил издатель.

Ландман замялся. Этот вопрос, к сожалению, все еще оставался открытым. Но дело решаемое. Хартунг продолжал отвечать сдержанно, хотя Ландман уже дважды звонил ему. Чутье подсказывало: Хартунгу просто требуется еще немного времени, чтобы довериться. Логично, что такое не рассказывают первому встречному журналисту. В принципе, то, что Хартунг не сразу все выболтал, только говорило о его серьезности. А до спецвыпуска еще шесть недель, и к тому времени надо получить от Хартунга больше подробностей. Ландман откашлялся.

— Он действовал во имя свободы. Ради нее он даже был готов сам остаться в неволе.

Одобрительный гул прошел по конференц-залу. Слово взяла главный редактор отдела культуры: — Хартунг действовал в согласии с христианскими ценностями. Не было ли это протестом богобоязненного человека против безбожного государства?

Ландман тяжело вздохнул:

— Не исключено.

По залу вновь прокатился шепот.

— Каков наш герой внешне? Можем ли мы поместить его фото на первую полосу? — спросил издатель.

— Непременно, — отозвался Ландман.

— Скольких людей он спас?

— Сто двадцать семь человек за раз!

Издатель вновь закивал:

— По мне, так это… история какого-то восточногерманского Оскара Шиндлера. — Он на мгновение задумался. — Думаю, надо выпускать ее прямо сейчас. Нельзя ждать еще шесть недель. Ландман, вы же не против?

Ландман оторопел. Ему следовало бы сказать, что он собрал еще не всю информацию. Что мотивация до сих пор неясна. Но ему будто сковало горло. Поэтому он просто кивнул.

— Значит, так и сделаем. И хочу еще раз похвалить вас, Ландман. Такими расследованиями и живет журналистика. Большая история, которая формирует маленькую судьбу. Решения, принятые сердцем. Отважные христиане, решительно восставшие против зла!

Коллеги с воодушевлением застучали по столам, а Ландман обессиленно рухнул на стул.

Хартунга разбудил телефонный звонок. Голова гудела. Вероятно, бутылка бренди после пива вчера вечером была лишней. С другой стороны, когда еще представится такой повод выпить с приятелями? А поступление двух тысяч евро на счет — отличный повод. Самый что ни на есть лучший повод. Хартунг нащупал телефон, лежавший на полу возле кровати. Он сразу узнал голос Натали и тотчас проснулся.

— Пушистик, вот это сюрприз!

— Пап, не называй меня пушистиком.

— Ладно, прости. — Хартунг попытался вспомнить, когда Натали в последний раз звонила ему. Должно быть, в прошлом году на Рождество. Она жила под Нюрнбергом, в маленьком городке, названия которого он все никак не мог запомнить. Что-то с «бах» на конце.

— Алло, пап, ты еще тут?

— Да-да. Как ты? Что-то случилось?

— Я прочитала статью о тебе. Это же… поверить не могу.

— Ты прочитала? Я даже не знал, что статью уже опубликовали.

— Ты на первой полосе, пап! Герой со станции Фридрихштрассе. Почему ты никогда об этом не рассказывал? Обо всех этих людях, которых ты нелегально вывез.

— Ну, ты немного преувеличиваешь. Я только помог…

— Пап, не скромничай. Кстати, в статье упоминается, что ты очень тихий и сдержанный. Наверное, поэтому тебе удавалось так долго сохранять свой план в секрете, да?

— Мой план?

— Больше всего меня впечатлило, что ты так долго все готовил и терпеливо ждал подходящей ночи, ни на секунду не забывая о своей цели. Никогда бы не подумала, что ты такой.

— А какой я, по-твоему?

— Ну, такой… немного… не особо целеустремленный, что ли…

— Это тебе так мама сказала? — Хартунг почувствовал, как внутри нарастает печаль. Натали было семь, когда Таня от него ушла. Они договорились, что он может видеться с дочерью когда захочет. Но как это было возможно, если они жили так далеко друг от друга? В первые годы он ездил к ним почти каждый месяц — восемь часов туда, восемь часов обратно. Потом он начал останавливаться в маленькой гостинице неподалеку от дома с гаражом на две машины, где жила Таня со своим новым парнем. Но вскоре Натали уже не хотела приезжать к нему в ту дурацкую гостиницу. Оно и понятно, она привыкла к особняку с садом, куда Хартунгу вход был заказан, потому что новый парень Тани был против.

Так или иначе, его поездки в Баварию стали реже, а потом совсем прекратились. Натали выросла, а он этого не увидел. Для него она навсегда осталась маленькой девочкой, которую он катал по квартире на плечах, которую учил плавать в озере на месте карьера и которой по воскресеньям разрешал есть перед телевизором оладьи с яблочным пюре. А он оставался для нее папой, который жил где-то на востоке, имел странную работу, много пил, часто менял девушек и рассказывал старые анекдоты о рейхсбане.

Тогда все случилось очень быстро, Таня ушла ни с того ни с сего. Хотя, наверное, это было не так уж неожиданно, просто он долгое время не замечал проблем в их отношениях. В его глазах все было идеально, он боготворил эту женщину и отдал бы за нее все. Но в какой-то момент Таню это перестало устраивать. «Ты так мало хочешь», — однажды сказала она. «Ты — все, чего я хочу», — ответил он, и Таня грустно улыбнулась.

— Я так горжусь тобой, пап. Тем, что ты всегда добровольно вызывался на ночное дежурство, чтобы в темноте работать над стрелкой. Лучи пограничных прожекторов проносились прямо у тебя над головой! Когда я читала об этом, у меня дух захватывало от страха за тебя!