Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр - Страница 20

Она сидит в машине и ждет. У нее тонкие ботинки, она греется, подставив их под теплую струю воздуха.

— Ты замерз, Алешенька? — спрашивает она.

— В душе, — отвечаю я и думаю: в душе.

Она целует мягко мою щеку.

— Я тебя согрею, как только мы приедем…

Я сразу наливаю водки полный стакан. «За твой покой, папа, за твой покой», — и выпиваю до дна.

Она касается губами своего ликера и сразу тащит меня в постель. Там она согревает каждую часть моего тела и особенно одну, как птица Феникс восстающую из пепла.

Опьянев, я медленно засыпаю. Едва я пробуждаюсь, как она оседлывает меня снова.

— Мне кажется, я никогда тобой не…

Мне тоже так кажется. Она наседает на птицу Феникс так глубоко, что я боюсь, чтобы там ничего не проткнулось и не сломалось.

— Алешенька, я кажется, кончила три раза!

— Поздравляю, — говорю я, — так и поступай всегда. — Наконец-таки прорвалось, свершилось…

— Это все ты, это все ты! Я обожаю, что ты со мной делаешь!..

Она засасывает мой язык глубоко в рот.

В холле театра меня встречает стройная секретарша Сигарова. Она говорит по-английски. Приятное разнообразие на фоне великого имперского языка.

— Мистер Сигаров просит прощения, он будет в театре через пятнадцать минут. Могу я вам предложить чай или кофе?

— Ничего, спасибо.

Она проводит меня в какой-то предбанник с кожаным диваном и вежливо говорит:

— Я вам сообщу, как только он появится в театре.

— Спасибо, — благодарю я.

Проходит еще полчаса, прежде чем я слышу голос, от которого мне становится трепетно внутри. Голос по мере приближения отдает какие-то команды, дает указания, решает проблемы. Еще через пять минут наивежливейшая секретарша просит меня войти. Я вхожу, он встает, протягивая белую руку и говорит:

— Алоизий Сигаров.

Как будто кто-нибудь его не знает!

— Я вас знаю с детства. С «Безумного дня»! Алексей Сирин.

— Какая благородная фамилия, садитесь.

Я, не смущаясь, рассматриваю его. Седые волосы, те же гладко выбритые, чуть пухлые щеки с пунцой, сдерживаемая улыбка и умные глаза. Он лишь слегка постарел снаружи, но полон внутренней энергии и заряда, которые все равно бьют изнутри — через постаревшую оболочку.

— Как поживает моя любимая Америка?

— Вы были у нас?

— Каждый год минимум два раза, а то и три. Я веду там курсы актерского мастерства в Мичиганском университете.

— Я не знал…

— Ничего страшного. — Он с хитрецой улыбается. — Алексей, у нас времени, как говорится, в обрез, сегодня еще две репетиции, а вечером спектакль.

Вы по-прежнему в театре «Современные записки»?

Ну, что вы, давненько вы у нас не бывали. Я играю в МАТе, лет так десять уже.

— Где-где?

Он улыбается моей реакции.

— Московский аристический театр, а сокращенно МАТ.

— Можно посмотреть?

— В любое время. Скажите главному администратору Ирине Леопольдовне, что от Сигарова, и она вас посадит.

У него великолепная дикция и потрясающие интонации. Я смотрю в его голубые глаза и таю.

— Когда-то это было недосягаемое счастье — увидеть вас в театре на Площади.

— Сейчас все проще. В театр не так рвутся. Хотя, к моему удивлению, еще ходят. Чем могу быть любезен?

И он откинулся в бархатном кресле — в водолазке и дорогом пиджаке.

— Пару лет назад меня привел в ваш театр один кинорежиссер. Шла пьеса моего нелюбимого драматурга об американских солдатах. Я и на Бродвее не мог высидеть ни одну из его пьес. Зная, что и здесь уйду сразу, пошел лишь из-за уважения к приглашавшему. Через пять минут я сидел, затаив дыхание, через десять мне было страшно: я был потрясен тем, что создали актеры на сцене, это был кромешный ад. Сидел, забыв, что я в театре и дрожал, как маленький мальчик. Я испытал катарсис.

— Благодарю вас. Я режиссер этого спектакля, а играли мои ученики.

Я привстал и пожал ему руку:

— Это было очень сильно и классно сделано.

