Злой гений Порт-Артура - Романов Герман Иванович - Страница 24

– Вы хотите ими воспользоваться, Евгений Иванович? Только учтите: дар есть проклятие, и одно от другого неотделимо.

Александр Викторович усмехнулся, в голову неожиданно пришла мысль, и память тут же услужливо подсказала: за месяц до эксперимента его буквально пичкали всевозможными данными об идущей сейчас войне.

– Тогда послушайте, раз хотите. Тридцатого июля, ровно через три месяца, императрица Александра Федоровна родит цесаревича Алексея.

– Наследника престола после четырех дочерей? Слава богу…

– Не торопитесь, Евгений Иванович, помните, дар есть проклятие. Дело в том, что «гессенская муха», – Фок сознательно назвал царицу оскорбительным прозвищем, услышав которое Алексеев дернулся, – является переносчиком крайне опасного наследственного заболевания, носителями которого являются исключительно женщины – они им не болеют. Но рожденные ими мальчики обречены! У них несвертываемость крови, гемофилия. Об этой болезни знают немногие врачи, и средств лечения от нее просто нет! Любой порез ведет к смерти, обычный синяк может стать причиной гибели. А разве дети не падают?

Лицо Алексеева побледнело, но Фок видел его глаза и понял: ему поверили, причем в каждое слово, ибо в глазах наместника застыл нескрываемый ужас. И несколько спокойнее добавил:

– Кайзер Вильгельм прекрасно знал о том, потому и поспособствовал браку. И каково будет нашему царю, когда он узнает, что сын смертельно болен, а все дочери являются переносчиками опасного заболевания и никто не захочет иметь от них сыновей? Это расплата за то, что Николай женился по любви – монархи не имеют права на чувства и должны руководствоваться исключительно интересами державы. Я говорил о проклятии, и, поверьте, так оно и обстоит!

Наместник застонал, обхватил голову ладонями. Потом поднял на Фока очумелый взгляд – в нем была чудовищная смесь отчаяния, горя и надежды. И это немного тронуло душу Александра Викторовича, но голос продолжал звучать спокойно, даже с показным равнодушием.

– Не жалейте венценосца, Евгений Иванович. Вас оклевещут и опозорят, а либеральная пресса навесит всех собак за позорное поражение в этой войне. Выгонят в отставку, и все знакомые отшатнутся от вас как от прокаженного. И император не поддержит, наоборот, в угоду общественному мнению даже не даст вам прощальной аудиенции, выбросит ленту Александра Невского, как шелудивой собаке – кость.

Фок говорил, пристально смотря на наместника. Тот снова побледнел, но поверил опять, по глазам было видно. Адмирал имел реальное представление о предмете и о петербургских нравах высшего света, так что в такое к себе отношение живо поверил.

– А ведь вашей вины не было ни капли. Вы всеми способами настаивали на деблокировании Порт-Артура, на том, чтобы попытаться дать японцам отпор, даже приказывали Куропаткину. А тот, желая дать японцам «золотой мост», делал все так, чтобы виновными оказывались именно вы. Прикажет командиру корпуса дать бой, а потом сразу отходить под «напором превосходящих сил противника». Армия устала от цепи этих отступлений с боями, которые делались именно от вашего имени как главнокомандующего. А Куропаткин постоянно писал в Петербург, что все поражения оттого, что «сухопутный адмирал» лезет не в свое дело, и как только его уберут, армия под его командованием живо очистит от японцев Маньчжурию. И добился своего, не понимая, что теперь сам станет козлом отпущения.

Фок пожал плечами и посмотрел на задыхающегося наместника – тот из бледного стал багровым и пытался глотнуть воздуха, как рыба, вытащенная на берег. С трудом прохрипел:

– Старая сволочь! Ну Куропаткин…

Алексей Викторович мысленно усмехнулся: «Можно подумать, что ты сволочь молодая. Сам тот еще интриган!» Но ничего не сказал – к чему слова.

Алексеев с трудом отдышался и негромко произнес:

– Кто ты? Ты не генерал Фок, у тебя разговор иной и интонации. Ты в его личине просто. Ты бес?

Александр Викторович спокойно перекрестился и расстегнул ворот кителя, показывая серебряный крестик на груди. Алексеев цепко схватил его за руку, в голосе прозвучала отчаянная надежда.

