Самый красивый конь (с иллюстрациями) - Алмазов Борис Александрович - Страница 8

• Предыдущая
• 8/15
• Следующая

— Подхожу с левой стороны. Если лошадь стоит неудобно, говорю: «Прими!», надеваю недоуздок. Зачищаю коня…

— Стоп! Бычун, перечисли части оголовья.

— Ремни, — начинает бойко сыпать маленький вёрткий мальчишка, — два нащёчных, налобный, сугловный, подбородный, поводья. Трензельное железо, кольца…

— Как оголовье носят в руке?

«Как много они знают», — думает Панама. Ему объяснял раньше Борис Степанович, но сейчас всё вылетело из головы. Ещё хорошо, старик ничего не спрашивает, а то бы опозорился.

И вот он тащит, как положено, в левой руке оголовье, седло. Совсем не такое седло, как у жокеев, а огромное, строевое, подпруги волочатся по полу. Панама спотыкается о них и чуть не падает. Хочет подпруги поднять, тяжёлое стремя больно стукает его по ноге. Наконец находит донник с табличкой: «Нерон, мерин, рысак орл. 1952 г. р.».

Панама осторожно входит. Мерин стоит в углу и злобно смотрит на него.

— Тихо, тихо, это я, я, — опасливо говорит Панама и пытается зайти слева.

Нерон резко поворачивается и становится к Панаме крупом. «Ой, счас накинет копытами!» Душа Панамы проваливается в пятки.

— Кто денник открытым оставил? — раздаётся окрик тренера. — Лошадей повыпустить хотите?

Панама торопливо запирается, роняет седло, уздечку и остаётся один на один с мерином, который злобно глядит на него через плечо. Нет, это не добродушный, податливый Конус, с которым было легко и весело, а злобный, жестокий зверь, готовый на всё. Панама прижимается в угол.

— Эй! Новенький! Как тебя, Пономарёв, что ли? Открой!

Панама оглядывается. За дверью стоит тот чернявый мальчишка Бычун.

— Что, прижал он тебя? Я тебе, пакость! — замахивается он на мерина, и тот сразу прижимает уши. — А ну, прими! Прррими! Вот смотри, как взнуздывают. Понял? Бери голову рукой в обхват! Держи вот так локоть, а то тяпнет. Ну-у! Что, напоролся на локоть, гангстер. А теперь смотри, как седло кладут… Ой, тренер идёт! Я побежал, а то раскричится. Ты его не бойся, мерина-то. Он сам боится, вот и лягает.

— Ну что? — входит в денник Денис Платонович. — Так, оголовье надел — полдела сделано. Теперь седло. Ну-ко, клади. Так. Подтяни подпруги. Не от пуза, не от пуза… Не по-бабски. Вот. Выводи.

«Никогда я не научусь коня седлать», — думает Панама, шагая в манеж.

— Равняйсь! Смирно! Садись!

А Панама маленький, стремя где-то на уровне глаз. Тянет он ногу, тянет, чуть на спину не опрокидывается.

— Путлище сделай длиннее! — Это Бычун подсказывает.

А кто его знает, где оно, это путлище? А! Догадался: это к чему стремя пристёгнуто. Есть, взгромоздился в седло. Ух ты, как высоко.

«Я сижу в седле! — И радость захлёстывает Панаму. — Какой же этот Бычун молодец! Помог!»

— По-головному шагом марш! — поёт тренер, и что-то оглушительно хлопает.

— Во! — говорит кто-то за спиной. — Шамбарьер притащил, ну, теперь держись, ребята.

Нерон почему-то стоит. Как ни дёргает Панама за повод, он стоит.

— Вперёд шенкелем подай! — кричит тренер. И конец бича частично попадает по коню, частично по Панаминой икре.

Нерон срывается рысью. «Боже ты мой, какая тряска! Кажется, сейчас в животе что-то оборвётся. Ой, куда это всё поехало набок!»

— Сидеть! — И конец бича достаёт Панамину спину.

Он дёргается и перестаёт падать. Вот оно что, выпрямиться нужно…

— Стремя брось! Учебной рысью марш!

«Кто это только придумал, что ездить на коне удовольствие, боже ты мой, мучение какое! Ой, ой, ой, ой… Ой, надаю налево… нет, направо…»

Через полчаса пот течёт с Панамы ручьями, ему кажется, что эта тренировка никогда не кончится. И тут тренер кричит:

— Полевым галопом!

Что это? Как мягко, как плавно, как быстро пошли кони!

