Толераниум - Огородникова Татьяна Андреевна - Страница 32

– Я не хочу.

– Я лучше знаю, что ты хочешь, – грозно произнес он. – Одевайся. Я бы тебе помог, но ты же откажешься.

Он прошел на кухню, бесцеремонно влез в холодильник и начал там шарить. Лаура слышала, как то и дело щелкала дверца холодильника. Зачем он туда полез? Что ему там надо? Что он вообще делает в ее доме? Они не друзья и не любовники, никогда ими не были и не будут. Вдобавок он прекрасно знает, что она его едва переносит.

Не понимая почему, но она подчинилась ему и начала одеваться. У нее не было сил прикрикнуть на него или попросту выставить за дверь. Время, проведенное в полной изоляции, вытянуло из нее все силы и все соки. На смену отчаянию пришли бессилие и отупение.

Погода вовсе не была хорошей. Моросил мелкий дождь, было зябко, серо и противно.

Они прошли мимо торгового центра, свернули на аллею Славы, и только там он слегка сбавил темп. На ходу он притормаживал, поправлял ей шарф и по-хозяйски снова тащил вперед. Всю дорогу Баринов непрестанно говорил о себе. Рассказывал что-то о своем детстве, про уличные драки и какую-то собаку по кличке Гадина и еще много чего.

– Я тебя не слушаю, – призналась Лаура.

– Я знаю, – сказал он и продолжил свой рассказ. Как в середине девяностых он скупил и раскрутил химчистки, как все переоборудовал и половину помещений сдал в аренду и, наконец, что именно он придумал название сети: химчистка «Белый лебедь». Понятно и мило. Тогда он не знал, что под этим названием давно существует учреждение с другими функциями. Хотя как посмотреть…

– Я устала, – перебила Лаура занимательного рассказчика.

– Да ничего ты не устала, – небрежно отозвался Баринов. – Тебе так кажется потому, что у тебя ноги кривые.

– Что? – опешила Лаура. – У меня? – Ей захотелось съездить ему по физиономии, развернуться и уйти. Но сейчас без поддержки она не дойдет и до угла, а он этим пользуется. Ей и без того тошно, а с ним еще тошнее. Вломиться в ее дом с воровской отмычкой, вытащить в собачий холод на улицу, изложить свою биографию с самого момента зачатия, а после этого обозвать кривоногой? Это просто издевательство. Мстит за то, что она его отвергла. Наслаждается ее жалким видом. Лаура знала, что выглядит не лучшим образом. Лицо отекшее, глаза заплывшие, волосы торчком. Зачем вдруг он заявился к ней домой? Вдруг он что-то пронюхал? Нет, этого не может быть. Но с чего это вдруг он так осмелел?

– Только косоглазый злобный хам может назвать мои ноги кривыми.

Баринов стиснул ее руку еще сильнее.

– Ну, может, не кривые, но слегка кривоватые, – самодовольно ухмыльнулся Баринов. – Не злись, тебе это не идет. У тебя и без того видок еще тот. – Он искоса смерил ее взглядом и снова хмыкнул.

– И вид у меня не тот, и ноги кривые, – перечислила Лаура. – Так чего ж ты выгуливаешь меня? Что ты от меня хочешь?

– Жениться.

– Что?

– Жениться, говорю, на тебе, – произнес он буднично, без малейшего смущения. – Без меня ты пропадешь.

– Как же я до сих пор без тебя не пропала? – съехидничала Лаура.

– Вот именно, до СИХ пор! Так что соглашайся.

– Ни за что!

– Да я ничего и не требую у тебя! Наоборот – предлагаю! – Он не собирался сдаваться. – О таком, как я, только мечтать можно. Я умный, надежный, богатый и никогда не разорюсь. Разоряются дурни азартные да идиоты добренькие. Сначала шикуют, деньги прогуливают, а потом в психушке лежат или в автосервисе машины моют. И вдобавок спиваются. Я вот не сопьюсь.

– Жадность не позволит, – поддела Лаура.

– Жадность еще никого не разоряла, – заметил Баринов и продолжил: – Ты что, думаешь, невеста завидная? Не уверен. Детородный возраст от тебя ушел, с характером тебе, прямо скажем, не повезло. Если честно, дети мне и не нужны – здесь у тебя минус, переходящий в плюс. У меня уже есть парочка, больше такого пожизненного обременения мне не надо. Любить их приходится, хотя толку от этой любви никакой – сплошной убыток…

Они остановились у светофора, когда к Баринову обратился тощий, интеллигентного вида бомж:

– Брат, дай хоть немного денег, очень нужно на билет в…

Баринов не дослушал.

