Поцелуй черной вдовы (СИ) - Бергер Евгения Александровна - Страница 2

– Ну и кто из нас на коне? – осведомилась она, глядя в пустые глаза своего мертвого мужа номер четыре. – А я ведь предупреждала: не прикасайся ко мне. – И головой покачала.

Потом растрепала свои черные волосы, покусала чересчур бледные губы и приняла, как ей казалось, наиболее подходящую случаю позу, то есть забилась испуганной птичкой к спинке кровати и закричала.

Кричать пришлось долго, даже горло сорвала. Слуги, должно быть, осведомленные о предпочтениях своего господина, не сразу поняли, что вопила она не в процессе любовных утех, а от ужаса.

– Что случилось, моя дорогая? – В комнату вплыла дородная миссис Остин, ее названая золовка.

Ее взгляд прошелся по распростертому неподвижному телу со спущенными штанами, по плети в изножье и вспухшей коже на руке перепуганной девушки.

– Я... я не знаю... – Соланж разрыдалась, да так натурально, что растопила бы камень, не то что сердце пухленькой миссис Остин. – Он... он д-делал это со мной, а потом...

Слуга, склонившийся над ее братом, покачал головой, констатируя очевидный для всякого факт: боров умер – и женщина, подойдя к ней, погладила девушку по волосам.

– Ну, перестань, – очень нежно сказала она, – и расскажи, что случилось.

– Он просто упал и... Я так испугалась! – Она нарочно утерлась покалеченной мужем рукой. – Что с ним? Он жив?

– Мне очень жаль, дорогая.

Соланж завыла, уткнувшись в плечо названой родственницы. От той пахло корицей и пОтом, но корицей сильнее, и это невольно располагало к себе. Миссис Остин вообще была душкой по сравнению с ее братом...

– Что... что же мне теперь делать? – рыдала Соланж. – Как быть?

Женщина снова ее пожалела, погладив по волосам, а потом заглянула в глаза.

– Скажи, вы успели... ну...

– У меня кровь, – стыдливо отозвалась Соланж, опустив глаза. И приподняла камизу, демонстрируя красные пятна...

Миссис Остин, кажется, тоже смутилась, так как расспрашивать больше не стала, только сказала:

– Тогда ты по праву вдова моего брата, Соланж. И как бы ни было мне печально признавать этот факт, брат отчасти сам виноват в том, что случилось! Он много пил. И путался с недостойными женщинами. Вот его и постигла Божия кара! Ты веруешь, девочка?

– Да, госпожа.

– Вот и славно, молись за Винсента денно и нощно, дабы искупить его грешную душу. – И она осторожно погладила ее вспухшую кожу. – И не держи зла на него.

– Как я смогла бы? Мы перед Богом венчанные супруги.

Миссис Остин невесело улыбнулась, а потом, подхватив с пола плащ, укутала в него девушку.

Соланж рыдала на похоронах. Плакать ей помогала память о матери, рано ушедшей и очень много значившей для нее: по сути, она была той единственной нитью, что связывала Соланж с этим миром – без материнской любви, без ее нежных объятий, прикосновений душа девушки истаивала от одиночества. И никому не было до этого дела!

Даже отцу с братом.

Особенно им, знающим ее тайну.

Едва Винсента предали земле, как они, запершись в его доме на окраине Стратфорда, предались пьянству в своей обычной манере: гоняли слуг в винный погреб снова и снова, пока не угробили половину запасов, а от их перегара не начинали слезиться глаза у каждого в миле вокруг.

В такие запойные дни Соланж предпочитала держаться подальше от брата с отцом, больше сидела у себя в комнате или, как в этот раз, ходила гулять в Арденском лесу, наполненном гомоном птиц, и сейчас по весне особенно восхитительном, – лицезреть затуманенные алкоголем глаза ей хотелось меньше всего.

Но сегодня, тщательно все обдумав, она решилась на разговор...

Прошла после прогулки с библиотеку, где никогда не прочитавший ни строчки ее младший брат Джеймс предавался вселенской тоске за бутылкой доброго сидра, и с жалостью на него посмотрела. И это все, ради чего они прилагают столько усилий, просто чтобы упиться до свинячьего визга?

– А, черная вдовушка... выползла, наконец, из своей паутины... – осклабился брат, отсалютовав ей бутылкой и не поняв значения этого взгляда. – Ты неплохо сработала в этот раз. Прям ну очень правдоподобно... «Он просто упал, госпожа. Не знаю, что с ним случилось!» – кривляясь, передразнил он сестру.

