Позывной "Курсант" 4 (СИ) - Барчук Павел - Страница 31

Шипко еще крепче сжал пальцами мое плечо, а потом с силой тряхнул меня. Взгляд у него был злой. Очень. И не подумаешь, что этот человек всего лишь несколько минут назад разговаривал со мной спокойным голосом, вел себя, как адекватный.

Столь неожиданный перепад настроения выглядел, честно говоря, самым настоящим приступом безумия, которое вдруг приключилось у чекиста. Может, он и правда звезданутый? А что? Ходил более-менее тихий, а сейчас просто обострение у человека. Конечно, не сезон для таких вещей пока что. Зима на дворе. Но, хрен его знает, как там у шизофреников происходит.

В любом случае, рыпаться не нужно. Я, конечно, благодаря тренировкам у Молодечного, очень даже поднаторел в драке, да и мои воспоминания о боксе тоже пригодились, однако, есть подозрение, Шипко вообще ни разу не лыком шит. Я помню, как он спокойно пробегал с нами весь маршрут и даже дыхание у товарища сержанта не сбивалось. Будет очень глупо, если я сейчас дам Панасычу в рожу, и, возможно, даже неплохо дам, но в итоге он меня все-таки скрутит. Подозреваю, после таких закидонов дружба у нас с ним точно развалится.

К тому же, с психами надо говорить спокойно, резких движений не делать. Глядишь, пройдёт у него бзик. И взбесился, главное, из-за этого дебильного Макаренко. Почему я должен его помнить? Мне было, блин, шесть лет! Вернее, не мне… Тьфу-тьфу-тьфу… Деду.

— Когда соседка притащила сына Сергея Витцке к нам, он молчал. — Продолжил Панасыч тихим злым голосом. — Вообще. Отказывался разговаривать. Не плакал, не просился к родителям, даже не спрашивал, где они. Он просто сидел молча и таращился на нас пустым взглядом. Будто не ребенок, а кукла. К нам, это, чтоб ты понимал, в ОГПУ. И мы ничего сделать не могли. Доктор осмотрел, сказал, мол, последствия испуга или нервическое расстройство на фоне сковавшего разума страха. Пройдёт ли? Не известно. Может остаться на долгое время вот таким разумным овощем, который ни слова не говорит. Такая, знаешь, заторможенность в поведении. Тебя почти дурачком тогда назвали. И еще у тебя была с собой тетрадь в твердом переплёте. Хотели забрать, а ты укусил за руку сотрудника. Молча. Еле отняли. Как зверёныш ты себя вёл. Посмотрели, что-то типа дневника. Не понятно, почему ради него чуть пальцы не отгрыз моему товарищу. Ладно. Не об этом речь. Тебя отправили в коммуну, как ребенка врагов народа, но ребенка, имеющего определённые проблемы. Именно поэтому сюда, а не в другое место. Однако Антон Семенович тебя принял. Вот к тебе почему-то он отнесся хорошо. Так же хорошо, как к своим этим обожаемым беспризорникам. Сказал, ты нормальный и все с тобой тоже нормально. Надо просто выждать время. Надо дать тебе покой душевный и труд физический. И знаешь, что интересно, он ведь оказался прав. Это я позже узнал, когда в составе комиссии приехал, чтоб забрать сына Сергея Витке через год из-за очень важных обстоятельств, касающихся дела твоего отца. Но ребенка не оказалось. Выяснилось, утонул. Поямо за неделю до нашего приезда. Вот ведь горе, так горе.

Панасыч замолчал, глядя мне в глаза. Я на всякий случай тоже не произносил ни слова, но и взгляда не отводил. Хотя пока до конца не понимал, что именно взбесило чекиста.

А вот момент с участием Шипко оказался, мягко говоря, неожиданным. И молчал, гад… Ты посмотри, каков хитрец. Ни разу даже намека не сделал, что мы встречались уже. Что он знает, кто я есть на самом деле.

То есть, он… Твою ж мать… Он видел меня… Деда! Деда видел в то время. Он, получается, общался с ним. Выходит, я мог бы его узнать. Но… С другой стороны, сам говорит, Алеша вел себя как психованный. В том смысле, что тормозил, ничего не говорил. Может, я товарища сержанта госбезопасности и не помню из-за стресса.

Не успел додумать эту мысль, как тут же долбанула другая, не менее «радостная». Если Шипко в 1927 году уже служил в ОГПУ, какой он, на хрен, сержант⁈ Вот правильно я думал! Правильно. За десять лет ни одного нормального повышения? Не верю!

