Благословенный. Книга 4 (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 47

Патер глубоко вздохнул, вспоминая все этапы предстоящей церемонии. Нет сомнений, что сами китайцы видят за этими бессмысленными с посторонней точки зрения движениями глубокий религиозный смысл; но для иезуита следовать внешней процедуре чужого религиозного ритуала, не отдаваясь ему душою, было естественно и даже привычно.

«Для тебя, Господи», подумал Грубер и, повернувшись на север (не к хозяину, а именно на север -таковы пожелания китайских «духов») с самым любезным видом произнёс:

— Почтительно прошу разрешения пасть на колени и удариться головой о землю!

Фра Джакомо тут же произнес эту фразу на мандаринском диалекте; китаец что-то сказал в ответ.

— Я недостоин такой чести, — перевёл фра Джакомо, и патер снова вздохнул, на этот раз — с облегчением; вместо «коутоу», когда надо три раза встать на колени и девять раз ударится лбом об пол, ему дозволяется лишь трижды поклониться, что иезуит немедленно и сделал. В ответ на это достопочтенный Ли также трижды учтиво выполнил ритуальный полупоклон и сел на стул, поставленный так, что хозяин оказался сидящим лицом к югу.

Усевшись очень покойно, Ли пригласил гостя сесть. Поклонившись в ответ на его любезность, патер присел на стул, стоящий на восточной стороне зала, но тут же встал и, отвесив глубокий поклон, произнёс:

— Прошу достопочтенного Ли Хун-Джана выслушать меня!

Китайский сановник ответил на это поклоном. И только теперь разговор начался!

— Вы желаете купить чай за серебро. В чём же сложность? Отправляйтесь в Кантон, и обратитесь к людям из уполномоченных торговых домов!

— Мы хотим купить много чая, о высочайший и мудрейший Ли! — любезнейшим образом отвечал Грубер, наизусть вызубривший церемонные обычаи придворного Китая.

— Сколько?

— Весь.

Каменное лицо китайца не выразило никаких эмоций. Некоторое время он продолжал курить, погружённый в размышления.

— Так значит, вы хотите купить весь чай, что есть в нашей империи? — наконец с деланным безразличием спросил он.

— Весь чай, разрешённый ханам иностранной торговли** к вывозу! Мы расплатимся серебром!

Тут Ли начал издавать звук, напоминающий ржание жеребца. Патер уж было решил, что аудиенция закончена, и сейчас сюда ворвутся манчжурские стражники с огромными тесаками и уволокут его в самое тёмное подземелье Китая. Но всё немедленно разъяснилось: из соседней комнаты прибежали два китайца, как и все, с длинными косами, один из которых принёс кальян, а другой — табак.

Началась церемония курения. Ли Хун-Джан сидел совершенно спокойно, только втягивая и выпуская их своего рта дым: а зажигали кальян, держали трубку, вынимали её изо рта чиновника и вставляли обратно — всё это делали окружающие китайцы в совершеннейшем, благоговейном молчании.

— Зачем же вам столько чая? — наконец спросил Ли Хун-Джан, весь окутавшись при этом клубами сизого ароматного дыма.

Это был один из тех вопросов, на которые надо ответить верно. Сказать честно: «мы хотим захватить рынок и захапать много-много денег» — было бы категорически неправильным выбором!

— Наш правитель, император страны России, испытывает столь сильное уважение к престолу Богдыхана, что решил таким образом выразить своё почтение, дабы вам не пришлось испытывать чувство неловкости, имея дело с грубыми англичанами, жадными голландцами и вероломными янки.

— Вот как? Чем же груб народ «англичане»? — через переводчика спросил его Ли. Прежде чем ответить, патер слегка поклонился.

— Они имели наглость казнить своего правителя, устроив над ним непристойный судебный процесс! Я уж не говорю о том, что у них то и дело появляется правитель-женщина. Чего можно ожидать от таких людей? — и Грубер поклонился вновь, будто заканчивая свою мысль.

Мандарин, кажется, несколько оживился.

— Очень интересно! Ну а в чём проявилась жадность «голландцев»?

— Эти люди из-за своей жажды богатства действуют, как обычные пираты. Они долго не допускали в вашу страну никаких иных кораблей, захватывая и топя всех путешественников, стремившихся отдать дань восхищения богдыханом, и расхищали направляемые ему подарки!

