Русь и Орда (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 7

И вновь заискивающий такой, встревоженный взгляд в глаза супруга. А кузнецу то и приятно: греет его душу неподдельное волнение не очень-то обычно и ласковой, а иногда и откровенно сварливой жены! Ведь сколько уж лет вместе, сладость и радость былых чувств давно поутихла…

Пока не заговорит Прохор про брань. Тут Настасья стелется, аки котеночек ласковый — видать, не все чувства-то развеялись! И то верно: не ценим мы, что имеем, в том числе и любовь супружью — а осознаем ту ценность, лишь когда все потеряем или страшимся потерять… Кузнец вон хорошо помнит, как тяжело, с каким надрывом отпустила она его на Куликово поле! Да ничего поделать не могла — жребий ведь Прохору выпал.

Жребий к слову, очень непростой. Княжеское войско ведь не только из дружины состоит личной да боярской — большие города на битву свои полки выставляют. Какой город победнее, там и полк выйдет без броней, со слабым оружием. А какой побогаче — там ополченцы выйдут и с броней, и с оружием ладным! Вон, копейщики с крепкими рогатинами да в кольчугах с нашитыми на них стальными пластинами на животе и на сердце, да в шеломах — то ведь на Куликах московского ополчения вои были… Да и ратники с самотрелами — большая часть москвичи!

Так-то оно так… Вот только стараниями князей Московских, начиная с Даниила Александровича, продолжая Иваном Калитой и всеми последующими владетелями княжества — их стараниями в городе собирались лучшие кузнецы, мастера каменного дела, кожевенники, плотники, и иные мастеровые… Собирались на протяжении целого столетия — да пустив корни в стольном граде, свое искусство передавали по наследству, воспитав уже несколько поколений искусных мастеров. Вон и княжеская дружина в лучшей на Руси дощатой броне ходит, да и иных княжеств гриди за счастье почитают купить именно московский клепано-пришивной панцирь…

На всю Русь слава об умельцах стольного града гремит!

И мог ли рискнуть князь Димитрий Иоаннович в сече таким богатством, как московские мастеровые? В общем-то, и мог — проиграй он Мамаю, Москва бы все одно не устояла, да сам князь живота бы лишился… Но и всех подчистую умельцев выгрести Димитрий не пожелал. Потому-то и кинули жребий — причем среди тех, кто хотя бы одного старшего сына имеет, кто умение свое уж передал! Так у Прохора сыновей трое, старшему — Никитке — как раз четырнадцать весен исполнилось прошлым летом; ему же и выпал тогда жребий идти на Куликах драться…

Теперь вот новая брань с литовцами — и снова жребий приходится тянуть. Правда, вернувшихся с жуткой сечи с татарами, да получивших раны силком в ополчение не тянут. Но так ведь и Прохор мужик совестливый — да на литовцев он крепко зол! Вот и стелется пред ним Настасья, наступив на горло бабской гордости, вот и заискивает, и приласкает лишний раз, и приголубит… Надеется, что снова понесет — хоть и немолодые лета, к сорока дело идет! — и тогда муж точно засовеститься уходить на брань…

А все потому, что как отправился он на Куликово поле, так и поняла прежде горделивая, порой сварливая баба — ой любит, ой как же сильно любит она своего Прошеньку!

Муж, между тем, подбородок задрал, глаза от Настасьи отвернул, хмурится, размышляет над ее словами… А женка-то кузнеца уж с иного боку заходит:

— Я вот проповедь батюшки Алексея никак не могу забыть, не идут слова его из головы… Как же торжественно он тогда произнес: победа князя Димитрия Иоанновича на Куликовом поле разнеслась на весь христианский мир! Базилевс Царьграда и сербские владыки, круль ляхов и мадьяр, и даже немцы из земель Ганзейских — все они славят победу русичей! И слава тех, кто дрался на Куликовом поле с магометанами, кто стоял за Русь Святую и веру Православную — их слава уже не померкнет в веках! И дети наши, и внуки, и правнуки — все запомнят славу русского воинства, сражавшегося на Куликовом поле!

Вот значит, как разумеет Настасья: задобрит мужа, захвалит за одержанную победу — а что по сравнению с ней брань с какими-то литвинами? Да Ягайло на один плевок супротив орды Мамаевой!

