Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф - Страница 38

– Ты уверен, что место то самое, Али? Я ничего не вижу.

– Где-то здесь, туан, – ответил другой голос. – Попробуем пристать к берегу?

– Нет! Давай немного спустимся по течению. Если приставать к берегу в темноте, можно наскочить на какую-нибудь корягу. Надо смотреть в оба. Суши весла! Глянь, там вроде есть какой-то просвет. Может, свет в домах увидим. Ведь в кампонге Лакамбы много домов?

– Очень много, туан. Только я совсем не вижу света.

– И я тоже, – проворчал первый голос – на этот раз почти напротив места, где притаился Бабалачи.

Он обеспокоенно оглянулся на вход в свой дом, освещенный слабым светом горящего внутри факела. Хижина стояла к реке боком, вход был обращен в сторону низовьев. Бабалачи быстро сообразил, что чужаки не могли увидеть свет факела из своей лодки, но никак не мог решить, окликнуть их или нет. Тем временем разговор возобновился, но уже ниже места для причаливания, рядом с которым он стоял.

– Опять ничего. Нет, это не здесь. Али, весла на воду!

За командой последовал плеск весел, вдруг кто-то крикнул:

– Я вижу свет. Вижу! Теперь я знаю, где причаливать, туан.

Раздались новые всплески, каноэ быстро развернулось и поплыло вверх по реке к берегу.

– Окликни их, – произнес кто-то басом, явно принадлежавшим белому. – Позови, пусть кто-нибудь выйдет с факелом. Я ничего не вижу.

Громкий клич раздался буквально под носом затаившегося Бабалачи. Чтобы сохранить видимость, он длинными бесшумными скачками пробежал полпути до двора и уже оттуда откликнулся на зов, спокойно спускаясь к речному берегу. Очертания лодки маячили немного в стороне от места причаливания.

– Кто там говорит на реке? – спросил Бабалачи, придав голосу удивленную интонацию.

– Белый человек, – ответил Лингард из каноэ. – Неужели в богатом поместье Лакембы нет ни одного факела, чтобы посветить гостю?

– Нет ни факелов, ни людей. Я здесь один, – после некоторого колебания сказал Бабалачи.

– Один! – воскликнул Лингард. – Кто ты?

– Слуга Лакамбы. Выходите на берег, туан путих, и вы увидите мое лицо. Вот, держите руку. Нет-нет! Сюда! Осторожнее! Теперь вы в безопасности.

– И ты здесь один, говоришь? – переспросил Лингард, осторожно делая несколько шагов в направлении двора, и пробормотал себе под нос: – Какая темень! Как будто весь мир вымазали черной краской.

– Да, один. Что вы еще сказали, туан? Я не понял ваши слова.

– Так, пустяки. Я ожидал увидеть… Куда же они все подевались?

– Какая разница куда? – мрачно ответил Бабалачи. – Вы хотели видеть моих сородичей? Последний из них покинул нас, я остался один, завтра тоже уйду.

– Я приехал, чтобы встретиться с белым человеком, – ответил Лингард, осторожно переставляя ноги. – Он, надеюсь, не ухал?

– Нет, – ответил Бабалачи, не отставая от Лингарда. – Вы говорите о человеке с красной кожей и жестокими глазами, с твердой рукой и глупым слабым сердцем? Воистину белый… но зато настоящий мужчина.

Они остановились у подножия невысокой лесенки, что вела на помост из бамбука, охватывавший жилище Бабалачи с двух сторон. Слабое пламя факела у входа осветило лица мужчин, и они с любопытством осмотрели друг друга.

– Он здесь? – понизив голос, спросил Лингард, махнув рукой на хижину.

Бабалачи, не торопясь с ответом, задержал твердый взгляд на долгожданном госте.

– Нет, его здесь нет, – ответил он наконец, поставил ногу на первую перекладину и оглянулся назад. – Он не здесь, туан, но недалеко отсюда. Может, зайдете? У меня есть рис, рыба и чистая вода: не из реки – из родника.

– Я не голоден, – перебил его Лингард, – и приехал не для того, чтобы здесь засиживаться. У меня нет лишнего времени. Отведи меня к белому, он меня ждет.

– Ночь длинна, туан, – мягко возразил Бабалачи. – Будут еще другие ночи и другие дни. Длинна. Очень длинна. Прежде чем человек встретит смерть, проходит так много времени! Да-да, Раджа Лаут.

Лингард, опешив, воскликнул:

– Ты меня знаешь!

