Кинжал для левой руки - Черкашин Николай Андреевич - Страница 26

«Вот и конец…» — подумал Кондратьев, но из горла вырвались совсем другие слова:

— Продуть среднюю!

Освободившись от балласта, «малютка» всплыла. Подорванная корма тянула вниз, однако Квасов успел дать противодавление в отсек, и лодка пока что держалась на плаву. Мина! Это Кондратьев понял сразу. Подтянули за минреп рулем глубины и… вот она расплата за бритье перед походом.

Боцман с аварийным фонарем ввалился в центральный пост, за ним, облитый чем-то густым и липким, инженер-механик.

— Товарищ командир, дать ход не сможем. Срубило гребной винт. Вода в корму поступает интенсивно. Пробоину не заделать.

— Сколько продержимся на плаву?

— С полчаса, не больше.

Кондратьев с трудом выбрался на мостик. Лунная дорожка убегала от борта к враждебному берегу. До заснеженных скал было не больше двух кабельтовых. Но как преодолеть эти триста метров, когда лодка превратилась по сути дела в бездвижный понтон? Есть надувной трехместный «тузик» для высадки диверсионных групп. Да что толку — семь ходок за полчаса не успеть… Вот тебе и семь «чертовых дюжин»! Более бесславного конца для своего корабля Кондратьев и представить не мог.

На мостик выбрались Квасов, боцман и лейтенант Ладошка. Стали держать общий совет. Смекали быстро. Работали еще быстрее — жить хотелось всем. Одним духом вынесли наверх баллон со сжатым воздухом, спустили на воду и пристроили к нему резиновую шлюпку. В «тузик» сел боцман с бухтой прочного линя, открыл вентиль, и баллон, словно ракета, помчал Ухналева к берегу, разматывая закрепленный на «малютке» трос. То был не трос, а нить Фортуны… Ее хватило до ближайшей скалы. А там боцман сумел набросить петлю на торчащий из воды «чертов палец» и дал знак на лодку. Электрики подали питание на шпиль, и якорная лебедка, наматывая линь, стала подтягивать субмарину к берегу. На все про все ушло четверть часа. Успели не только высадиться на скалы, но и перекидать часть продуктов. Потом «малютка» вздыбилась, задрала нос и свечой ушла в черную воду фиорда. Моряки сдернули пилотки и шапки…

Уже светало, и надо было уходить вглубь полуострова как можно быстрее. Проваливаясь в снег то по колено, то по пояс, подводники волокли свои пожитки, как погорельцы с пепелища. Неощутимый в ажиотаже высадки морозец вдруг дал знать себя довольно зло. Кондратьев почувствовал, как больно заныли пальцы в забитых снегом сапогах. Под козырьком большого валуна, похожего на постамент Медного Всадника, остановились перевести дух. Первым делом посчитали оружие: три офицерских пистолета, четыре финки и три гранаты. Немного на семнадцать человек. Но все же отбиться от небольшого патруля можно… Из провизии успели спасти дюжину банок тушенки, десять — сгущенного молока, пять плиток шоколада, коробку сухарей, жестянку с галетами, канистру спирта, шесть пачек «Беломора». Но самое важное: лейтенант Ладошка прихватил брезентовую кису с секретными документами и карту норвежского побережья. Нашли свое место, наметили путь. Им ничего не оставалось, как пересечь полуостров Варангер, выйти на западный берег одноименного фиорда, а там, захватив рыбацкую лайбу, пройти миль двадцать до полуострова Рыбачий, на котором держали оборону советские войска. Легко сказать — пересечь. По самым скромным прикидкам, путь к морю занимал не меньше ста километров. И это по непролазной горной тундре, без лыж, без меховой одежды, в арктические морозы… Дойдут, наверное, не все… Кондратьев оглядел сгрудившихся вокруг него людей. Почти все были в ватниках, двое мотористов в суконных бушлатах. Эти долго не продержатся, первые кандидаты к праотцам… Уже зубами стучат.

— Налейте им для согрева!

Квасов, хранитель драгоценной канистры, скупо отлил им по полкружки спирта. Остальным плеснул на донышко — для поднятия поникшего духа.

— Шабаш! — скомандовал Кондратьев. — Малый вперед!

И вереница черных людей двинулась по белому снегу на рдеющий восток.

