Убийство за кулисами - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/57
• Следующая

...Теперь конторка-пюпитр была ей уже не нужна. А на том слегка наклоненном под углом пространстве, на котором подписывались смертные приговоры, стоял ее портрет, сделанный лет пять назад. На портрете женщина была веселой, улыбающейся и, разумеется, красивой и смотрела на него так, словно хотела сказать: «Ну и чего ты в конце концов добился?.. Ты ведь хотел избавиться от меня, верно? Но теперь-то знаешь, что не избавился и не избавишься никогда!..»

Мужчина какое-то время смотрел ей в глаза молча, потом издал невнятный звук – то ли шипение, то ли хрип, отвернулся и, закашлявшись, потащился в сторону ванной комнаты. Время его действительно начинало поджимать...

Отныне – он понял это как-то сразу, вдруг, – на все воспоминания наложен запрет... Отныне и до тех пор, пока вновь не почувствует себя способным продолжить борьбу с теми, кто отнял у него все, включая самых близких, самых надежных людей – тех самых, на воспоминания о которых наложен теперь запрет. Ради их же памяти, ради того, что они сумели сделать вместе и что нельзя позволить разрушить... Но... Не слишком ли поздно он спохватился?..

Юрий Строганов – звезда мирового класса, супервезунчик, не имеющий только одного: опыта войны с врагами, которых у него просто никогда не было, – мрачно окинул взглядом собственное отражение в зеркале.

– Хорош... – пробормотал он. Смешно, но нынешним утром он впервые в жизни узнал, что такое похмелье... Действительно впервые в жизни. Режим, необходимый для того, чтобы драгоценные голосовые связки знаменитого тенора, голос которого некоторые музыкальные критики сравнивали с голосом самого Паваротти, крепкие напитки исключал. Но Юрий и не испытывал в них потребность, во всяком случае, до последнего времени. – Хорош, – повторил он, с омерзением разглядывая собственную, щеголявшую двухдневной щетиной физиономию, и решительно включил электробритву.

Спустя полчаса, выйдя из ванной комнаты, Строганов, прежде чем начать день, обещавший быть хлопотным, выглянул в окно и невесело усмехнулся: кажется, и природа тоже ополчилась против него. Ледяной циклон, ни с того ни с сего появившийся в самом сердце июня, уже почти сутки поливал Москву нудными ноябрьскими дождями. Будь жив Зальц, он никогда не позволил бы Юрию в такую погоду вообще покинуть помещение с кондиционером.

Но Зальца не было – так же, как не было никого из тех, кто сумел бы заменить Строганова в хлопотах предстоящего дня. Вероятно, в жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда он остается один на один с жизнью, предлагающей ему поединок: кто – кого? Не оставляющей при этом выбора оружия... Строганов никогда не считал себя слабаком. Он и не был им, и ни отступать, ни тем более сдаваться не собирался: один или с помощью тех, кто согласится ее оказать, но он выберется из этого кошмара, напоминающего бредовый сон. Главное сейчас – спасти театр и восстановить студию: прав был Розингер, когда настаивал на том, что студии требуется круглосуточная охрана, а не мальчик в камуфляже у входа с девяти до восемнадцати...

Юрий усмехнулся: ему в голову пришло сравнение, точно описывающее нынешние ощущения. Словно он, Строганов, вдруг очутился в густом, незнакомом лесу, в глухой чащобе, а под ногами – одна-единственная, тоненькая, как ниточка, колдобистая, неудобная тропинка. Но как бы ни было тяжело по ней идти – другой все равно нет. Хочешь – шагай. Хочешь – оставайся и погибай в чаще чужого леса...

Строганов почувствовал некоторое удовлетворение от сочиненной им метафоры и, решительно шагнув к телефону, набрал номер Генпрокуратуры, который ему дал этот симпатичный господин с необычной фамилией «Турецкий». Александр Борисович неожиданно для самого Строганова произвел на него очень приятное впечатление, кажется, за все последние страшные недели именно с ним связана первая ниточка надежды, которая замаячила перед Юрием в хаосе мрачной неразберихи...

Трубку по ту сторону взяли сразу, и Строганов почувствовал что-то похожее на облегчение, услышав уже знакомый баритон.