– Ай-ва! Я видел ваше лицо и ощутил на себе вашу руку – много лет назад, – сказал Бабалачи с середины лестницы и наклонился, чтобы лучше видеть лицо Лингарда. – Вы меня не помните, но я вас не забыл. Таких, как я, много, а Раджа Лаут один.

Бабалачи с неожиданной ловкостью взобрался наверх, протянул с помоста руку Лингарду, и тот после секундного замешательства принял ее.

Упругий бамбуковый пол прогнулся под тяжестью старого моряка, когда он остановился у порога, чтобы осмотреться в дымном полумраке низкой хижины. Факел, воткнутый в расщепленную палку, закрепленную под прямым углом на середине конькового бруса, отбрасывал красноватый круг света, в который попали несколько потертых циновок и угол большого деревянного сундука. Во мраке ловило скупой свет факела и, то появляясь, то исчезая, неровно поблескивало острие копья, висевший на стене бронзовый поднос и длинный ствол прислоненного к сундуку ружья. Эти предметы как будто боролись с безнадежной тьмой, которая, притаившись по углам хижины, яростно атаковала слабого противника. Огромное пространство под высокой заостренной крышей наполняли плотные клубы дыма, нижняя сторона которых была гладкая, как потолок, и отражала колеблющийся свет тусклого пламени, а верхняя часть просачивалась наружу через неплотно прилегающие сухие пальмовые листья. В воздухе витал не поддающийся описанию сложный запах, в котором сливались влажные испарения земли, вонь сушеной рыбы и тяжелое амбре разлагающейся растительной массы. Лингард, принюхавшись, сел на сундук, поставив локти на колени, подпер голову руками и задумчиво посмотрел на вход в хижину.

Бабалачи сновал в темноте, что-то шептал неясным теням, мелькавшим в дальнем конце хижины. Лингард покосился, не меняя положения, и заметил закутанные до глаз человеческие фигуры, на мгновение показавшиеся на границе света и тьмы и тут же нырнувшие обратно в темноту. Бабалачи присел у ног капитана на рулон циновок и спросил:

– Не хотите ли поесть риса и выпить сагейра? Я разбудил моих домашних.

– Друг мой, – ответил Лингард, не удостоив его взглядом, – я никогда не приезжаю к Лакамбе или его слугам голодным или жаждущим. Тау! Сави! Никогда! Ты думаешь, у меня голова не варит и я не знаю, что здесь пусто?

Лингард выпрямился и, вперив взгляд в Бабалачи, постучал себя по лбу.

– Ай-я-яй! Как вы можете такое говорить, туан? – воскликнул Бабалачи с наигранным ужасом.

– Я говорю что думаю. И не первый год живу на свете, – бросил Лингард. Лениво потянувшись, он взял ружье и начал его осматривать с видом знатока, взводя и осторожно опуская курок. – Хорошая вещь. В Матараме делали. К тому же старая.

– Хай! – поддакнул Бабалачи. – Ружье досталось мне еще в молодости от купца с островов Ару, с большим брюхом и громким голосом. Смелый был человек! Когда однажды серым утром мы встретили его проа, он стоял на корме, покрикивал на своих людей и пальнул по нам из этого ружья. Только раз и успел выстрелить! – Бабалачи замолчал, усмехнулся и тихим, мечтательным тоном продолжил: – Мы налетели серым утром, бесшумно, сорок человек на быстроходных проа, какие делают в Сулу, а когда солнце поднялось досюда, – он поднял руку на три фута над полом, – когда солнце еще не взошло полностью, туан, дело было сделано, и рыбу в море ждал большой пир.

– Ну да, ну да… – пробормотал Лингард, медленно покачивая головой. – Понятно. С таким уходом оно у тебя совсем заржавеет.

Он отпустил ружье между коленями, позволив ему упасть на пол, а сам отклонился назад, прислонившись затылком к стене хижины и сложив руки на груди.

– Доброе оружие, – продолжал Бабалачи. – Бьет далеко и метко. Лучше, чем это.

Он осторожно коснулся кончиками пальцев рукояти револьвера, торчавшей из правого кармана Лингарда.

– Руки прочь! – беззлобно осадил его капитан, не сделав ни малейшего движения.

Бабалачи с улыбкой отодвинулся чуть дальше.

Некоторое время они сидели, не нарушая молчания. Лингард, откинув голову назад, наблюдал из-под полуприкрытых век, как Бабалачи что-то чертит пальцем на полу. Снаружи доносилась болтовня и смех Али и гребцов, сидящих у костра, который они развели на большом безлюдном дворе.