Это было не то, над чем стоило бы смеяться, и Соланж замутило.

– Ты жалок, – констатировала она.

А Джеймс, пьяно расхохотавшись, замолчал вдруг и ткнул в ее сторону пальцем.

– Зачем явилась, нотации будешь читать? Так вот от тебя я их слушать не буду. Пошла отсюда!

Прогоняя ее, как паршивую собачонку, брат все-таки кинул опасливый взгляд на ее руки в перчатках.

Боится, и правильно делает. Им бы всем следовало бояться, этим жалким пародиям на мужчин, знай они правду о ней! Всем похотливым ублюдкам, что западали на ее милое личико и тоненькую фигурку девочки-феи. Как брат и тыкал ей в каждую встречу, она паучиха, причем смертельно опасная. С ней лучше бы не шутить!

– Обойдусь без нотаций, – сказала она, старательно делая вид, что враждебность родного ей человека не причиняет физической боли (это было не так), – мне, знаешь ли, все равно, как именно ты умрешь, – она наклонилась, упершись руками в подлокотники кресла, и брат опасливо вжался в мягкую спинку, – упадешь ли с моста в бурную реку или рвотой своей захлебнешься, а может... у тебя сердце откажет... – зловеще прошелестела она. И отступила, оправляя пышную юбку. – Но я хочу быть уверена, что, когда это случится, я не останусь без шиллинга за душой.

– Грязная шлюха! – выплюнул брат, вскакивая на ноги.

Похоже, он не на шутку перепугался, оказавшись в кольце ее рук, в своеобразной ловушке, и теперь отходил единственно доступным для него образом – через брань и бутылку. Бутылку, кстати, пустую, он запустил через комнату прямо в камин, где, разлетевшись осколками, она затушила чуть теплящийся огонь.

Соланж вздрогнула, но взяла себя в руки: знала, что разговор легким не будет. Как и любой разговор с ее братом...

Особенно о деньгах.

– Можешь звать меня, как угодно, – спокойно сказала она, – но я хочу получить свои деньги.

– Твои деньги? – Брат поперхнулся. – У тебя нет своих денег. Все твое – наше. Окстись, дорогая сестрица!

– Пятьдесят фунтов, – не стала ни возражать, ни спорить Соланж. – Я хочу пятьдесят фунтов! Не так уж много, если подумать, учитывая к тому же, что деньги все же мои.

– Да ты совсем обнаглела, – брызнул слюной от возмущения брат. – На кой тебе пятьдесят фунтов, скажи? Мы с отцом даем тебе все: и красивые платья, и крышу над головой, и питаешься ты не хуже самой королевы.

Соланж усмехнулась:

– Вы даете мне все, в самом деле, Джеймс? – Она сделала шаг в его сторону. – Давай посмотрим правде в лицо: это я обеспечиваю вас всем. Это только благодаря мне вы упиваетесь лучшими винами и спускаете деньги в борделях и за игорным столом! Я заработала каждый пенни, которым ты попрекаешь меня. – Она хлопнула раскрытой ладонью по деревянной столешнице, и ее собеседник подпрыгнул на месте.

– Т-ты... т-ты... отец все узнает... – заикаясь, пролепетал он. – Я ему расскажу.

– Уж будь добр.

– Он всегда говорил, что ты вся в мамашу, такая же ненормальная.

– Уж если на то пошло, Джеймс, – улыбнулась Соланж, – она и твоя мать не в меньшей степени, чем моя.

Разговоры о матери лишали Соланд душевного равновесия, и без того достаточно зыбкого, и брат, наверное, зная об этом, так или иначе сводил любой разговор к этой теме. Но обычно ограничивался полунамеками и многозначительным взглядом, сегодня же, одурманенный алкоголем и самой мыслью расстаться с деньгами, прибранными к рукам, заговорил по-другому.

– Я хотя бы не шлюхин ублюдок, дорогая сестрица, и рожден в браке, как доброму христианину и надлежит. Ты же... проклятый выродок... Лучше бы умерла от чумы в первые месяцы своей жизни, чем выросла в ЭТО. – Он окинул ее неприязненным взглядом. – Стала ЭТИМ. Одному Богу известно, кем был твой папаша... Ядовитым тарантулом-людоедом? – брат насмешливо хохотнул, заметив ее опрокинутое лицо.