Товарищ "Чума" (СИ) - "lanpirot" - Страница 30

— Давай выпьем, — предложила тётка, а после обсудим… За родителей! — И недрогнувшей рукой закинула в себя очередную дозу зелья.

Я поднял свою стопку и нерешительно поднёс к лицу. Меня и первая-то еще не отпустила — я чувствовал, что ноги меня совсем перестали слушаться. И, если придётся вставать, боюсь, заплетаться начнут. А вот мамаше, судя по довольному виду, хоть бы хрен! Вот как у неё так получается?

— Похоже, что до уровня настоящего ведьмака я еще не дорос… — едва слышно буркнул я себе под нос. — За родителей! — уже громче произнес я и, выдохнув, залил в себя вторую.

Рот вновь нещадно обожгло, но я уже был к этому готов. На этот раз жахнуло в желудке уже не так ярко, однако, разошедшаяся волна тепла была куда мощнее. А по мозгам вдарило так, что я едва не окосел. Картинка окружающей реальности вдруг раздвоилась, что мне пришлось приложить изрядные усилия, чтобы собрать глаза вместе.

С трудом, но я-таки сумел взять себя под контроль. А то что мамашка подумает? Что мужичок никчемный попался — с двух рюмок вышибает. А у неё ещё ни в одном глазу! Чувствую, что не смогу я выиграть это соревнование!

— Ты это, парниша, огурчиком малосольным закуси, — посоветовала тётка, подвинув ко мне миску с зелёными пупырчатыми овощами, которую я поперву-то и не заметил.

— После второй не закусываю[1], — грузно навалившись на стол локтями, развязно произнес я чутка измененную фразу еще не известную в этом времени.

— Ты бы не ерепенился, соколик, — усмехнулась Глафира Митрофановна, — а закусывал! Это я тебе как медик советую! Тебе еще минимум одну стопку выпить придётся…

— Третью? — переспросил я, натурально чувствуя, как всасывается в кровь «зеленый змий». — Да легко! — Но огурчик из миски все-таки взял, и с хрустом его откусил. — Так что там со мной приключилось, что всю память отшибло?

— Ранение серьёзное, — произнесла Глафира Митрофановна, — осколочное, проникающее в мозг. — Когда Акулинка тебя притащила, я думала не жилец ты… Но уступив её просьбе, прооперировала… — Сказав это, она внимательно отследила мою реакцию. — Вижу, сообщила уже доча…

— Что вы, мамаша, хирург? Да еще и с ученой степенью доцента? Да, рассказала Акулина вашу печальную историю, — признался я. — Сочувствую…

— Да чтоб ты понимал! — с горечью произнесла Глафира Митрофановна. — Этапы, лагеря — это сущие мелочи, по сравнению с тем, что они уничтожили все результаты моей многолетней работы! Сволочи! Ненавижу! — Она судорожно сжала кулаки. — Я ведь матери раньше не помогала — знала, на чем её дар завязан. Чем больше она людям будет вредить, тем выше в чинах вырастет. А я, наоборот, хотела людям помогать, чтобы делами добрыми отмолить её душу грешную… Но мать права оказалась — не оценили люди… Осудили, унизили, уничтожили всё, чем я жила! Жизнь мне сломали! Нет у меня теперь в ней никакого смысла… Только гнусное чувство мести…

Я молчал и не вмешивался, тихо слушая, как Глафира Митрофановна изливает мне свою душу. Много зла ей причинили люди. Превратили изначально светлую девушку, умницу и красавицу (даже лагеря не смогли полностью уничтожить её былую красоту) в озлобленную склочную тётку.

И не факт, что из этого состояния её можно обратно «к свету» вернуть. Но как бы там ни было, а я попытаюсь. Ведь хороших людей на свете больше. Много больше! Хотя, зачастую, бал в нашем мире правят, как раз, настоящие сволочи. Вот к ним-то доставшуюся мне темную силу и применять можно без всяких ограничений, чтобы жизнь малиной не казалась.

— Глафира Митрофановна! — всё-таки не выдержал я. — Да о чём вы говорите? Как так не осталось у вас никакого смысла в жизни? А семья? А дочь? Она у вас просто чудесная девушка! Добрая, отзывчивая, отважная! — зачастил я. — Меня, вот, спасла… Любит вас, хоть и не сходитесь вы сейчас в некоторых вопросах. Думаю, что она такая же, какой и вы были в молодости. Так вспомните всё хорошее! Нельзя жить одной лишь чёрной местью.

