Калифорния на Амуре - "Анонимус" - Страница 29

– Как выглядит ваш помощник, – спросил он, – и как его зовут?

– Его зовут Ганцзалин, и он китаец, – отвечал Загорский. – И выглядит он тоже как китаец.

Староста снова немного подумал, после чего объявил, что здесь все китайцы, и по таким приметам очень сложно будет найти помощника господина Цзагоси.

Загорский, обычно весьма выдержанный, в этот раз сдерживался с трудом. Будь на месте Ван Юня русский человек, он бы просто рявкнул на него и очень быстро добился бы своего. Но перед ним сидел китаец. Напугать китайца легко, но добиться того, чего хочешь, от напуганного китайца труднее. Он просто замкнется в своей скорлупе и будет смотреть так, как будто оглох и онемел.

– Ганцзалина, я полагаю, легко будет узнать, – отвечал Загорский. – Его здесь раньше никто не видел, он незнакомый китаец. И ведет себя иначе, чем здешние приискатели.

– А зачем он сюда пришел? – вдруг прищурился староста. – Что ему тут надо?

Нестор Васильевич подивился прямоте, с которой был задан этот вопрос. Видимо, на Ван Юня повлияла прямота самого Загорского – как известно, дурной пример заразителен. Уходить от ответа слишком явно было опасно: староста, и без того недоверчивый, наверняка сделался бы еще более подозрительным. Надо было выбрать более или менее правдоподобную версию, чтобы Ван Юнь понимал, что от него что-то скрывают, но едва ли что-то слишком важное. Как известно, Китай так устроен, что всякий китаец имеет право на свою маленькую тайну или даже мечту, обычно финансового характера. Пусть так же думают и про Ганцзалина.

– Поскольку Ганцзалин китаец, он не доверяет иностранным чертям-вайгу́йцзы[13], – отвечал Нестор Васильевич. – Он слышал, что китайцу нельзя рассчитывать на справедливость в русских штатах. А поскольку он давно мечтал зажить вольной и богатой жизнью, то решил не просто стать старателем, но поселиться среди соплеменников, зная, что те его не обманут.

Староста понимающе ухмыльнулся и даже покивал. Загорский затронул чувствительную струну китайской души: мечту о свободной и богатой жизни. Кроме того, он намекнул на лестную для сынов Поднебесной теорию, согласно которой китаец китайца не обманет. Теория эта не имела к жизни никакого отношения, но очень нравилась самим китайцам. Ну, и, наконец, Загорский попутно плюнул в сторону иностранцев, к которым, между нами говоря, и сам принадлежал. Обывателю это могло показаться абсурдом, но надворный советник отлично знал тонкости китайской психологии: вступая в разговор с китайцем по-китайски, ты налаживал с ним особые отношения, которые сами жители Поднебесной называют гуаньси́. Отношения эти изымают тебя из безымянной общности иностранцев и дают тебе некую отдельную физиономию, которая тем милее китайцу, чем лучше ты знаешь его культуру и обычаи.

Разговор, однако, только начинался. Староста вкрадчиво заметил, что если Ганцзалин решил жить в китайском селе, о чем же беспокоится господин Цзагоси? Вероятно, тот уже приискал себе подходящий дом.

Нестор Васильевич отвечал, что, приискав дом, Ганцзалин должен был вернуться в русскую часть Желтуги и сообщить об этом ему, Загорскому. Однако же он не сделал этого ни вчера, ни сегодня. Кроме того, еще вчера он должен был прийти к почтенному старосте Ван Юню и представиться ему, но, судя по тому, что Ван Юнь его не знает, этого не произошло. И потому он Загорский, беспокоится, не стал ли его помощник жертвой тигра или лихих людей?

– Это очень может быть, – с фальшивым вздохом сказал староста. – Но если его съел тигр, чем, в таком случае, могу помочь я?

В ходе дальнейшего разговора надворный советник проявил небывалое терпение и все же настоял на том, чтобы подручные старосты отправились по селу искать Ганцзалина. В противном случае этим займется он сам, точнее сказать, охранники русской Желтуги. Неужели Ван Юню понравится, если в его поселение ворвутся вооруженные люди и все тут перевернут вверх дном?

