Путь дракона - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 37

Китрин села на постели. Тело ломило, зато в голове почти прояснилось.

– Доброе утро, – вежливо кивнул Маркус Вестер.

– Долго я спала?

– Часа три. Полдень еще не скоро.

– Еда есть?

– Колбаса с ужина. – Маркус мотнул головой в сторону покоробленной дубовой двери, что вела во вторую комнату.

Китрин поднялась. В прежней жизни после трех часов сна она едва продержалась бы до вечера, теперь же любой сон казался роскошью.

В задней комнатушке, не имевшей окон, девушка зажгла огарок свечи. На дощатом настиле громоздились банковские книги – душа и память ванайского банка, – рядом высился грубый дубовый стол с кувшином воды и куском сероватой колбасы. От жестяного ночного горшка в углу шла вонь; Китрин справила нужду и, высыпав в горшок горсть-другую углей, закрыла крышку. От колбасы она ничего хорошего не ждала, однако отрезанный кусок оказался на удивление неплох: мясо пахло яблоками и чесноком, и Китрин, опершись о стол, принялась жевать.

Такая жизнь продолжалась вот уже почти две недели. Маркус охранял сокровища днем, Ярдем ночью, в городе старались показываться как можно реже. Сидели в полутьме при тусклом свете из окна, в отблесках жаровни или свечей – и выходили разве что в соседнюю комнатушку. Еду покупали на деньги капитана: все, что он выручил от продажи шерсти, фургона и мулов, поместилось в небольшой кошель, который лежал теперь у входной двери. Мулов продали задешево – Китрин решила, что та женщина из первокровных лучше о них позаботится.

По мулам Китрин скучала.

Она провела рукой по грязным обвисшим волосам, оглядела одежду – ту самую, в которую ее обрядили в банке, когда она стала погонщиком по имени Таг.

– Мне нужна одежда, – сказала Китрин, выходя обратно в большую комнату. – Не до весны же это носить.

– Хорошо, – кивнул капитан. – Только не отходи далеко, пока не осмотришься. И не привлекай к себе внимания. Чем меньше людей знают, что мы здесь, тем безопаснее.

Он говорил каждый раз одно и то же, будто Китрин могла забыть прошлые наставления. Тралгут, шевельнувшись во сне, вздохнул. Китрин сунула кошель в карман и открыла дверь – дневной свет обрушился на нее, как ливень.

– Китрин!

Девушка обернулась. Капитан перемешивал клинком угли, по-прежнему озабоченно глядя на Китрин.

– Осторожнее там.

– Я знаю, чем мы рискуем, – ответила она и шагнула на улицу.

Соляной квартал мало чем отличался от лабиринта. Двухэтажные дома стискивали улочки так, что прохожим едва хватало места разойтись, изгибы холма определяли всю застройку – вдаль ниоткуда не глянешь, из отходящих от перекрестка проулков любой может оказаться тупиком. Воздух полнился голосами куртадамов, цинн и первокровных, и, если где-то муж кричал на жену, – эхо разносило гневные интонации, пусть и с размытыми от дальности словами, по всему кварталу.

В окнах и дверных проемах то и дело мелькали дети – гибкие, как кошки. Оттепель последних дней растопила грязный снег; остались черные лужи, подернутые тонким ледком. Кроме той дороги, по которой шла Китрин, в город наверняка вели тысячи проулков, но других путей она не знала и потому предпочитала никуда не сворачивать. Подойдя к знакомому перекрестку пяти дорог, она выбрала ведущую на северо-восток улицу, которая шла к главному рынку и морским докам – источнику всех доходов Порте-Оливы.

Вместо рынка на открытой площади, как в Ванайях, здешняя торговля кипела в многочисленных крытых галереях, соединенных переходами. На подступах к торжищу грубый булыжник мостовой сменился светлыми плитами, над головой вознеслись своды, соединенные, как ладони в молитве, а между их каменными и железными пальцами открывались в небо огромные окна, струящие свет внутрь галерей. Мужчины и женщины пели и играли на флейтах, кукольники разыгрывали нехитрые сценки, в которых мелькали имена местных купцов и политиков. Слуги из дворцов и богатых домов проталкивались сквозь толпу, придерживая на головах ивовые корзины с припасами для обедов знати. Мелкие ростовщики – ничтожная рыбешка по сравнению с монстром вроде Медеанского банка – расставляли на зеленом сукне весы и гири, моряки и путешественники приходили с берега поглазеть на суету, потолкаться среди публики. Торговцы расхваливали товар: хлеб и рыбу, мясо, холст, пряности, советы по духовному самосовершенствованию, – всякий раз в новом сочетании.