– Значит, не бес? Это хорошо. Расскажи про себя… Нет, постой. Про войну рассказывай. Душа горит, говори, ничего не утаивая.

– Это долгий разговор…

– А нам уже не нужно торопиться. Ночь долгая!

– Да уж, был у нас князь Потемкин-Таврический, зато скоро появится граф Витте, но «Полусахалинский».

Наместник горестно взмахнул рукою и, взяв бокал коньяка, выпил его как воду, залпом, не морщась. Видимо, хотел сбить дурное послевкусие после долгого рассказа о ходе Русско-японской войны, столь несчастной для России.

– Знаешь, Александр Викторович, не хотел бы я оказаться на месте Рожественского, – после тягостной паузы произнес Алексеев. – Неужели в Петербурге не понимали, что нельзя отправлять эскадру на убой?

– Понимали, только царь удила закусил: в стране революция, и нужна хоть маленькая победа. Надеялся на чудо, но чудес в таких случаях не бывает. Только напрасно корабли погубил и пять тысяч моряков с ними, да позор от сдачи четырех броненосцев.

– Да, как же, помню совет Плеве царю: «Нужна маленькая победоносная война». Вот и получили ее, и сразу обгадились! Потому нам кровь из носа побеждать надобно, искать выход. Все силы приложу, в лепешку разобьюсь, но такой позор не нужен. И революция, о которой ты говорил. Не хочу тебя о будущем расспрашивать, и знаешь почему?

– Догадываюсь, Евгений Иванович. Если победим, то история иная будет, тем более уже другой расклад появился: японцы не смогли высадиться у Бицзыво, а лишь у Дагушаня, что вдвое дальше на север. А потому еще рано себя хоронить. Ты ведь это хотел сказать мне?

– Ты меня правильно понял. Изменим здесь, отзовется через сто двадцать лет, и не будет того кошмара, который у вас в будущем творится. И вот за это надо драться насмерть, теперь просто нет иного выбора. – Алексеев тяжело вздохнул, посмотрел на Фока и требовательно спросил: – Честно мне ответствуй: есть ли у нас возможность победить японцев на море?! Вижу, что ты на это надеешься, потому и спрашиваю. Душа ведь от обиды горит!

– Сейчас еще есть, но если упустим время, то потеряем все шансы. – Фок вытащил из коробки папиросу, зажег спичку и закурил. От первой затяжки все поплыло перед глазами, но не закашлялся, как ожидал, – настоящий Фок баловался курением в молодости, но алкоголь организм совершенно не принимал, рвотный рефлекс появлялся. Он бы не закурил, но требовалась хоть какая-то разрядка.

– Тогда давай конкретно, по пунктам: что я смогу сделать? И что не в моих силах, но нужно попробовать хоть как-то разрешить?

– Не будем брать большое, начнем с малого, давай просто подумаем, – осторожно произнес Фок. – Флот – это инструмент для решения межгосударственных противоречий и для работы должен быть максимально приспособлен. Если инструмент плохой, то он подлежит либо замене, либо улучшению. Первое невозможно, а второе вполне по нашим силам.

– Я знаю, ты говорил о взрывателях конструкции Бринка, про отсутствие фугасных снарядов, про всяческое облегчение кораблей из-за хронической перегрузки. Это я буду решать напрямую с Петербургом, хотя здесь проведем дополнительную проверку и испытания. Я ведь все записывал. – Алексеев положил ладонь на тетрадь и взял в пальцы отложенный карандаш. И начал говорить, подчеркивая пункты: – А потому уже завтра броненосцы и крейсера начнут, как ты сказал, потрошить. Снимем торпедные аппараты, мины заграждения уже выгружены. Демонтируют боевые марсы на мачтах, обойдемся без катеров, займутся деревянной обшивкой на случай пожаров. Козырьки на боевых рубках уберут, смотровые прорези уменьшат. Снимут мелкокалиберную артиллерию, а с нею – пулеметы и десантные пушки. Все будет передано в крепость и войска вместе с боеприпасами. Лишних матросов и офицеров переведут на берег, в экипаж – это будет хороший источник комплектования новых команд. Так, я пока ничего не упустил?