Толераниум - Огородникова Татьяна Андреевна - Страница 31

Миша пошел в душ, оставив Лауру лежащей на столе лицом вниз. Собака мерзко скулила в коробке.

Бывший прапорщик по кличке Полковник понимал, что занимаемая должность доверенного лица гораздо круче, чем вахтер или швейцар. К тому же работа в Толераниуме открыла ему глаза на новые тенденции. Стоило присоединиться к зарубежному прогрессу, как ситуация в семье наладилась, теща стала покладистой, и собственные принципы, в общем, не поменялись и даже стали более гибкими. Теперь он – уважаемый и обеспеченный человек с полномочиями, от него многое зависит на работе и дома. Словом, живи да радуйся!

Но изредка Полковник страдал муками совести. Мешали пережитки прошлого. Простые жизненные ценности серьезно буксовали, когда Полковник находился на рабочем месте. Например, никто не дал Полковнику инструкций, как вести себя с пожилыми людьми, которые приходят в Толераниум отстаивать свои права.

Седовласый благообразный старичок с палочкой тревожно околачивался возле окошка бухгалтерии. Периодически он робко постукивал в закрытую створку и, нетерпеливо притаптывая, ждал реакции. Наконец окошко отворилось, и в него высунулась крысиная мордочка паренька-кассира.

– Дедуль, чего хотел? – пропищал кассир, сохраняя высокомерное выражение лица.

– Дык деньги за камингаут.

Крысеныш повертел головой.

– За что?

– За камингаут, – настойчиво повторил дед. – Ты не думай, я по иностранным языкам отлично говорю. Учил ваш английский в школе. А немецкий мне папаша объяснил. В газете вашей обещали, что если признаешься публично, что ты гей, то дадут выплату. Вот! – Дед протянул смятый листок бумаги. – Добровольное признание.

Крысеныш захохотал. Сквозь его смех до обескураженного старичка донеслись обидные фразы о том, что камингаут в таком возрасте может быть оплачен, только если дед уже подобрал себе молодого медийного мужа, которому оставит выплату в наследство. Или если дед известный на весь мир актер, режиссер, на худой конец – футболист.

– А так, на общих основаниях могу предложить только скидку на похороны в размере пяти процентов. Выписывать? – Крысеныш, высунув голову из окна, глумливо смотрел на деда.

Старик не на шутку расстроился, скорее, по причине обмана, чем по причине своей медийной безвестности. У него покраснели глаза и раздулись ноздри. Потоптавшись еще немного возле ржущего кассира, он вдруг ловко схватил того за вихрастый чуб, не давая залезть назад в окно, и, придерживая голову одной рукой, другой поудобней пристроил посох, резиновым набалдашником которого и стал колошматить по башке крысеныша. Каждый удар сопровождался мстительным причитанием обиженного пенсионера. Кассир получил за камингаут, за молодого мужа, за всех пи…расов и даже за то, что под дедом уже тридцать лет ни одна баба не валялась.

– Тем более – мужик! Понял? – Старик отпустил голову воющего кассира и легкой походкой, почти не опираясь на посох, отправился вон. По пути он обозвал непристойными словами Волю Нетребо, Еремея Василькова, а Полковнику, кроме того, еще и угрожал своим боевым посохом.

В этот момент Полковник серьезно задумался о расширении своих полномочий: за дисциплиной в учреждении никто не следил. Коллектив подобрался разношерстный. На втором этаже соблюдался хоть какой-то порядок, на первом – полный бардак. Сам Полковник разместился на первом, чтобы не привлекать лишнего внимания и владеть информацией. Он прекрасно видел, что далеко не все работники, особенно внештатные, испытывают удовольствие от работы. Но денег хотят все. И это объединяет. Работу любить не обязательно. Любить можно только зарплату. Разве сантехник, даже хороший, любит унитаз? На взгляд Полковника, в мощной, но молодой организации не хватало твердой руки. Бардак и крики постоянно сопровождали повседневную жизнь толеранов. Субординацию никто не соблюдал, каждый боролся только за свои интересы, и даже его, приближенного к Толеранину Первому, старожила, подвергали насмешкам и критике.

– А чем это занимается наш Полковник? – медоточивым голосом начинал Растаман, обращаясь к Воле Нетребо.

– Аналитикой, – не отрываясь от монитора, бурчал Полковник.