И ведь верно рассчитала хитрая баба: уж невольно улыбается Прохор, радостно ему слушать восхищенные речи жены! Да и ведь и заслуженно хвалят русских ратников за победу над агарянами — и живых, и павших…

Немного подумав, кузнец уж больше в шутку ответил жене:

— Да пока весть о победе нашей дошла до земель далеких, так уже все и переврали! Вот круль ляхов и мадьяр сочтет, что князь Димитрий с Мамаем бился по поручению хана Тохтамыша, своего законного господина… Что думаешь, вру? А вон булгарские купцы, что на торг явились, так по началу и говорили! Пока ряшки им не начистили…

Настасья попыталась было отрицательно покачать головой, но разошедшийся Прохор в ее сторону даже не посмотрел:

— В землях же Ганзейских немцы сочтут, что дрались с обеих сторон лишь дружинники конные — рыцари по-ихнему… И ведь скажут, что невелики были силы с обеих сторон — вполовину, а то и еще меньше, чем было на самом деле! Ибо у них самих рыцарей даже на большую сечу не так и много собирается… А что у татар больше половины войска — легкие конные лучники, так кому же об этом в земле немецкой ведомо⁈

Вновь, вновь горячится Прохор — Настасье пришлось уж едва ли не повиснуть на его плече! И заговорила она горячо, страстно — в самое уху мужу:

— А ты не думай про булгар, мадьяр с ляхами, да немчуру поганую! Главное ведь, чтобы дети наши помнили о победе славной на Куликовом поле! Так ведь тут-то все в наших силах — мы им правду честно поведаем, а не байки, что переврали иноземцы… Ой, Прошенька, а вон и сладкие калачики мои любимые! Купишь?

Очередной заискивающий взгляд в глаза мужа — да тот и сам от сладких, сдобных калачей никогда не откажется:

— Ну, куплю — куда деваться-то!

Вересень (сентябрь) 1381 года от Рождества Христова. Москва.

…Высокий и поджарый, жилистый и ловкий князь вихрем влетел в нарядные, богато украшенные палаты великокняжеского, белокаменного терема, обращая на себя невольные взгляды челядинок, тайком смотрящих ему вослед… А кто и в лицо бесстыже воззрится, даже с вызовом — словно предлагая себя! Да и то, хорош собой Владимир Андреевич, пригож лицом — а что бывает порой порывист и горяч, так то, может, и худо для князя… Но для девок-то совсем не худо — скорее наоборот!

Впрочем, Владимир Андреевич в сторону холопок даже не смотрит — да и в сторону боярынь не заглядывается, и на девиц-княжон, вроде бы и ровню себе, взгляда не обратит. Нет, любит он только жену и младенчика-сына, а других женщин для него как будто и не существует вовсе… Лишь случайно встретив супругу брата, Евдокию Дмитриевну, следующую в сопровождении собственной чади, радостно улыбнулся ей славный муж — да без всяких церемоний обнял столь же ласково встретившую его княгиню. Да и что говорить, таких верных и надежных спутниц, коей стала Димитрию Московскому дочь Нижегородского и Суздальского князя, еще поискать нужно…

Но вот и гридница. Стоящие у входа ее дружинники лишь низко поклонились «Храброму» князю, наряду со старшим братом именуемому «Донским» — преградить ему дорогу никто не додумался, и даже не рискнул бы! И вот уже, широко улыбнувшись, Владимир Андреевич влетел в просторную залу, стены которой украшает скрещенное оружие и шкуры добытых на охоте зверей, а по центру стоит широкий, продолговатый стол. В свою очередь, в изголовье его высится красивый резной трон — трон великого князя Владимирского…

Хотя, после Куликово поля — уже Великого князя Московского!

Дмитрий Иоаннович, за добытую над Мамаем славную победу нареченный Донским, встал навстречу двоюродному брату со столь же широкой, радостной улыбкой на устах, раскрыв руки для объятий. Кряжист и широкоплеч, по-медвежьи могуч старший брат — и по-медвежьи грузен. Впрочем, некоторая полнота вовсе и не портит великого князя… Крепко сжав Владимира в своих объятьях Дмитрий задал только один вопрос:

— Взяли?