Кинжал для левой руки - Черкашин Николай Андреевич - Страница 25

— Выбрить правую щеку! Есть выбрить правую щеку! Бреется правая щека… Намылить подбородок! Есть намылить подбородок!.. Отставить!

Командир «91-й» отшвырнул бритву: кто же бреется перед выходом в море?! Он нарушил старый подводницкий обычай и теперь, ох, несдобровать в Тана-фиорде[12]! Да еще этот осколок разбитого зеркала на кухне. Давно надо было выбросить! Да еще выход в пятницу… Все сходилось одно к одному.

Он с тоской потер выбритую щеку и снова взялся за бритву. Не идти же со щетиной по левому борту. Но усы оставил. Может, зачтет капризная морская фортуна?

На лодку Кондратьев прибыл за четверть часа до подъема флага. Экипаж «малютки» из шестнадцати человек уже стоял на заснеженном пирсе в двухшереножном строю. Помощник, он же штурман, двадцатилетний лейтенант Ладошка, срывающимся тенорком доложил о готовности к подъему флага. Кондратьев обвел взглядом своих людей так, будто видел их впервые. Правый фланг открывал круглолицый инженер-механик Квасов. Он был вторым офицером на лодке после помощника. Горький пьяница, но великолепный дизелист, инженер-капитан-лейтенант был снят из флагманских механиков «малюточного» дивизиона и назначен на лодку обычным «дедом». В море с таким мехом горя не знать… Рядом с ним — боцман главстаршина Ухналев, донской казак, человек ершистый, горластый, однако знающий толк в непростом боцманском деле. По совместительству — корабельный фельдшер, поскольку учился в далекой юности на зоотехника. Во всяком случае, одна операция удавалась ему мастерски: боцман выводил Квасова из запоя в любое время дня и суток, вливая меху в глотку зверский коктейль из спирта, разведенного соляром.

По левое плечо боцмана — командир отделения рулевых-сигнальщиков старший матрос Саша Гай, гитарист, гармонист, балабола, душа любой компании, любимец полярнинских зенитчиц, телефонисток и медсестер. Это он изрек в курилке: «Если Родина прикажет, мы и шинель в трусы заправим», за что после ужина был вызван в особый отдел. Кондратьеву стоило больших трудов вызволить его из цепких рук чекистов. Разве ведомо им, что на мостике Гаю цены нет: один держит под зорким дозором весь круг морского горизонта. Чайка тишком не пролетит! Отпустили до поры…

Далее матрос Шкерия — кок-торпедист. Лучший кулинар среди торпедистов и лучший торпедист среди кулинаров. У каждого подводника на «малютке» по две специальности: радиотелеграфист, он же и гидроакустик, а штурманский электрик несет вахту не только у гирокомпаса, но и у гребного электромотора… Мал подводный кораблик — да опасен. Не зря говорят: «Не так страшен черт, как его “малютки”». По лабиринтам норвежских шхер только на них и лазать.

— Команде вниз! Корабль к бою и походу изготовить!

В один миг вся подводная братия исчезла в верхнем рубочном люке. Командир последним влез в стальной колодец входной шахты. Подводная лодка, даже когда она стоит у причала, — уже линия фронта. Люк задраил, и ты в траншее. Вышел в море, и ты уже в бою, даром что со стихией. А уж противника встретил, тут уж над тобой тройная смерть нависла: от коварства всегда жизнеопасной лодочной машинерии, от разгула морской стихии и от глубинных бомб надводного врага.

Кондратьев вдохнул привычный лодочный воздух, насыщенный запахами соляра, краски, резины, хлеба и дешевого матросского одеколона. Переоделся из шинели в ватник. Как поет балабола Гай под гитару: «Маленькой лодочке холодно зимой». В «малютках» не предусмотрено отопление, и экипаж согревается на походе надышанным воздухом да теплом от работающих механизмов.

В штурманской выгородке лейтенант Ладошка переносил на карту последние данные разведки о минных заграждениях немцев на подходах к Варангеру. Залив Тана-фиорд, куда предстояло проникнуть «М-91», уходил вглубь побережья миль на сорок. В гавани Таны всегда отстаивались немецкие транспорты и эсминцы. Вглядываясь в изобаты глубин, Кондратьев пытался представить себе, где и как по склонам подводного каньона лежат три погибшие там «малютки». Кто их, что их погубило — никто никогда не скажет…

Очертания Тана-фиорда походили на распахнутую трехглоточную пасть каменного монстра. В ней предстояло провести по меньшей мере неделю… Эх, не надо было бриться перед походом!

