Его сбежавшая Принцесса (СИ) - Адаревич Дарья - Страница 21

Я понимающе кивнула, и мы начали самое интересное. Проникновение в чужое жилище. Мы быстро вошли, осмотрелись. Дом достаточно большой. Деревянный. Свободные сени. Два этажа. Несколько комнат. Эд стал подниматься по лестнице.

— Ты куда, не хочешь осмотреть первый этаж? — спросила я.

— Без надобности, — бросил Эд, — никто не прячет секреты на первом этаже, там куда вхожи гости. Пойдем сразу к старосте в комнату.

— А ты уверен, что его комната наверху…

— Конечно. Пойдем.

И мы пошли по скрипучей лестнице наверх. Две комнаты. Видимо, комната хозяев и гостевая. Попали в первую. Большая дубовая кровать. Маленькая тумба у окна. Шкаф. По коже пробежали мурашки от осознания того, что женщины, которая раньше жила здесь, больше нет.

— Смотри — ка, а вот и наш призрак, — сказал Эд.

Он рассматривал картину, висящую на стене. Портрет красивой женщины в белом платье. Невысокая брюнетка. Чем — то похожая на меня. Я подумала о том, какими лживыми порой оказываются портреты. Нехотя вспомнила о картине, висящей и у меня в комнате. Картине принца Августа. Моего жениха. Тут рядом стоял Эд. В пол оборота, так же, как и принц с моей картины. И на миг, на безумную долю секунды, я подумала, что они чем — то похожи. Тот же высокий лоб, та же линия челюсти, только разрез глаз отличается и волосы разного цвета. Нет — нет. Я проморгалась. Ничего общего. Нарисованный принц Август был пустым, ненастоящим, каменным, а Эд… Эд — это просто Эд.

— Смотри — ка, что еще, — повернулся Эд ко мне, — портрет недавно повесили.

— Как ты понял?

— Посмотри, какой гвоздь здесь. Свеженький, чистенький. И посмотри, на каких гвоздях висят другие картины.

Помимо портрета матери старосты, здесь висел какой — то степной пейзаж и натюрморт с яблоками. Три картины на одну комнату… не многовато ли для деревенского старосты?

— И что это значит? — спросила я, — хорошо, картину повесили недавно. И дальше что?

— Представь, — Эд обошел меня, закрыл мои глаза ладонями.

Стало тепло. Я рвано выдохнула, стараясь думать не о его ладонях, а о деле. О деле.

— Представь, что ты некрасивый мужчина, который по глупости женился на какой — то девчонке, — прошептал Эд мне на ухо, — семь лет брака ты держала портрет своей матери в тайне, а потом однажды повесила в комнате. И не абы, где, а прямо напротив кровати твоей супруги. И как раз вскоре после этого пришел призрак…

— Эд, ну что за ребячество, — я протянула руки с его ладоням, и застыла, — постой, то есть староста специально повесил картину, чтобы жена узнала, как выглядит его покойная мать, и решила, что приходящий к ней призрак — это женщина с картины.

Я собиралась открыть глаза. Но Эд продолжал держать меня.

— Тогда другой вопрос, зачем старосте убивать свою жену? — спросил он, — что всех нас толкает на самые большие глупости. И на глупости, и на подвиги…

— Он влюбился, — догадалась я, — влюбился, но мешала жена. Его любовница — это и есть наш призрак.

Тут я открыла глаза и посмотрела на довольного Эда.

— Значит, отыщем новую подружку старосты, и дело раскрыто, — прошептала я.

— Хорошо, сыщик Донна, — улыбнулся Эд, — и как же мы будем искать эту подружку?

— У старосты должны быть припрятаны любовные письма, не знаю, что угодно. Они должны были писать друг другу.

Эд смутился. Видимо ожидал от меня другого ответа.

— Зря ты так, — сказала я, — письма должны быть.

— А если она не умеет писать?

— Не умеет?

Я застыла. Ну конечно, не все же в этом мире образованы так же, как принцесса Македония. Тем более это деревня.

— Тогда еще лучше, — сказала я, — если найдем переписку, то поймем, что подружка образована и сузим круг подозреваемых.

Эд покачал головой. Ему не нравилась идея искать письма. И пусть. Я чувствовала, что несчастные конверты должны существовать! Мы копошились в комоде. Во всех ящиках. Документы. Много документов. Какие — то записи. Сведения о доходах и расходов.