«Я еду, еду, еду…» Опять Панама счастлив. Но в какую-то секунду ему становится страшно. Рука судорожно, машинально хватается за седло — и её сразу словно огнём обжигает.

— Без спасителя! — кричит старик.

У Панамы слёзы навёртываются на глаза.

— Слезай! Тридцать приседаний делай!

А ноги-то не гнутся совсем. Ой! Совсем не гнутся. А поясница как болит!

— Ничего, ничего, — говорит Бычун, когда они моются в душе. — Ты вон ничего не стёр, а у меня в первое занятие такая язва была, думал, вообще нога отвалится. Давай терпи, учиться ездить — это значит учиться терпеть. Зато потом будет хорошо.

— А что он бичом-то дерётся! — рассматривая рубец, спрашивает Панама.

— Ты что, «дерётся»?! Это он тебе показывает ошибку! «Дерётся»! Этим бичом если драться — можно человека пополам перешибить.

— Сказал бы словами!

— Пока он скажет, да пока ты поймёшь, сто лет пройдёт — ты из седла тыщу раз полетишь. И вообще, не обращай внимания на физическую боль. Мало ли что может случиться. Вон во Франции на скачках из-под копыта камень вылетел, жокею глаз выхлестнуло, а он ничего, скачку закончил. А упал бы, так ещё неизвестно, остался бы жив. А тут к финишу вторым пришёл. Ему орден Почётного Легиона дали.

— Нужен мне этот орден…

— А мог ещё чего похуже — коня, например, изувечить с перепугу-то! Надо в себе стойкость вырабатывать… Ну, посмотрим, придёшь ты на второе занятие или нет, — ухмыляется Бычун на прощание.

Но Панама пришёл и на второе, и на пятое, и на двенадцатое занятие. Стиснув зубы, преодолевая боль, делал он по утрам гимнастику. Пятьдесят наклонов, пятьдесят приседаний… Без пальто бегом до школы, бегом из школы — вот двухсотметровка. Два часа — уроки, и на троллейбус, и та же обычная пытка.

— Отстегнуть стремена! Отдать повод! Учебной рысью марш! — Хлопок бича и резкий окрик: — Где локоть? Прижать! На Нероне — колено плавает, плавает колено! — И конец там барьера ударяет по ноге. — На Формате — спину держи! Крючок, а не посадка! Пономарёв, вперёд смотреть! Взгляд на копыта впереди идущего! Что нос висит? Пятку вниз! Пятку! И опять бичом.

Это не больно, но это очень обидно. Словно в тебя, как в географическую карту, указкой тычут. А сидеть и так трудно: стремена отстёгнуты, опереться не на что. Жмет Панама коленями тугие конские бока. А от колена до щиколотки нога должна быть свободна, это шенкель — средство управления. Им, в основном, лошадью-то и командуешь. Жмёт Панама, от напряжения спина взмокла, а за ним, закусив губу, Бычун едет на Формате.

Бычун маленький — Формат большой, у мальчишки ноги торчат в разные стороны, будто он шпагат делает.

Только Бычун да Панама из двадцати мальчишек, что в первое занятие ездили, и остались. Остальные бросили. Кого отметки наели, кто устал синяки считать, кому Денис Платонович сказал язвительную фразу:

— Вы, кавалер, любите не коня, а себя на коне, стало быть, с конным спортом вам не по дороге! Пересаживайтесь на мотоцикл.

Идут дни. Сильно похолодало. Теперь, когда они выходят из манежа после тренировки, от конских потных крупов идёт пар. Лошади шумно издыхают, передёргивают кожей. А рядом с ними на дрожащих ногах, шатаясь от усталости, шагают мальчишки.

А завтра опять:

— Лечь на круп! Покачать шенкелями! Поменять лошадей!

Панама уже всех учебных коней знает. Вон шагает злобный истеричный Нерон, который, кажется, только и ждёт момента, чтобы укусить или лягнуть. У него есть излюбленное издевательство: с разбегу прижаться боком к стене. И когда всадник, скрючившись от боли, хватается за колено, Нерон его мгновенно сбрасывает и ржёт заливисто и нагло, точно смеётся.

Тяжело ступает огромный, как слон, Формат, нет такой силы, которая подняла бы его в галоп. Панаме кажется после тренировки, что не он на Формате ездил, а Формат на нём.

У Ромбика на правом глазу бельмо, поэтому он очень пуглив. Хлопнет бич — он сразу влево шарахнется, боится, что его со слепой стороны опасность подстерегает.

• Предыдущая
• 8/15
• Следующая