Предварительный заезд - Френсис Дик - Страница 2
- Предыдущая
- 2/54
- Следующая
– У тебя нет йогурта? – недоверчиво спросила она. Ненавижу диету...
На всякий случай я заглянул в холодильник.
– Нет, и не будет.
– Лососина, – заявила Эмма.
– Что?
– Морская капуста. Прессованная. В таблетках. Очень полезно для тебя.
– Не сомневаюсь.
– Добавить яблочный уксус. Мед и выращенные в натуральном грунте овощи.
– Авокадо и сердцевина пальмы подойдут?
Она хмуро посмотрела на кусок голландского сыра.
– Это все импорт. А его следует ограничивать. Нам нужна замкнутая экономика.
– Икры тоже не будет?
– Икра – это аморально.
– А если ее будет много и она будет дешевая, это тоже будет аморально?
– Не спорь. Чего хотел твой посетитель? Это кремовые карамельки к завтраку?
– Да, – подтвердил я. – Он хотел, чтобы я поехал в Москву.
Эмма выпрямилась и уставилась на меня.
– Не смешно.
– Месяц назад ты сказала, что карамельки с кремом – это пища богов.
– Не прикидывайся дураком.
– Он сказал, что хочет, чтобы я поехал в Москву. Но не затем, чтобы учиться марксистско-ленинской философии.
– А зачем? – спросила Эмма, медленно закрывая дверцу холодильника.
– Они хотят, чтобы я нашел кого-то.
Но я не согласился.
– Кто хочет?
– Он не сказал. – Я повернулся к ней спиной. – Пойдем в гостиную и выпьем. Там разожжен огонь.
Она прошла вслед за мной через прихожую и уселась в большое кресло, держа в руке бокал белого вина.
– Как насчет поросят, гусей и кормовой свеклы?
– Очень мило, – согласился я. У меня не было ни поросят, ни гусей, ни, конечно, кормовой свеклы. У меня было много мясного скота, три квадратных мили земли в Уоркшире и все насущные проблемы фермера, занимавшегося производством продуктов питания. Я вырос, умея измерять урожай в центнерах с гектара, и мне претила государственная политика, при которой фермеру платят за то, чтобы он не выращивал те или иные породы, и пытаются наказать, если он их все-таки выращивает.
– А лошади? – спросила Эмма.
– Ну конечно...
Я лениво выпрямился в кресле, полюбовался отблеском света настольной лампы на ее серебристых волосах и решил, что наступило подходящее время, чтобы перестать вздрагивать при мысли о том, что я больше не буду выступать на скачках.
– Думаю, что я продам лошадей.
– Но ведь остается охота.
– Это не одно и то же. Мои лошади – скаковые. Их место на ипподроме.
– Ты сам тренировал их все эти годы... Почему ты не нанял никого, кто занимался бы с ними?
– Я тренировал лошадей просто потому, что сам ездил на них. А тренировать их для кого-нибудь другого я не хочу.
– Не представляю тебя без лошадей, – нахмурилась она.
– Да и я тоже.
– Это стыд и срам.
– А я думал, что ты согласна с теми, кто заявляет: "Мы сами знаем, что для тебя лучше, а тебе, черт возьми, остается с этим смириться".
– Людей нужно защищать от них самих, – возразила Эмма. – Почему?
– В этом не может быть никакого мнения, – сказала она, взглянув на меня в упор.
– Обеспечение безопасности – развивающаяся отрасль, – с горечью возразил я. – Масса ограничений направлена на то, чтобы избавить людей от повседневного риска... а несчастные случаи все равно происходят, и рядом с нами полно террористов.
– Ты все еще сильно переживаешь, не так ли?
– Да.
– Я-то думала, что ты уже покончил с этим.
– Достаточно слегка понервничать, чтобы все вернулось, – ответил я.
– Эта обида сохранится навсегда.
Мне везло в езде, везло с лошадьми, скачки с препятствиями увлекали меня. Как и множество других любителей конного спорта, я проникся ими до глубины души. Этой осенью я участвовал в скачках при любой возможности и настраивался на большие весенние любительские соревнования.
Мне могла помешать только самая страшная простуда, а простудам я был подвержен так же неотвратимо, как автомобиль коррозии. В остальном же в свои тридцать два года я был так же физически силен, как всегда. Но где-то сидели какие-то непрошеные опекуны, непрерывно вынашивавшие мысль о том, чтобы запретить людям в очках участвовать в скачках с препятствиями.