— Молчишь? Хорошо. Давай дальше. Я могу допустить, что ты напрочь забыл те дни, которые провел в ОГПУ. Могу. Хорошо. Состояние такое было…

Я мысленно похвалил себя за верные предположения. Хотя внешне вида не показал. Естественно, Панасыч озадачился, чего это я никак не реагирую на него.

— Но Макаренко ты должен помнить! Он тебе уделял много времени. Лично с тобой говорил не единожды. Именно благодаря ему ты снова пришёл в норму. Перед твоим «утоплением» вел себя уже совершенно обычно. Как, объясни, ты ухитрился забыть человека, который на тот момент вытащил тебя из поганого состояния?

Не успел Шипко договорить, а у меня в голове снова пронеслись картинки. И снова это было не мое. Аж прострелило, честное слово. Прямо от головы до пят пробежала ледяная, пугающая волна осознания. Мандец приходит незаметно и сейчас он пришел.

Я в данную, конкретную секунду вспомнил жизнь в коммуне имени Дзержинского. Не всю, конечно. За год много чего произошло. Нет. Я вспомнил, что жили мы в отрядах. Отряды были небольшими, по двенадцать-пятнадцать человек. Всего тринадцать отрядов. Во главе отряда стоял командир. Командиры постоянно менялись. Один человек мог быть и подчиненным, и командиром. Так Макаренко вырабатывал умение руководить и подчиняться. По коммуне назначался дежурный командир. Правящей лиги при такой выборности быть не могло. Командира выбирали на полгода, если он не провинится. Да, беспризорники не менялись по щелчку пальцев. Многие сопротивлялись новому укладу. Некоторые по началу пытались сбежать и сбегали. Воровали, где получится. Все это было. Да и хрен с ним. Важно другое. Я снова вспомнил кусок прошлого деда, как свой! Хоть плачь, честное слово. Это прям совсем плохо. Очень плохо.

Возможно, я бы повел себя в нашем разговоре иначе. Возможно начал бы оправдываться. Не знаю. Но сейчас меня прямо накрыло из-за всего происходящего злостью, не меньшей, чем у чекиста. Потому что именно сейчас, в этой чертовой коммуне, я вдруг отчётливо понял — все. Это — конец. Вернее, это конец моей настоящей жизни. Я теперь — дед. Я — Реутов Алексей по-настояшему. Вот из-за чего у меня начались эти странные приступы, на прогулке с Бернесом и Наденькой. На уроке потом тоже. Я просто окончательно «сросся» с дедом. С его телом. Так, что ли… Выходит, его тогда в детском доме все же грохнули малолетки. В той драке, которая случилось после моего пробуждения в 1937 году. И я… Ну… Видимо, умер.

— Ты издеваешься? — Прошипел Панасыч. — Что за молчание⁈

— Нет! — Я схватил руку чекиста, а потом с силой откинул ее в сторону.

Сказать, что он удивился, ничего не сказать. Такого бунта Панасыч явно не ожидал.

— Отвечу на ваши вопросы. Только и вы уж давайте по-честному, открыто. Говорите, были сотрудником ОГПУ? Хорошо. И явно ведь не в друзьях товарища Бекетова ходили. Тогда объясните и вы. Почему сейчас от него зависите? Чем он вас взял? Купил? Угрожал? Заставил? Хотите откровенности? Не вопрос. Но сначала — вы.

Можно было бы подумать, что после моих слов Шипко со всех ног кинулся что-то рассказывать, каяться или выпытывать ответы у меня. Ну или хотя бы как минимум потребовал объясняться. По крайней мере, это выглядело бы логично в сложившихся обстоятельствах. Вроде момент накаленный, самое время выложить карты на стол. Я — ему в рожу обвинения. Он — мне. Но… «Вау» не произошло, как говорил один мой товарищ в прошлой жизни.

Панасыч просто многозначительно хмыкнул, в одно мгновение успокоился и… абсолютно нормальным голосом поинтересовался:

— Я так понимаю, с местом, которое тебе нужно, возникла проблема? Судя по твоему лицу, где искать то, ради чего мы проехали немаленькое расстояние, ты не знаешь. Кроме общего понятия «сарай» есть еще какие-нибудь данные или координаты? Детали, может?

Я растерянно моргнул и на автомате сначала кивнул, потом отрицательно покачал головой, имея в виду ответ сразу на два вопроса. Это было неожиданно, вот такой его очередной перепад настроения.