Всегда твой (ЛП) - Хара Кай - Страница 54

Я нажимаю на кнопку ответа, поднимая телефон над уровнем глаз, чтобы лучше видеть.

— Привет, Би, — говорю я, когда она появляется на экране. — Счастливого Рождества.

— Счастливого Рождества! — она ярко улыбается, а затем ее глаза расширяются. — Вау, ты выглядишь потрясающе. Как вечеринка?

— Все отлично, моя мама превзошла саму себя. Вам, ребята, придется прийти в следующем году.

— Определенно. Мне так жаль, что мы не смогли приехать на эту, — говорит она, кривя рот. Ее мама приехала в Обонн, чтобы провести каникулы с ней и Роугом, поэтому они остались там. — Но я в восторге от Парижа! Я, конечно, никогда там не была.

Мы с девочками решили, что раз уж мы не можем встретиться на Рождество, то полетим в Париж и встретим там Новый год вместе. Мне удалось достать VIP-билеты на Pachamama, так что Беллами и Тайер будут в восторге.

— Я тоже очень рада, я скучаю по вам. Как прошли ваши каникулы?

— Ну, в целом для меня все прошло замечательно, но Феникс все время был в плохом настроении. Он не сказал никому из нас ни слова с тех пор, как вы поссорились, расстались или как мы это называем. Что-нибудь слышно от него?

— Ни слова, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос оставался чистым, что легче сказать, чем сделать, учитывая мой нынешний уровень опьянения.

— Невероятно. Он хандрит здесь, словно кто-то украл его любимую игрушку, отвергая все попытки развеселить его, и уж поверь мне — мы пытались. А когда он не слишком занят жалостью к себе, он участвует в боях.

Мое сердце бешено колотится от ее слов.

— Он пострадал?

— Ни царапины, хотя то же самое нельзя сказать о его противниках. Думаю, самая большая рана у него в сердце, хотя он никогда в этом не признается. Мне бы хотелось, чтобы он просто проглотил свою гордость или что-то еще, что стоит у него на пути, и извинился.

— Его молчание ясно дало понять, что он не заинтересован в продолжении. — Я громко икнула, а потом разразилась хихиканьем.

Девушка смеется в ответ.

— Кажется, я впервые вижу тебя подвыпившей. Мне это нравится. — Она бросает взгляд в сторону, а затем возвращается ко мне. — Покажи мне свое платье. Покрутись в нем.

Еще раз хихикнув, я встаю и кладу телефон на перила балкона. Поправляя платье так, чтобы мое декольте оказалось на виду, и делая несколько шагов назад, чтобы оказаться в кадре, я кручусь с «Та-да!»

— Великолепно, — говорит она, отворачивая телефон от лица и направляясь к выходу. Я кручусь на месте, поэтому не успеваю заметить, кого она показывает. — Посмотри, что ты упустил, Феникс. — Я слышу, как она говорит, наказывая его.

Я слегка запыхалась, улыбаюсь и, спотыкаясь, поворачиваюсь лицом к камере как раз вовремя, чтобы увидеть, как Беллами снова появляется на экране.

Она находится в кадре всего полсекунды, прежде чем телефон вырывается у нее из рук и в поле зрения появляется Феникс.

Как всегда, мое тело реагирует на его появление. Дыхание сбивается, сердце учащенно бьется, душа жаждет прыгнуть со скалы в его объятия.

Он выглядит точно так же, как и в прошлый раз, когда я уходила от него. Брови насуплены, черные глаза, грозное выражение лица, стиснутая челюсть.

Такой красивый, что аж больно.

— Где ты? — он требует, его голос груб. Это первые слова, которые он сказал мне за неделю, первые слова с тех пор, как мы «расстались или что-то в этом роде», как метко выразился Беллами, и это требование.

— Не твое дело. — Слова прозвучали более невнятно, чем я хотела. — Верни Беллами обратно.

— Ты пьяна? — он рычит. Еще одно требование.

Засранец.

— Конечно, я пьяна. Это же Рождество. — Я нагло щебечу в ответ.

— С кем ты? Ты в безопасности? — должно быть, он слишком отвлекся, чтобы узнать мой дом, в частности балкон, на который он забирался, когда мы были детьми.