Конечно, многие считали, что очкарикам не следует участвовать в скачках, и я порой соглашался с ними. Но хотя мне приходилось несколько раз ломать кости и получать поверхностные травмы, я ни разу не повредил глаза. А ведь это были мои глаза, черт побери!
Появилось и ограничение для пользующихся контактными линзами, хотя полного запрета не было. Я неоднократно пробовал надевать линзы, но в конце концов заработал сильнейший конъюнктивит – они не годились для моих глаз.
И поскольку я был не в состоянии пользоваться контактными линзами, то не мог скакать. Прощайте, двенадцать лет жизни. Прощайте, стремления, прощай, скорость, прощай, пьянящая радость. Скверно... Так скверно, что даже ныть бессмысленно. А хуже всего то, что они считают, будто делают это для твоего же блага.
Уик-энд шел своим чередом. В субботу мы с утра прокатились на лошадях вокруг фермы, ближе к полудню посетили местные скачки в Стратфорде-на-Эйвоне, а вечером пообедали с друзьями. В воскресенье мы поднялись поздно и, собираясь позавтракать горячими сандвичами с ветчиной, расположились в креслах рядом с камином, в котором пылали поленья; на полу гостиной, как снежные сугробы, лежали кучи газет. Миновали две упоительные ночи; еще одна, как я надеялся, ожидала впереди. Эмма пребывала в наилучшем расположении духа, и мы были настолько близки к состоянию счастливой супружеской пары, насколько это было вообще возможно.
И в этот домашний покой ворвался Хьюдж-Беккет на своем "Даймлере".
Гравий проскрипел под колесами автомобиля, мы с Эммой поднялись, чтобы разглядеть визитера, и увидели, как водитель и человек, сидевший рядом с ним, вышли из машины и распахнули задние двери. Из одной вышел Хьюдж-Беккет, сразу же окинувший тревожным взглядом фасад, а из второй...
– О Боже, – прошептала Эмма, широко раскрыв глаза. – Ведь это же не...
– Именно он.
Она испуганно огляделась.
– Ты не можешь привести их сюда.
– Нет. Я приму их в салоне.
– Но... разве ты не знал, что они приедут?
– Конечно, нет.
– О Боже!
Мы смотрели, как посетители поднимаются по нескольким ступенькам, ведущим к парадной двери. Видно, ответ "нет" не устраивает их, подумал я. И они выкатывают пушки, чтобы покарать дерзкого.
– Ну ладно, – промолвила Эмма, – посмотрим, что им нужно.
– Ты будешь сидеть здесь, у огня, и отгадывать кроссворд, а я тем временем попытаюсь придумать, как отказать им, – сказал я и направился открывать дверь.
– Рэндолл, – сказал принц, протянув мне руку для пожатия, – хорошо уже то, что высказались дома. Можно нам войти?
– Конечно, сэр.
Хьюдж-Беккет вслед за ним переступил порог. На его лице была сложная смесь смущения и торжества. Ему не удалось самому уговорить меня, и теперь он собирался насладиться зрелищем того, как я уступлю кому-то другому.
Я провел их в сине-золотой парадный салон. Там не было гостеприимно горящего камина, но отопление работало как часы.
– Слушайте, Рэндолл, – настойчиво сказал принц, – пожалуйста, поезжайте в Москву.
– Могу я предложить вашему королевскому высочеству выпить? – попытался я сменить тему.
– Нет, не можете. Сядьте, Рэндолл, выслушайте меня и давайте перестанем ходить вокруг да около.
Двоюродный брат королевы уселся на шелковом диванчике эпохи Регентства и жестом указал нам с Хьюдж-Беккетом на стоявшие напротив стулья.
Он был моим ровесником, возможно, на год-другой старше, и в прошлом мы встречались очень часто. У нас было общее пристрастие – лошади. Он больше увлекался игрой в поло, чем скачками, тем не менее нам доводилось несколько раз вместе скакать в стипль-чезах. Он был умным и прямым человеком, с виду высокомерным и резких, но я видел, как он плакал над телом любимого коня.
Мы иногда встречались на всяких закрытых для широкой публики раутах, но не были коротко знакомы. До сегодняшнего дня он ни разу не бывал у меня дома, а я у него.
- Предыдущая
- 2/54
- Следующая