В глазах достопочтенного Ли вдруг заблистали крохотные озорные искорки.

— А как показал свою вероломность народ «янки»?

— Они изменили своему государю и отложились от него, разбив все посланные на них армии. А затем сразу же отказались от своих долговых обязательств, объявив дефолт.

Эта новость, очевидно, немного огорчила сановника. Восстание — это очень неприятно, особенно для общества, ставящего во главу угла послушание и благопристойность.

С минуту Ли сидел, продолжая вдыхать дым из кальяна. Затем достопочтенный Ли Хун-Джан вдруг непочтительно и странно хихикнул. Прислуживавшие ему китайцы посмотрели на своего шефа с безмерным изумлением: такое поведение на официальном приёме никак нельзя было признать обычным!

— А как же быть с товарами, уже законтрактованными английскими купцами? — улыбаясь так, что стали видны не совсем хорошо сохранившиеся зубы, спросил Ли. — Они часто дают деньги вперёд, покупая еще не выращенный чай!

— Будь это порядочные люди. я предложил вернуть им деньги — вежливо поклонившись, произнёс патер. — Но поскольку это негодяи, недостойные появляться во владениях великого богдыхана, пусть те, кто продал им несуществующий еще чай, объявят дефолт по обязательствам. В Европе всегда так делают!

— Вот отчего вас прозвали заморскими волосатыми дьяволами! — вновь захихикал мандарин. — Я понял ваше желание! Извольте теперь ждать: вам дадут ответ в ближайшее время! А теперь предлагаю вам испить чая со склонов гор Эмэйшань!

Отказываться было нельзя. И лишь по окончании долгой чайной церемонии, на протяжении которой почтенный Ли не переставал хихикать и веселиться, настало время для церемонии прощания.

Поднявшись, чтобы уйти, патер обернулся лицом на север и трижды глубоко поклонился, причем хозяин каждый раз отвечал ему полупоклоном. Затем иезуит первым вышел из зала и быстро прошёл к дверям, стараясь, вместе с тем, не показать своей спины следующему за ним мандарину. У внутренних ворот они официально попрощались трижды поклонившись друг другу, но Грубер не переступил порога, пока Ли, направившийся обратно к приемной, не обернулся. Только тогда иезуит, отвесив три прощальных поклона, вышел через средние ворота и сел в свой паланкин.

Здесь к нему вновь подошёл фра Джакомо.

— Как вы полагаете, каковы наши шансы на успех? — волнуясь, спросил патер.

— В случае общения с китайским вельможей трудно сказать что-то определённое! Надеюсь, он не сочтёт потерей лица свой смех во время переговоров…

— Возможно и такое?

— О, да. Китайцы очень щепетильны!

— Дорого стоило подкупить слуг, чтобы подменить его курительную смесь?

— Не беспокойтесь, дорогой брат! Тут можно сделать всё, что угодно за довольно-таки умеренные деньги. Я подкупил двух слуг и домоуправителя; всё обошлось в сто двадцать лянов.

— Прекрасно. Разумеется, ваши расходы будут компенсированы… — задумчиво проговорил Грубер. — Необходимо, чтобы достопочтенный Ли в полной мере оценил всю прелесть этого зелья… Этот товар может раскрыть для нас двери Китая — стоит постараться, чтобы показать его лицом!

Через несколько недель переговоров патер Грубер от имени правительства Российской империи достиг соглашения о монопольной закупке в Китае чая урожая 1799 года и о внесении аванса за урожай 1800 года. Все ранее заключённые сделки с европейскими (главным образом — английскими и шотландскими) купцами объявлялись недействительными, как противоречащие законам Поднебесной Империи, и подлежали возврату. Через два месяца русские клиперы доставили в Китай мексиканское серебро, пошедшее в уплату за чай; так называемое «серебришко», то есть платина, полученная от испанцев в виде бесплатного приложения, отправилась в дальний путь в Петербург — на неё имелись особые виды.

Патер покинул Поднебесную в начале 1800 года, согласно инструкций императора отбывая в королевство Сиам с очень сложной дипломатической миссией. А курительная смесь патера Грубера, получившая название «Средство радости и благополучия», вскоре начала распространяться среди китайской аристократии.