Он с удовлетворением склонил голову. Я продолжал:

— Обратил внимание, что состав вашей труппы очень молодой, я пишу романы и…

— Они опубликованы?

— Да, в Америке. У вас первый только готовится к изданию. Я всегда мечтал, чтобы мои романы были поставлены на сцене, но в молодом талантливом театре…

— О чем романы?

— Один о психиатрической больнице, другой из жизни студентов, прожигающих жизнь.

— Они переделаны в пьесу?

— Нет, но это не займет много времени. Хочу подарить вам оба романа, как моему любимому актеру.

— Благодарю, спасибо.

— А также узнать ваше профессиональное мнение о возможности постановки любого из них на вашей сцене. Хотя мне и трудно поверить, что такое возможно.

Я открыл мягкую обложку и стал подписывать.

— Всегда надо верить! Но возникают сразу три проблемы: я жутко занят и раньше чем через два месяца не смогу приступить даже к чтению вашей книжки. Второе: как бы она мне ни понравилась (тема «психушки» меня всегда интересовала), все равно нужна будет инсценировка, чтобы я смог принять окончательное решение. И третье: почему бы вам не показать свои произведения большим театрам, академическим, мы ведь студийный театр, всех актеров я собрал по своим курсам: я, ко всему прочему, ректор училища при МАТе. Это чисто дружеский совет, никак не…

— Мне нужна талантливая труппа с большим количеством молодых актеров. Ваши актеры мне очень понравились.

— Хорошо, договоримся так: я прочитаю ваш роман, пока один (!), в марте, а вы мне позвоните к первому апреля. И верьте, что все задуманное рано или поздно сбывается, если только очень захотеть.

Я и подумать тогда не мог, что он пророк…

— Благодарю за искренние пожелания. Это вам небольшой сувенир. — Я быстро положил на стол кожаный ежегодник.

— Это очень кстати! Как вы, вероятно, заметили по моему кабинету, мне еще нужно во многом себя организовывать.

Я вежливо улыбнулся: кабинет его представлял собой помесь восточного базара и театральной лавки. С филиалом магазина сувениров.

— Я в центр, в МАТ, могу подвезти.

— Спасибо, я на машине.

— Американцы хорошо живут у нас в России. Завидую!..

Мы одновременно рассмеялись. Секретарша уже подавала ему пальто, знаменитую клетчатую кепку; тонкой выделки кашне.

— Выходим, Алексей! Я уже пятнадцать минут, как должен говорить текст на сцене.

— Простите.

— Ну что ты, что ты. Мне было приятно пообщаться… с давним поклонником.

С улыбкой на четко вычерченных губах он опустился в большую машину, стоящую с заведенным мотором в маленьком театральном дворике, и протянул мне руку:

— В следующий раз звони хотя бы за два дня до отъезда, сходим куда-нибудь в ресторан, пообщаемся.

— Так я ведь…

И машина сорвалась с места, унося улыбку на знаменитом лице.

Я постоял еще минут пять во дворе театра, которому предстояло сыграть такую необычную роль в моей судьбе.

Дома я возбужденно рассказываю Ариночке о своей встрече. Она очень рада, что он взял читать мои романы, повторяя, что сейчас это лучший театр и все хотят в него попасть.

Она тут же, не промедляя, чтобы не терять времени, берется за мой кожаный пояс, я едва успеваю проворно отскочить, пройти через душ и без пятнадцати восемь войти в приемную Панаева. В ней, как всегда сидят шоферы, помощники, «пристяжные», просители. Он появляется через полчаса, сразу дает команду: «Чай!», и мы начинаем, вернее, заканчиваем наше интервью.

К самому концу входит в дымину пьяный Толь. Целуется с Ардальоном, обнимается со мной и говорит, что внизу уже ждет машина, везти Главнокомандующего на поздний ужин с вице-президентом. Панаев ожидает моей реакции, я никак не реагирую, и через пару минут мы заканчиваем запись.

Он встает, поздравляет меня с русским Рождеством и подходит обняться и похристоваться. Я так поспешно и широко распахиваю объятия, что в первый раз вижу не игру, а живое выражение на лице: удивление. Мы обнимаемся крест-накрест и целуемся. Сначала я попадаю ему в выбритую щеку, он целует меня в губы.