Камни Флоренции - Маккарти Мэри - Страница 18

В замысловатом жизнеописании Каструччо, сочиненном Макиавелли в манере Плутарха, ему приписываются многочисленные остроумные высказывания и жестокие поступки. Например: некий богатый лукканец, только что роскошно отделавший свой дом, украсивший его богатыми драпировками, выложивший полы мозаичными цветочными узорами, пригласил Каструччо на ужин. Оглядевшись, тот внезапно плюнул в лицо хозяину и объяснил свой поступок тем, что не знал, куда еще можно плюнуть, чтобы ничего не испортить. В этой грубой и злой истории чувствуется типично флорентийская едкость; сегодня ее вполне можно было бы рассказывать в баре «Джакоза» на улице Торнабуони или в баре «Джилли» на площади Республики.

Грубоватый юмор и реализм флорентийцев уходят корнями далеко в глубь истории. Сегодня они обожают давать друг другу меткие прозвища (растрепанную женщину назовут «незастеленной кроватью», стареющего дамского угодника — «заезженным конем», старуху, злоупотребляющую макияжем, — «чудом Святого Януария»); в Средние века такие прозвища накрепко приклеивались к их обладателям и превращались в имена. Дэвидсон приводит список прозвищ, которые в двенадцатом веке получили распространение в качестве имени: Глухой, Слепой, Паршивый, Колченогий, Богатей, Красотка (Bella), Лошадь, Корова, Мул, Лжец, Грешник, Тупица, Дерьмо, Пьяница, Фарисей, Разбойник с большой дороги, Адвокат дьявола. А улицы вокруг Дуомо вплоть до двадцатого века, когда многие были переименованы, назывались улицами Смерти, Ада, Чистилища, Распятия, Богоматери всех кашляющих, Остатков былых времен; были там переулок Висельников, дорога Недовольных, улицы Могилы, Крайней нужды, Отрепья, улица Скелетов.

Если верить Данте и Виллани, в Средние века Флоренция наслаждалась лишь десятью годами гражданского мира — десятью благословенными годами Primo Popolo. О том же свидетельствуют и труды историков более позднего времени. Данте видел роковое сходство между Флоренцией и Фивами, другим городом бога войны, основанным воинами, которые выросли из зубов дракона, посеянных Кадмом. Очевидно, что всех историков удивляло, почему Флоренция не погибла, подобно Фивам, в результате внутренних распрей, ослаблявших ее перед лицом внешних угроз. В отличие от венецианцев, пизанцев, генуэзцев, миланцев, жители Флорентийской республики, впервые одержав верх над сельской знатью и мелкими соседними городами, не превратились в нацию воинов; особый талант флорентийцев состоял в том, чтобы воевать друг с другом. На поле битвы они чаще проигрывали, чем выигрывали. Не обладали они и особыми дипломатическими талантами. Раз за разом только чудо, вроде кончины Каструччо Кастракане, или Генриха VII, или Манфреда, или Джангалеаццо Висконти, или Ладислава, короля Неаполитанского, спасало слабую и разобщенную Флоренцию от уничтожения. Все эти чудеса провидения случались как раз вовремя. Благодаря уму и энергии флорентийцы добились превосходства во многих областях и поистине сказочного богатства. Однако богатство это лишь искушало алчных врагов. Ни одному историку так и не удалось объяснить, каким образом государство сумело выжить в подобных обстоятельствах.

«Какая приятная вещь эта перспектива!». Жена Паоло Уччелло рассказывала, что муж мог просидеть всю ночь у письменного стола, размышляя над какой-нибудь проблемой перспективы, а когда она звала его в постель, восклицал: «О che dolce cosa è questa prospettiva!». Наверное, это был стон восхищения, ведь для любого художника перспектива — весьма коварная возлюбленная. Принципы упорядоченного уменьшения, создающего иллюзию глубины пространства, открыл флорентийский архитектор Брунеллески, когда Уччелло еще был учеником в мастерской скульптора Гиберти. Эти принципы основывались на законах геометрии; Брунеллески учился у великого флорентийского математика Тосканелли и даже получил brevetto (аттестат) по математике. Чтобы продемонстрировать любопытствующим свое открытие, он нарисовал небольшую картину, представлявшую вид на Баптистерий со стороны Дуомо; зритель смотрел в дырочку в зеркале и видел точку схода перспективы. Эту картину можно назвать предшественницей камеры-обскуры, которую изобрели только в шестнадцатом веке.