Староста завздыхал тяжело, покивал и сказал, что он сам очень ценит дружбу, и поэтому ему очень нравится забота, которую Цзагоси проявляет по отношению к своему помощнику. Именно поэтому, он лично пройдет по всему поселку вместе с господином Цзагоси и поможет найти его Ганцзалина.

– Это займет какое-то время, – проговорил Загорский, – не проще ли поручить это вашим помощникам?

Ван Юнь отвечал, что, во-первых, все его помощники сейчас на золотодобыче, ковыряют землю в шурфах, а, во-вторых, ради дорогого гостя не жалко никакого времени.

Жэнь Уми́н, повесив голову, сидел на стуле в заброшенной фанзе и дремал.

Во сне ему привиделось, что он снова работает на рубке леса, каждый день вместе с товарищами поднимается чуть свет и, вооружившись топором или пилой, валит деревья.

Свалив дерево, надо было очистить его от сучьев, обвязать веревками, самому в эти веревки впрячься и через камни, пни и буераки волоком тащить к реке. Конечно, гораздо лучше людей это делали лошади, вот только в их бригаде лошадей не было – лошади стоили дорого, а человеческий труд был гораздо дешевле лошадиного. Летом валить и сплавлять лес было еще не так трудно, хуже было зимой, когда, разгорячившись на валке, легко можно было поймать ветер и захворать простудой или чем-то еще более неприятным.

Вот, скажем, товарищ Жэнь Умина, Лю Гомэй, жаловался, что от постоянных простуд у него вылезла прямая кишка, и он нестерпимо страдает от геморроя. Другие члены бригады поднимали его на смех, говоря, что кишка может вылезти от чрезмерной надсады, но никак не от холода. Лю Гомэй, знавший толк в традиционной медицине, бранился, звал их дураками и доказывал, что от болезней ветра может пострадать не только горло, нос и легкие, но и зад.

– Наверное, ты прав, – с важным видом отвечал бригадир, Лао Ку. – Если пускать ветры слишком часто, кишка от натуги может вылезти сама собой. Так оно, видно, с тобой и случилось.

Остальные работники покатывались со смеху от таких «ученых» разговоров. Нельзя было их винить: работа тяжелая, развлечений совсем немного, сам не устроишь – никто не устроит. А откуда брать развлечения, если не поднять на смех кого-то из своих же товарищей? Все бы хорошо, но одна беда: во всяком развлечении всегда есть один, который не смеется. Как правило, это тот, над кем смеются. Ну, как на похоронах – все плачут, один покойник даже слезинки не проронит.

Но, как выяснилось, хуже всего работать весной и поздней осенью – и холодно, и мокро, кругом слякоть, все время оскальзываешься и падаешь в грязь. К концу дня такой становишься чумазый, что похож на деревенскую чушку, только очень худую и жилистую – ни жира с такой, ни мяса.

Жэнь Умин был младше остальных и слабее – совсем еще юноша, почти мальчик. И если в первые недели сил работать ему еще хватало, то дальше становилось все хуже. Наконец он захворал так сильно, что слег и совсем не мог валить лес. Он лежал так один день, второй, третий – ничего не делал, только ел и пил. В конце концов это вызвало ропот среди остальных лесорубов, потому что ведь это только так говорится, что за человека никто его работу не сделает, а на самом деле выходило так, что вся его работа ложилась на плечи его товарищей. Больше всего недоволен был бригадир, Лао Ку. Он бранил Жэнь Умина за то, что тот не хочет работать, а только жрет, как свинья, а бригада из-за него не выполняет план и может остаться без премии.

Никто из лесорубов не защищал больного, и однажды бригадир так разошелся, что взял и пнул лежащего ногой по ребрам. Это было так больно, что Жэнь Умин даже не выдержал и закричал. Но это не остановило Лао Ку: распаляясь все больше, он снова и снова пинал больного, и, наконец, совершенно осатанев, даже лягнул его ногою в голову. Удар был такой тяжелый, что мир поплыл перед глазами Жэнь Умина, и он провалился в небытие.

В себя он пришел только ночью. Он по-прежнему лежал на своей подстилке возле шалаша, в котором спали лесорубы. Один глаз его ничего не видел – верно, повредился от пинка. Жэнь Умин испугался, что бригадир выбил ему глаз и дрожащей рукой стал ощупывать лицо. На месте правого глаза он нащупал большую мягкую шишку, веки не раскрывались.