– И чьи же там анализы?

– Знамо дело, писунчиков. Пишут черт-те что про нас. Ну, ничего, они ко мне еще за аккредитацией придут.

Георгий с Волей обменялись многозначительным глумливым взглядом.

– Видать, туда метит наш аналитик, – тыкая пальцем вверх, заявил Воля. – Говорят, из Толераниума непрофильных выгонять будут. Как устаревший элемент.

– Выгонять и еще – бить, – поддакнул Георгий.

– Полковник, а ты ведь у нас и есть устаревший?

– Никак нет, – равнодушно отозвался полковник. – Ориентация моя устаревшая, без всяких цветов. Но тогда это нормальным было.

– И что ж ты до сих пор не перекрасился?

– По причине полной невозможности. Потому как половой пенсионер.

– И кто ж тебе такой диагноз поставил?

– Жена. А я с радостью согласился.

– Ладно, не расстраивайся, я тебя утешу, – закатив глаза, паясничал Нетребо.

– Я и не расстраиваюсь, просто умеренно вам сочувствую.

– Это как? За что?

– Тяжело вам, голубым и наркоманам. А скоро и того хуже будет.

– Ты что это, старик, нас пугать вздумал?

– Может, я и старик, но пока что всех здесь пересидел. – Полковник чуть подумал. – И вас пересижу.

– «Пересижу», – передразнил Нетребо. – Куда мы денемся-то? Ты к чему клонишь, Полковник?

– Вы, товарищи, в группе риска. Естественная убыль. И это помимо войны, вирусов, алкоголя и интернет-зависимости.

– Уж в современной войне наше поколение точно победит! – взвился Воля.

– Война ваша никогда не закончится. Сейчас демобилизация – это смерть. От компьютера отошел – почти умер. Виртуально выражаясь… – не отрываясь от монитора, спокойно произнес полковник. – Вам на пятки наступают педофилы, зоофилы и прочие некрофилы с вегетарианцами. И каждый на первое место метит. На всех первых мест не хватит. Вы еще к натуралам за защитой придете.

– Слушай, не такой ты простой, каким кажешься. Ты не засланный казачок, часом? – Воля с недоверием оглядел Полковника.

– Да какой же я засланный? – искренне пожал плечами бывший вахтер. – Это уж, скорее, вы ко мне пожаловали без спроса… Мой опыт показал, что медленная осада с хорошим питанием и покоем работает куда лучше, чем молниеносный штурм.

Лаура не могла понять, сколько времени провела не выходя из дома. Она все время лежала на диване, уставившись в одну точку, поднимаясь лишь затем, чтобы сварить крепкий кофе. Голова казалась огромной и пустой, сердце выросло до такого размера, будто собиралось вырваться из грудной клетки, информация извне не воспринималась. Что будет дальше и как ей жить, она даже представить себе не могла. Ей хотелось надолго зажмуриться, впасть в кому, отключить мозг, чтобы все это оказалось далеко позади. Миша пропал без вести, а то животное, которое пришло ему на смену, – это зверь из преисподней. Софочке она никогда не расскажет о том, что произошло, это убьет ее на месте. Вообще никто и никогда не должен узнать о случившемся. А сейчас ей надо любой ценой пытаться сохранить рассудок, терпеть и ждать.

Лаура открыла глаза. Над ней с сосредоточенным видом стоял Баринов и щупал ее лоб. Встретившись с ней глазами, осклабился.

– Температуры нет. Давай поднимайся, – требовательно произнес Баринов.

– Отстань, – отмахнулась Лаура и, накрывшись пледом с головой, повернулась к стенке. Меньше всего она хотела видеть кого-либо, тем более – Баринова. Ухватив ее за плечи, он встряхнул ее и усадил на диван.

– Как ты сюда попал? – испугалась Лаура.

– Легко.

– Я забыла закрыть дверь? – Лаура даже не удивилась своей беспамятности.

– Нет, это я не забыл, как открывать двери подручными средствами. Опыт девяностых. – Он бесцеремонно открыл шкаф и, порывшись, извлек оттуда старую теплую куртку, брюки и свитер с высоким воротом. – Вот. Не замерзнешь. Погода хорошая. Дождя сегодня нет. Вылезай из берлоги, пойдем с тобой прогуляемся.