– Я тебе денег, а ты мне что?

Бомж явно растерялся.

– Да я бы все тебе отдал, но у меня ж ничего нет…

Игорь красиво хохотнул:

– О том и речь, брат! Если бы у меня ничего не было, я б тебе тоже все отдал… – отчеканил Баринов и, подхватив Лауру под руку, двинулся дальше по переходу, оставляя бомжа в глубоких раздумьях.

Дорога до дома показалась Лауре бесконечной, она плелась, еле передвигая ноги, и только оказавшись дома на диване, с облегчением выдохнула.

Баринов быстро сориентировался, сварил куриный бульон и умудрился соорудить какие-то бутерброды из консервов, о которых Лаура давно забыла.

– Ты зачем ко мне вломился? Только давай без дурацких шуток, – осторожно спросила Лаура.

– Соскучился.

– Без шуток! – повторила Лаура.

– Ты не оставила мне выбора, – мрачно заметил он с набитым ртом, шумно прихлебывая бульон из большой кружки. – Телефон вырубила, дверь не открываешь, а из-за зашторенных окон чахоточная лампочка еле светит и днем и ночью. Да мало ли что с тобой могло случиться. Не девочка ведь.

– Может, найдешь себе девочку? – устало произнесла Лаура. – Все лучше, чем под моими окнами без толку околачиваться.

– Нашел уже – рыжую, нахальную.

– Проехали, – устало выдохнула она, поджала ноги и прилегла на диван. – Иди домой, я спать хочу.

Дома как будто стало легче дышать, отмечал Миша, наблюдая за хлопочущей Софьей Леонидовной. «От одного токсичного фактора избавились», – удовлетворенно думал он, вспоминая вечер, когда Лаура попыталась усыпить его бдительность дешевым трюком со щенком. Теперь она сюда не скоро появится и вряд ли кому-то расскажет, особенно маме. Она же ее бережет. От него мама тоже ничего не узнает, ее визги выслушивать он не намерен. Так что отныне в доме воцарится новый порядок, его порядок. Правда, мама тоже ведет себя по-хамски. Врывается без спроса в комнату, копается в его шкафах, делает замечания… Ее фразочки, набившие оскомину, постоянные громыхания кастрюлями, громкие разговоры с Бергаузом или с приятельницами – все это делается нарочно, чтобы продемонстрировать Мише, что Софочка не верит в его новый статус. Ничего, одну поставил на место – и вторую заставит считаться с его интересами.

«Мой руки и за стол» Миша теперь рубил коротким «сыт по горло». «Маму любить – себя не уважать» уничтожал презрительным «это не доказано». «Кем ты себя возомнил» – на это Миша пока не придумал такого ответа, чтобы сразу стало понятно, что он не возомнил и не кем-то, а реально стал Верховным толераном страны. Миша умышленно ослабил контроль за посещением его комнаты и не выключал телевизор. Он рассчитывал, что Софочка рано или поздно увидит Мишино лицо на заставке либерального канала Толераниума. Но мама умудрялась ворваться именно тогда, когда Миши на экране не было. Тогда она принималась злобно острить по поводу тупости спикеров или обсуждаемых в телевизоре вопросов. Похоже, она вообще не понимает, что изменился не только Миша. Скоро изменится вся жизнь, в том числе и Софочкина.

Вот, пожалуйста. Только исчезла заставка с крупным планом Миши, Софа тут как тут. Как назло, мама появилась во время прямой трансляции важнейшего заседания Толераниума. Дебаты по легализации услуг лиц любого пола с низкой социальной ответственностью грозили перерасти в серьезный скандал. На развитие проституции после ее легализации выделяли серьезные деньги.

– Секс – это медицинский аспект, – вещал представитель контроля здравоохранения. – Чрезмерное воздержание губительно сказывается на здоровье человека, а забота о здоровье нации – задача исключительно медиков, не говоря уж о врачебном контроле тружеников и тружениц данного контингента.

Услышав слово «секс», Софья Леонидовна сосредоточилась и сообщила докладчику, глядя в глаза:

– Что за уродов по телику стали показывать. Судя по тебе, дружок, чрезмерное воздержание – это твой конек.