На заре эпохи Возрождения во Флоренции бурлил интерес к науке. Донателло отправился в Рим обмерять греческие статуи, а его друг Брунеллески — романские храмы. Между «искусством» и «наукой» изготовления чего-либо не делали различий. Все пытались найти законы измерения, собирали всевозможные статистические данные. В 1460 году Тосканелли встроил в купол Дуомо большие солнечные часы, чтобы определять точку солнцестояния — ведь даты переходящих церковных праздников определяются по положению Солнца, в соответствии с «золотым числом года». Солнечные лучи, проникавшие в Санта Мария дель Фьоре через это хитроумное приспособление, которое называли «самым благородным астрономическим инструментом в мире», падали с высоты 277 футов на циферблат, выложенный мраморными плитами на полу собора. Эти часы и их теневая «стрелка» воспринимались одновременно и как чудо техники, и как произведение искусства; то же относится и к куполу собора, считавшемуся величайшим достижением инженерной мысли со времен античности.

Мраморный гномон и состоящая из колец бронзовая сфера или астролябия, расположенные, словно декоративные детали, по сторонам черно-белого, украшенного завитками главного фасада Санта Мария Новелла, принадлежат к более позднему времени: Козимо I заказал их своему придворному астроному Игнацио Данти, доминиканскому монаху. У Лоренцо Медичи были часы, показывавшие время, положение Солнца и планет, дни затмения и знаки зодиака. Флорентийцев особенно привлекали две области науки: астрономия и оптика. Световой фонарь-беседка на куполе, которому архитекторы флорентийского Возрождения придавали такое большое значение, назывался «oculus», то есть глаз церкви. Согласно легенде, очки изобрел флорентиец Сальвино дельи Армати[53], и Флоренция по сей день является центром производства оптических инструментов. Во Флоренции эпохи Возрождения большой популярностью пользовались армиллярные сферы из колец, изображающие траектории движения планет; их ценили за красоту и пользу. Замечательная коллекция этих сфер, а также разнообразных оптических инструментов собрана в Музее истории науки. До сих пор во Флоренции действуют три обсерватории, а в девятнадцатом веке здесь построили первую в mi ipe «солнечную башню» — особую, высоко поднятую над уровнем земли, астрономическую обсерваторию.

В эпоху’ раннего Возрождения астрономическая наука и наблюдение за небесными телами сблизили дальновидных жителей гор с великими мореплавателями. Тосканелли, учитель Брунеллески, помогал советами Колумбу и королю Португалии[54]. Схемы и правила линейной перспективы позволяли флорентийским художникам, не выходя из мастерских, отправляться в далекие странствия и исследовать воображаемые земли, и эти путешествия были ничуть не менее захватывающими, чем те, в которые отправлялись мореплаватели по реальным географическим просторам. Многие пейзажи кватроченто, особенно работы Бальдовинетти, напоминают аэрофотографические карты; вместо голых тосканских холмов, которые некогда писали Джотто и его последователи, они изображают возделанные земли. Эта схожесть с географическими картами отличает флорентийские пейзажи (Фра Анджелико, Беноццо Гоццоли, Пьеро делла Франческа) от идеализированных венецианских работ более позднего времени. Создается впечатление, будто флорентийская школа взяла на вооружение рейку землемера. Эти художники-картографы проявляли ту же склонность к научным исследованиям, ту же забочу о точности, что и составители настоящих карт. Позже главным инженером при Чезаре Борджа работал Леонардо, и составленные им карты снискали всеобщее признание. Целый новый мир, пусть и по чистой случайности, получил имя в честь флорентийского путешественника, служащего банка Медичи Америго Веспуччи.