— Я дома, на рождественской вечеринке у родителей. Ты же помнишь, — добавляю я с запозданием.

Ностальгия пронзает меня до костей. Он поцеловал меня в щеку на одной из наших рождественских вечеринок, наш первый и единственный поцелуй. Мы случайно оказались под случайной омелой, я смотрела на нее сверху, а он сделал шаг вперед и поцеловал меня.

Он был в опасной близости, его рот находился в миллиметрах от моего. Его губы задержались на мгновение, как будто он не мог заставить себя отстраниться.

Тогда я впервые почувствовала шевеление в нижней части живота, физическую тоску по нему, которая совпала с эмоциональной тягой.

С тех пор ни то, ни другое так и не прошло.

Его голос грубый, как наждачная бумага, стирающая мою кожу, когда он говорит.

— Я помню.

Интересно, значил ли этот поцелуй для него что-нибудь или он живет только в моей памяти?

— Скоро начнется снег. — Я продолжаю, желая отвлечься от опасных мыслей. — Завтра я хочу попробовать покататься на санках по Слепому холму, как мы делали раньше.

Слепой холм — это относительно небольшой искусственный склон в нескольких сотнях метров от наших домов. Именно туда в снежные дни устремлялись все соседские дети, возбужденные перспективой покататься на тюбингах и санках. Феникс, Астор и я использовали мусорные баки, пока папа не купил нам пластиковые самокаты. Мы оставались там часами, пока не садилось солнце или мама не приходила за нами, в зависимости от того, что наступало раньше.

— Вообще-то, я не уверена, что у нас до сих пор есть мусорные баки. Думаю, есть, но, возможно, мама избавилась от них, когда я уехала в АКК. В любом случае, я хочу покататься на санках завтра. Я все устрою. — Я понимаю, что он уже минуту ничего не говорит. — Извини, я что-то разболталась.

Сочетание алкоголя, нервов и напоминания о нашем совместном прошлом заставляет меня бормотать бессмысленные фразы и все дальше погружаться в воспоминания.

И теперь я извиняюсь перед ним, в то время как это он должен на коленях просить прощения у меня.

Если бы я могла выплеснуть из себя алкоголь, я бы это сделала. Где Уолтер с водой, которую он обещал?

— Ты всегда была угрозой безопасности на санном спорте, — замечает он, потакая моим воспоминаниям. Призрак улыбки приподнимает его губы, а его глаза ласкают мое лицо, как они делали это в последнее время.

Как будто я могу быть для него чем-то ценным.

— Мы не можем все быть профессиональными спортсменами, понятно. — Я говорю, уязвленная. Ладно, может быть, я не очень хорошо целилась и была склонна к тому, чтобы мчаться к линии деревьев со скоростью тридцать километров в час, но меня раздражает то, как легко он отмахнулся от этой идеи. — Я не хочу с тобой разговаривать. Верни Беллами назад, пожалуйста.

Его ответное молчание затягивается на пару секунд, пока мы смотрим друг на друга, находясь в разных странах, но тесно связанные технологией.

— Я хочу поговорить с тобой. — Наконец он говорит мягко. Практически умоляя.

Слова взвешены, и я понимаю, что он имеет в виду не только сейчас, в этот момент.

— Почему?

Я знаю, что давлю на него, но это суровое дерьмо. Он должен дать мне что-то, если хочет, чтобы я осталась с ним на линии. Он облизывает губы, прежде чем ответить, обдумывая, что сказать.

— Я думал о тебе.

Теперь моя очередь затягивать молчание, игнорируя бабочек, порхающих в моем животе.

Он продолжает, когда я ничего не говорю.

— Больше, чем следовало бы. Больше, чем я думал о чем-либо другом.

Это не то, что я ожидала от него услышать, но этого достаточно. Достаточно для реальности наших обстоятельств — я знаю, что даже если мы сейчас в лучших отношениях, я все равно не увижу его до нового года и нашего крайнего срока.

Я знаю, что должна оказывать большее сопротивление, но на самом деле я хочу поговорить с ним.

Я поджимаю губы, и он ворчит в ответ.

— Не делай этого. Не тогда, когда меня нет рядом, чтобы самому впиться зубами в твою губу.

Боже, как бы я хотела, чтобы он был рядом.

— Мог бы быть. Почему ты не приехал домой на каникулы?