За час до полуночи над Екатерининской гаванью разыгралось северное сияние. Зеленовато призрачные всполохи перебегали от горы Вестник до горы Энгельгардта, словно свитки судьбы. Поди, прочти в них что-нибудь…

«Малютка» Кондратьева уходила в море глухой ночью. По обычаю — на счастье — «чалки» с причальных палов сбросил сам командир дивизиона.

— С Богом! — напутствовал он, хотя не верил ни в черта, ни в Бога.

— Малый вперед! — крикнул Кондратьев в амбушюр переговорной трубы, и «аркашка» — коломенский дизелек — забубнил свою походную песнь. Красные гранитные скалы в белых снежных языках нехотя расступались по бортам субмарины, открывая хорошо подсвеченный луной горизонт. Сколько раз Кондратьев видел эту грань моря и неба, но на сей раз это был его горизонт. Он и только он, капитан-лейтенант Иван Кондратьев, отвечал сегодня за все, что ожидает там, за окаемом, его корабль, его людей. Так волнуется запойный игрок, видя поле своей рулетки…

Едва вышли из Кольского и обогнули мыс Цып-наволок, как крутая волна зимнего шторма ударила «малютку» по скулам. Впору было погружаться, но тогда, израсходовав энергозапас аккумуляторных батарей, надо было вместо боевой позиции уходить подальше от берега, чтобы бить зарядку по полной схеме. Кондратьев вместе с сигнальщиком Гаем перемогали шторм на мостике, до последней надежды. И только тогда, когда Квасов доложил, что из аккумуляторных баков выплескивается электролит, командир отдал долгожданный приказ: «К погружению!»

На траверзе погашенного Вайдагубского маяка «М-91» ушла под белые гребни волн. Но и на рабочей глубине в сорок метров «малютку» покачивало весьма ощутимо. Оставив на командирской вахте штурмана, Кондратьев пошел по отсекам. В аккумуляторной яме оба электрика отмывали от кислоты трюм ветошью, смоченной в содовом растворе. Мотористы блаженно почивали, привалившись спинами к горячему дизелю. Их вахта кончилась. Квасов в аварийном свитере под расстегнутым кителем озабоченно поглядывал на ампер-часы.

— Ну, что, мех, схарчим батарею до позиции? Или дотянем?

— На пару часов хватит. А там уж лучше подзарядиться.

— Да уж лучше быть здоровым и богатым…

Кондратьев вернулся в центральный пост. В переборочную дверь просунулась голова кока Шхерии.

— Товарищ командир, чай готов, завтрак готов! Вам сюда или в кают-компанию?

— Тащи сюда… Команде завтракать! Штурман — место?

— Проходим траверз Киркенеса.

Со стаканом чая в одной руке и бутербродом в другой Кондратьев заглянул в отодвинутую дверцу радиорубки, где гидроакустик Хмара напряженно вслушивался в шумы штормового моря. Он сидел в ватнике, накинутом поверх бушлата, и прижимал наушники ладонями, разбирая лишь ему одному слышимые звуки. Капельки пота выступили на висках. Кондратьев и без доклада понял — цель!

— Ну, рожай!

Хмара помедлил еще с минуту, наконец, удостоверился.

— По пеленгу сорок — цель! Предполагаю — эсминец.

Командир поперхнулся бутербродом.

— Боевая тревога! Торпедная атака!

Всплыв под перископ, Кондратьев, кроме верхушек волн, ничего не заметил. Шторм, хоть и послабел, но нечего было и думать атаковывать эсминец из-под воды. Всплыли под рубку, и только тогда с мостика — при свете бессолнечной полярной зори — востроглазый Гай с трудом заметил мачты эсминца, то возникающие, то исчезающие в провалах дальних волн. Завидная добыча уходила на запад. А «М-91», обогнув полуостров Варангер, взяла курс на чистый зюйд — на вход в Тана-фиорд. Входили темной ночью в надводном положении, прижимаясь сначала к западному берегу, потом к восточному. В четыре часа утра, завидев быстро идущий торпедный катер, погрузились и пошли на перископной глубине. А в четыре двенадцать резиновый наглазник перископа с силой ударил Кондратьева в лицо, да так, что он на секунду потерял сознание, почти не расслышав глухого взрыва под кормой «малютки». Лодку тряхнуло с такой силой, что нос выбросило из-под воды, и всех, кто стоял в отсеках, швырнуло на кормовые переборки. Погас свет, и палуба в кромешной тьме вдруг стала уходить на корму, дыбясь, как сходня в отлив.