– Здравствуйте, Александр Борисович. – Против воли Юрий слегка улыбнулся, сам того не заметив. – Извините, что беспокою, у нас... Вы вызвали меня сегодня на двенадцать. На меня как раз в это время неожиданно свалилось неотложное дело... Скажите, я не мог бы приехать к вам пораньше?

– Сейчас глянем, – доброжелательно отозвался Турецкий, после чего в трубке послышалось шуршание бумаги. – Так... Сумеете добраться за полчаса?..

– Думаю, да, – обрадовался Строганов, который безуспешно в течение нескольких дней пытался отловить бригадира нанятых им рабочих, трудившихся в студии, и только накануне выяснил, что тот заявляется «на объект» ровно в полдень. Дела по ремонту шли ни шатко ни валко, следовало серьезно и жестко поговорить с работягами и решить: либо уволить эту бригаду, либо заставить их ускорить темпы. Прежде такими проблемами занимался Марк, теперь же, кроме самого Юрия, заниматься ими было некому. Не Риммочку же Катаеву посылать к этим матерщинникам?..

– Еще одно, Александр Борисович... – немного замялся Юрий. – Нельзя ли все-таки забрать Пуфа?.. Вам необязательно ведь со мной ехать, можно просто позвонить Але... Алевтине...

– Приезжайте, поговорим, – коротко ответил Турецкий, и в его голосе, как показалось Строганову, прозвучали какие-то странные нотки.

– Чего он хотел? – Константин Дмитриевич Меркулов, удобно расположившийся в лучшем кресле, имеющемся в кабинете Турецкого, вопросительно посмотрел на Сан Борисыча.

– Вообрази – пораньше свидеться с твоим покорным слугой, говорит, будет через полчаса... Ну и насчет кота этого, который мне скоро во сне будет сниться, хотя я его в глаза не видел, спрашивает...

Турецкий вдруг замолчал и уставился в одну точку перед собой, явно пораженный внезапно пришедшей мыслью. Его шеф некоторое время с интересом разглядывал своего старого друга и наконец насмешливо поинтересовался:

– Тук-тук-тук! К вам можно или как?..

– А?.. – Александр Борисович слегка вздрогнул и перевел взгляд на Меркулова. Тот подождал, пока взгляд Турецкого станет осмысленным, и предложил вернуться к прерванному разговору, суть которого состояла в кратком докладе по делу Краевой.

– Погоди-ка, Костя... – Александр Борисович, поспешно открыв ящик своего стола, извлек из него целую пачку снимков и, быстренько перебрав их, достал один. – Вот!

В голосе Турецкого звучало торжество.

– Что – вот? – терпеливо поинтересовался Меркулов, знавший своего подчиненного лучше, чем себя самого, и не собиравшийся на него давить – лишь слегка подтолкнуть.

– Кажется, я понял, для чего этот сукин сын стер все отпечатки в холле...

– И так ясно для чего, – удивился Константин Дмитриевич.

– Ты не понял, Костя! – возразил Турецкий. И протянул ему первый из снимков, сделанных на месте преступления. – Смотри! Видишь, как лежит Краева? Снято со стороны лестничной площадки!.. А теперь попробуй восстановить сцену убийства – и все поймешь сам!

– Получается, – медленно произнес Меркулов, – она открыла убийце двери, и он сразу с площадки выстрелил... Так?

– Вот именно! И второй выстрел – в голову, чтобы его сделать, ему не нужно было входить в прихожую, понимаешь? Не нужно!

И тем не менее он вошел, более того, «наследил», оставив там «пальчики», но ничего не украл... Понимаешь, да?

– Ни черта не понимаю! – не выдержал Меркулов. – И на кой черт ему нужно было входить, перепрыгивая через труп, и «следить», а затем протирать... Не уборку же он решил там сделать после убийства?..

– Во! Я, знаешь ли, все время над этим думал, а допетрил только что: все дело в коте!..

– В коте?.. – растерянно пробормотал Меркулов.

– Ну да! Мне про него все время кто-нибудь что-нибудь рассказывает, и все восхищаются, какой огромный и вообще зверюга... А Гудкова уверяет, что он, как собака, был предан хозяйке, однажды едва не загрыз какого-то охамевшего пуделя, которому Краева не понравилась. А теперь представь, как он должен был среагировать на убийцу?..

• Предыдущая
• 30/57
• Следующая