— А что, понравилась тебе моя Акулинка? — Глафира Митрофановна проницательно взглянула мне в глаза. — Так вот и женись на ней. Породнимся. А детки ваши такую силу ведовскую обрести смогут… Такие задатки меж собой скрестить, а после и им подыскать подходящие пары…

— Так-так, тещенька! — произнес я, повысив голос. — Не кажется ли вам, что это уже натуральной евгеникой[2] попахивает? На скользкую дорожку ступаете, Глафира Митрофановна! Хотите нацистам уподобиться? Тогда давайте уже всех неполноценных, кто без задатка ведовского, «под нож» определять. Только помните, что кто-то может и вас в неполноценные записать…

— А ты откуда об этом знаешь? О евгенике? — Неожиданно «сделала» стойку товарищ доцент.

О! Вот как раз и для тёщеньки шикарный псевдоним нарисовался. Товарищ Доцент — звучит!

— Мать писала, — усмехнувшись, пожал я плечами.

— Что-то ты темнишь, товарищ красноармеец, — вернула мне ответную усмешку Глафира Митрофановна. — Такое ощущение, что ты не консерваторию кончал, а учебное заведение совсем другой направленности. Да и речь у тебя слишком… странная, что ль… Словечки необычные временами проскакивают… Словно наш ты… и не наш…

— О как! Так тещенька меня тоже, выходит, раскусила? Опытная стерва! И глаз наметан. Ну, так зона и лагеря — та еще школа жизни. А я ведь, действительно, человек совсем другого времени и совсем другой страны. И это, наверное, внимательному человеку бросается «в глаза».

— А давай-ка начистоту, «товарищ», — неожиданно предложила она. — Кто ты на самом деле?

— Да кабы знать, Глафира Митрофановна? — виновато развел я руками. Рассказывать, что я из будущего я ей не собирался. Легенда с амнезией есть, и я буду её придерживаться, чего бы мне это ни стоило. — Не помню же ни черта!

— А я тебе вот что скажу… — Мамашка вытащила из-под стола руку, в которой оказался зажат наган убитого полицая, и направила ствол прямо мне в лоб. — А не засланный ли ты фрицами казачок? Руки на стол! Быстро! Ферштейн, немчура?

И когда только успела вооружиться? Я ведь и заметить не успел.

— Э-э-э, мамаша, вы чего, с дуба рухнули? — возмутился я, но руки на стол положил.

С неё станется — психованная после всех жизненных невзгод. Пальнет еще. А промазать тут сложно.

— Или настойка вам в голову дала? Какой я фриц? — продолжал я заговаривать ей зубы, прикидывая как половчее выдернуть наган из её руки. — Сами подумайте: мог я сам себе такую рану нанести, чтобы к вам в доверие втереться? И двух полицаев при вас же заземлил…

— Полицаи для фрицев, что мусор, — возразила тётка, и не думая отводить от меня ствол. — Легко пришьют и не почешутся.

— Погодите, а вам-то до всего этого какое дело? Вы же пять минут назад на весь мир обижены были, — напомнил я. — Чуть не весь род людской ненавидели…

— Ты горячее с мокрым-то не путай, касатик! — злобно усмехнулась тётка, на мгновение став похожей на свою мертвую мать-ведьму в нашу первую с ней встречу. — Я хоть и мести желаю, но я — русская! И всякой погани фашисткой по моей родной земле, как у себя дома, ходить не позволю! А вот как фрицев погоним, так и для мести время появится. А пока — ни-ни!

Ага, вот оно, оказывается, как? А что, так можно было? Ненавидящая весь род человеческий дочь ведьмы, оказывается, ярая патриотка? Твою мать, да у меня сейчас разрыв всех шаблонов случился.

— А ну говори, гад, — и она большим пальцем оттянула курок, показав, что намерения у неё весьма серьёзные, — с какой целью под красноармейца рядишься? Ну? Пальну «на три»! Раз! Два…

[1] Фраза «После первого стакана не закусываю» появилась в 1959 году после выхода фильма «Судьба человека». В немецком плену главный герой отказался закусывать после первого стакана. Фильм «Судьба человека» — советская военная драма режиссёра Сергея Бондарчука (он же играет главную роль), снятая на основе одноименного рассказа Михаила Александровича Шолохова «Судьба человека» (1956 г.), премьера фильма состоялась 12 апреля 1959 года.

[2] Евге́ника — учение об улучшении человека при помощи искусственного отбора (селекции). Учение было призвано бороться с явлениями вырождения в человеческом генофонде.