— Он мог уничтожать письма! — воскликнула я, — зачем хранить любовную переписку. Мало ли узнает жена?

— Нет, он бы не уничтожил, — покачал головой Эд, — смотри сюда, на книжные полки.

Там стояли три небольшие книги. Что — то про деревни, карты мира и какой — то роман. И еще лежали свернутые рисунки. И как раз один из этих рисунков развернул Эд.

— Интересно, — пробормотала я, рассматривая рисунок моря карандашом и кривоватую подпись. Да такую кривоватую, что не разберешь.

— Жена старосты любила рисовать, — сказал Эд, — но вот писать не умела. Посмотри, она попыталась поставить подпись, но это не ее подпись. Староста поставил каракулю за жену.

— То есть скрывать письма ему без надобности, — выдохнула я, — тогда, где…

— Ты так веришь в то, что письма существуют?

— Верю.

Тогда Эд снова подошел сзади. Снова закрыл мне глаза.

— Представь, — сказал он, — ты староста деревни, который временами получает письма от своей новой подружки. Ты можешь перечитывать эти письма, когда захочешь, ведь твоя жена не умеет писать и читать. Где ты будешь хранить эти письма?

— Это должно быть где — то рядом к моей постели, — сказала я, — так, чтобы, лежа перед сном я могла читать.

— Хорошо.

— Но и не на видном месте, ведь мало ли, нагрянут гости и увидят.

— Дальше.

— Где — то рядом с кроватью, но не на видном месте… — пробормотала я, — подушка!

Когда я открыла глаза, Эд уже доставал стопку писем из — под подушки старосты.

— Милый мой, я так тоскую без наших встреч, — начал читать он наигранно высоким голосом, — где ж ты, голубок мой ненаглядный, как ты без меня, — посмотрел на меня, — ты тоже такие любовные письма пишешь?

— Не пишу, — сказала я и взяла у Эда одно письмо, — жду тебя на рассвете на нашем месте у озера… что мы ищем?

— Про убийство. Или про личность этой подружки. Но лучше про убийство, чтобы письма стали уликами.

И мы читали, сидя на кровати старосты, Эд читал одни письма, я другие. В основном там было про любовь, про скучание, иногда попадались стихи.

— Эд, как тебе, — сказала я, — ты мой огонь, в ночи бессонной, мой воздух и моя любовь. Я нашей встречи жду покорно, мы будем вместе, как прольется кровь.

Эд повернул на меня голову, смущенно улыбнулся.

— А начиналось все, так хорошо, — сказал он, — но вряд ли это сойдет за доказательство в суде. Хотя… — задумался, — дай — ка сюда.

И я подала письмо.

— Она ведь буквально говорит, что ждет — не дождется убийства.

— И я о том же.

Эд нахмурился, потряс головой.

— Нет, все — таки — это не может быть уликой, не может.

Послышалась возня с дверью. Староста вернулся! Мы спешно засунули письма обратно под подушку. Надо было спрятаться, но куда… Куда?..

Эд потащил меня под кровать. Мы лежали рядом. Он и я, близко — близко, и надеялись, что староста не станет заглядывать к нам, что староста нас не заметит и быстренько уйдет.

Скрип. Староста поднимался по лестнице. Мы с Эдом переглянулись, сдерживая улыбки. Сердце колотилось. Мы прячемся. Мы под кроватью. Мы с Эдом вдвоем. Вместе. Рядом. Так близко… Увидели обувь старосты. Обувь? Разве в деревенских домах не принято переобуваться. Раз он не переобулся, значит спешит. Значит, сейчас заберет что — то и уйдет. Староста покопался в верхнем ящике комода, взял бумаги и пошел на выход. Задержался. Тут задержалось и мое сердце, и дыхание. Сейчас заметит. Заметит… Но староста посмотрел на стену. На картину. На портрет матери.

— Спасибо, мама, что помогаешь даже после смерти, — сказал он и удалился.

Снова шаги. Мы с Эдом вылезли.

— Он благодарил портрет? — ухмыльнулась я.

— Пошли, надо проследить. Держу пари, староста поехал к своей подружке.

В окно мы видели, как староста скакал на коне. Быстро. Раз. И исчез из виду.

— Не успели, — Эд зажмурился и глубоко вдохнул.

— В письмах то и дело говорится об озере, — вспомнила я, — говорится, что это их место. Так может…