Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма - Коллектив авторов - Страница 34

Как писал М. Фуко, постоянные запреты и репрессии в конце концов вынуждают людей защищаться[295]. На вестиментарном фронте тоталитарное государство выступало против собственных граждан. Люди сначала подчинялись правилам игры, но со временем стали их нарушать. Выражать свои истинные чувства публично было опасно. Костюм, однако, — молчаливое послание, и оно относительно безопасно. Одежда — это невербальное средство коммуникации, которое, среди прочего, транслирует желания, чувства, ценности и политические убеждения владельца. Именно благодаря этим экспрессивным возможностям мода и заняла столь важное место в жизни общества. Стильный наряд требовал жертв: значительных финансовых ресурсов и времени. Модная вещь рассказывала о долгих часах, проведенных в очереди, о риске, страхе и потенциальном унижении, которые были связанны с ее приобретением; все это придавало ей большое символическое значение и ценность. Эмоциональные переживания дополнялись реальными физическими неудобствами, которые испытывал человек, носивший некачественные вещи местного производства. По словам некоторых информанток, они пережили настоящий приступ ярости, наконец-то получив возможность примерить хорошо сшитую пару обуви. Одна из них рассказывала:

Я чуть не разрыдалась в обувном магазине в Италии. Я была поражена огромным выбором. Мне хотелось купить каждую пару. Но я не могла решиться. Что, если я сделаю неправильный выбор? В итоге я ничего не купила. Я чувствовала себя униженной и мне было очень себя жаль. Даже сейчас мне мучительно вспоминать об этом[296].

Только люди, сами пережившие подобный опыт, могут понять силу и стойкость этих чувств. Лишь те, кто застал дефицит одежды 1950-х и 1960-х годов, могут идентифицировать себя с моими собеседницами. Лишь те, кому приходилось носить плохо сшитую и неудобную обувь, буквально врезавшуюся в плоть, могут понять, что заставляло людей, независимо от их социального положения, системы ценностей, личностных качеств и даже политических убеждений, унижаться ради хорошо сшитой пары обуви. Хотя Янош Кадар, генеральный секретарь Венгерской социалистической рабочей партии, и называл моду «безделицей», большинство венгров явно не разделяли его мнение. Непреодолимая тяга к стильной одежде, настойчивый поиск модных предметов гардероба и масштабы незаконной деятельности, осуществлявшейся во имя моды, были ключевыми факторами, к концу 1960-х годов подтолкнувшими власти к мысли о формировании хотя бы некоторого подобия потребительской экономики.

Благодарности

Эта статья представляет собой сокращенный перевод статьи Divat йs Bűnцzйs az 50-es, 60-as йs 70-es йvekben Magyarorszбgon («Преступность и мода в 1950-х, 1960-х и 1970-х годах в Венгрии»), которая первоначально вошла в состав сборника Цltцztessьk fel az Orszбgot: Divat йs Цltцzkцdйs a Szocializmusban («Давайте оденем страну! Мода и одежда при социализме»), опубликованного издательством Argumentum в Будапеште в 2009 году. Я хотела бы поблагодарить редакторов, Ильдико Шимонович и Тибора Валуча, за любезное разрешение опубликовать эту статью на английском языке и сделать ее тем самым доступнее для широкой аудитории.

Криминальное поведение — это действие, нарушающее писаные законы общества, и, соответственно, оно наказуемо. За последние десятилетия шведское законодательство модернизировалось, и сегодня люди гомосексуальной ориентации защищены законом[297]. Это означает, что никто не может подвергнуться дискриминации на основе сексуальных предпочтений или гендерной принадлежности. Тем не менее гомофобия и мизогиния по-прежнему являются частью шведской культуры, уживаясь с либеральными представлениями о равноправии и ценности каждого человека. Выглядеть или вести себя необычно — не преступление, однако люди всегда могут упрекнуть другого человека за нарушение невидимых границ и негласных кодексов поведения. Квир-эстетика до сих пор воспринимается как культурная аномалия и провокация: людей оскорбляют, избивают и даже убивают из-за их внешнего вида и манеры поведения. Это парадоксальная ситуация, поскольку человек, нападающий на квир-культуру, фактически нарушает закон и тем самым ставит себя вне социума, то есть сам культурально квирифицируется. Иными словами, отношения между квир-стилями, субверсивными действиями и преступлением сложны и не всегда очевидны.

«Квир» — размытый и многозначный термин, он тесно связан с представлением о нормах репрезентации гендерной принадлежности и сексуальности. Норма постоянно пересматривается, что превращает квир-стиль в динамичный, постоянно меняющийся феномен[298]. В случае формализации или ритуализации квир утратил бы смысл, поскольку он предусматривает отказ от жесткой политики идентичности в пользу более гибкой концепции личных практик. Квир — это еще и политическое заявление, направленное против, казалось бы, очевидных и устоявшихся представлений о гендере и идентичности; квир-стиль — это стратегия противостояния, опирающаяся на субверсивные возможности эстетизации тела.

Эстетизированное сопротивление осуществляется посредством сложных взаимодействий с другими индивидуумами, с окружающей средой, а также между разными объектами, как биологическими, так и культурными, и неизменно в связи с господствующими концепциями нормативности и в оппозиции к ним. Упомянутые взаимоотношения — часть непрерывного процесса, в рамках которого значения, приписываемые объектам, постоянно рефлексируются. Таким образом, квир-стиль нельзя рассматривать как некий определенный или статичный феномен; его характер и внешние репрезентации принципиально изменчивы[299]. Стиль зависит от конкретных вещей, из которых он конструируется, а также от ценностей, приписываемых предметам одежды и аксессуарам. Однако культурные смыслы, сообщаемые предметам гардероба, актуализируются или становятся видимыми лишь в сочетании с другими объектами. Именно в процессе этого взаимодействия и складывается паттерн, а субверсивная эстетика становится видимой. Эстетические паттерны, основанные на квир-намерениях или предпочтениях, внешне отличаются от гетеронормативных, поскольку транслируют другие ценности. Вместо того чтобы рассматривать конкретные предметы одежды или образы, которые подрывают гетеронормативный эстетический дискурс, а также описывать смыслы, возникающие в процессе сочетаний и взаимодействий объектов, я опираюсь на абстрактное определение квир-эстетики, сформулированное Дж. Халберстам: «Если гендерно-нормативная ориентация (в особенности маскулинность) ассоциируется с минимализмом, то излишество (формы, цвета или содержания) становится маркером феминности, причудливости и монструозности»[300].

Я понимаю «объекты» широко; в их число входят и биологические феномены, например тело. Последнее, однако, занимает среди объектов особое положение, поскольку оно является для человека точкой отсчета, опосредствующей все его знания и переживания, а также представляет собой отчетливо выраженную сущность, в качестве которой нас воспринимают другие[301]. Телесные ощущения влияют на наше восприятие реальности; они позволяют нам ориентироваться в пространстве с помощью осязания, обоняния и слуха. Тело — не нейтральный посредник, но активный агент, определяющий наше положение в мире и его восприятие. Тело белого человека опосредствует иной опыт, нежели черного; то же можно сказать и о старом теле в отношении молодого. Это, разумеется, прямое следствие постоянной социальной категоризации, стремления рассматривать людей сквозь призму их гендера, расы, этнической принадлежности, возраста, религиозных взглядов и сексуальности.