Капитан-лейтенант Кондратьев шагал во главе походной вереницы. В черном лодочном ватнике, в ссохшейся от морской воды флотской ушанке, заросший щетиной, он походил скорее на беглого зэка, чем обладателя блестящего военно-морского звания. За ним тянулась цепочка ему подобных путников. Шли молча, ступая след в след, оскользаясь на обмерзших камнях, проваливаясь в снежных наметах… Командир вел экипаж по распадкам и лощинам, опасаясь забираться на видные места, хотя по плоским вершинам сопок идти было бы значительно легче. Компас снять не успели, и Кондратьев держал на восток, доверяясь лишь штурманскому чутью да Полярной звезде, которая время от времени посвечивала за левым плечом. Должно быть, со стороны он походил на библейского вождя, выводящего свой народ из жестокой белой пустыни. Но видеть со стороны их могли разве что полярные совы да дикие олени, благоразумно державшиеся намного дальше, чем их могла достать пистолетная пуля. Сглаженные взгорбья лапландской тундры возникали по сторонам и спереди с удручающей неизменностью лунного ландшафта. Зато в эдакой глухомани можно было почти не опасаться засад, патрулей, армейских блок-постов. Пока что самым страшным врагом оставался мороз. Он донимал моряков все горше и горше…

Первую ночь перебивались тем, что жгли постранично кодовые книги и прочие секреты, сгрудившись над крошечным комельком так, что и проблеска пламени не вырвалось наружу. На этом же огне разогрели и четыре банки тушенки из расчета одна на четверых. Каждому досталось по сухарю, политому горячим говяжьим жиром с волоконцами консервированного мяса, да еще по ложке сгущенного молока, распущенного в спирте. Престранный напиток тут же прозвали «молочком из-под бешеной медведицы». Худо-бедно, но ночь переморгали, тесно прижавшись друг к другу спинами. Но к утру открылись первые обморожения. Кок-торпедист Шхерия предстал перед боцманом-врачевателем с ушами и носом белее поварского колпака, натянутого под ушанку. Ухналев долго растирал лицо кавказца снегом и спиртом, но без особого успеха.

Вторую ночь перетолклись под навесом огромного скособоченного валуна, соорудив чахлый костерик из остатков секретных бумаг, добытого из-под снега мха и прутиков скудного кустарника. Тесные, стылые отсеки родной «малютки» казались отсюда райскими кущами.

— Штурман, карту!

Скрюченными от холода пальцами лейтенант Ладошка расправил на расстеленной кисе путевую карту. Кондратьев молча шевелил вздувшимися от мороза губами. По самым грубым прикидкам выходило, что за два дня они преодолели не больше тридцати километров.

Ужин мало чем отличался от вчерашней трапезы. Разве что «молочко из-под бешеной медведицы» заели двумя дольками шоколада. Но и эта добавка не спасла мотористов в бушлатах. Оба так и остались сидеть на снегу, задубев от мороза насмерть. Их уложили под валуном, завалив от песцов камнями.

В путь двинулись в угрюмом молчании. Теперь их было пятнадцать живых душ. Но кто мог сказать, сколько вмерзнет в снег на следующей ночевке? Февральский мороз закрепчал так, что при резком вдохе слипались ноздри.

Кондратьев обернулся — и сердце его сжалось: экипаж подводной лодки, лишившись прочного корпуса был столь же беззащитен на суше, как рептилия, оставшаяся без панциря. Он был головой этой черной змеи, которая послушно влачила за ним свое живое пока что тело.

К полудню они пересекли, наконец, единственную в здешних местах дорогу, помеченную на карте. То был рубеж жизни, к которому стремился капитан-лейтенант все это время. Узенькая шоссейка бежала от Таны в глубине фиорда к городку Берлевог, что находился в самой северной точке полуострова. В придорожных валунах Кондратьев укрыл моряков, рассказав каждому кому что делать, когда из-за поворота появится машина. Колонну им не одолеть, но одиночный грузовик или легковушка были вожделенной добычей. И они стали ждать, веря в свое военное счастье, в свое спасение.

Ждать пришлось долго, до позднего вечера. Сигнальщик Гай первым заметил тусклые огоньки пригашенных фар, которые двигались со стороны Берлевога.