Каждое утро, еще до рассвета, торговцы выстраивались у больших павильонов в ожидании гвардейцев ее величества, доставлявших узорные железные ларцы из дворца наместника. Каждый торговец платил пошлину и вытаскивал из ларца билет с указанием, в какой из тысяч ниш и палаток ему сегодня торговать. Никому из ростовщиков, пекарей, мясников и фермеров не позволялось сохранять за собой постоянное место. По крайней мере, официально. Китрин видела действо всего дважды, но почти не сомневалась: такая отлаженная напоказ система, призванная убеждать публику в честности выбора, наверняка не обходится без подкупа.

Готовясь к долгим поискам, она купила себе мешочек подогретого на огне изюма и медовых орешков, однако лавка портного нашлась почти сразу – всего в пяти нишах от того места, где Китрин ее видела прежде. Лавкой заправлял чистокровный цинна – высокий, тонкий и бледный, с перстнями на всех пальцах и с зубами такими острыми, будто их специально наточили. В центре полукруга из пяти столов стоял шестой, с лучшим товаром. Китрин замедлила шаг и окинула взглядом три платья, словно из любопытства. Цинна, стоя в стороне, кричал на женщину из первокровных – та, скрестив на груди руки, метала в него яростные взгляды. Между ними стоял ящик светлого дерева, потемневший от воды.

– Посмотри! Только посмотри, всю краску размыло водой! – кричал торговец.

– Не я же их с лодки сталкивала!

– И не я!

– Ты подписал контракт на десять платьев – вот тебе десять платьев!

– Я подписывал контракт на платья, которые можно продать!

Китрин подступила ближе. Платья, простые на вид, явно побывали в морской воде, ткань пошла желто-синими, местами бледно-розовыми разводами, по всей поверхности виднелись белые пятна, словно кто-то бросил сверху горсть песка. Цинна, сощурившись, смерил девушку раздраженным взглядом.

– Тебе что-то нужно?

– Платье, – ответила Китрин, жуя изюм. В ответ на недоверчивый взгляд она достала из кармана кошель и открыла его перед торговцем – серебряные монеты блеснули в солнечном свете.

Купец пожал плечами.

– Выбор у меня хороший, – начал он и, отвернувшись от по-прежнему разъяренной фурии, взял платье со среднего стола. Бело-голубое, с вышитыми рукавами, оно казалось сотканным из лавандовых лепестков. Купец разгладил ткань. – Самое лучшее. Дороговато, но того стоит. За сто двадцать серебряных монет ты красивее не найдешь на всем рынке. Подгоним по фигуре бесплатно, разумеется.

Китрин покачала головой:

– Вы его не продаете.

Торговец, который уже укладывал платье на стол, замер от неожиданности.

– Вы его не продаете, – повторила Китрин. – Оно здесь для того, чтобы следующее казалось дешевым. Какое вы предлагаете после? Розовое? Если начальная цена сто двадцать, то за розовое вы просите… сколько? Восемьдесят?

– Восемьдесят пять, – мрачно отозвался цинна.

– Тоже, конечно, неоправданно дорого. Я дам вам сорок пять – покроете стоимость и возьмете немного прибыли.

– Сорок пять?!

– Хорошая цена. – Китрин отправила в рот еще пригоршню изюма.

У купца слегка отвисла челюсть, фурия у ящика презрительно фыркнула. Китрин вдруг почувствовала тепло в груди, как от первого глотка крепкого вина, и улыбнулась – впервые за много дней.

– А если отдадите за сорок, я вам помогу продать с выгодой вон те. – Она кивнула на испорченные платья.

Торговец, скрестив руки на груди, отступил – Китрин испугалась было, что перемудрила, однако в глазах цинны мелькнул интерес.

– И что ты предлагаешь с ними сделать?

– Сорок.

– Докажи.

Китрин, подойдя к ящику, перебрала платья. Все одного фасона, дешевая ткань, оловянные крючки, нитяные петли, узкая вышитая полоса на рукавах и по вороту.