Бедная Лиза (СИ) - "Анонимyс" - Страница 26

– Мы с тобой законные супруги, – отвечала она, и Загорский вдруг увидел, что время не пощадило даже ее, внучку горного отшельника, владевшую тайными искусствами японских ниндзя. Морщинки в уголках рта, гусиные лапки у глаз, чуть поблекшие губы – она была уже не той озорной юной девушкой, с которой он познакомился двадцать лет назад в Ига, когда его едва не убил ее дед, могущественный яма́буси Ватана́бэ-сэнсэй. – Мы муж и жена, а это значит, что, если с тобой что-то случится, твое имущество, в том числе и дом в Финляндии, и так достанется мне. Или могут появиться другие претенденты?

– Нет, – покачал головой Нестор Васильевич, – других претендентов не планируется.

Он сказал это, и ему вдруг почему-то сделалось ужасно горько. Ему показалось, что в жизни его больше не случится ничего значительного, да и вообще вся жизнь прожита зря. Но он преодолел минутную слабость и продолжал.

– Дом достанется тебе, как и все остальное. Однако ты должна знать, что в доме есть тайник. И все по-настоящему важные и дорогие вещи спрятаны в этом тайнике.

– Они дороги только тебе, или у них есть какая-то своя цена? – с любопытством спросила она.

– У них есть своя цена, – отвечал Загорский. – Более того, среди них имеются по-настоящему редкие вещи. Стоимость некоторых из них больше, чем жалованье, полученное мною за все годы службы Российской империи. Я мог бы, конечно, отправить тебе письмо с описанием и инструкцией, но, во-первых, письмо могло попасть в чужие руки, а, во-вторых…

Он неожиданно умолк. Она неподвижно глядела на него.

– Что «во-вторых»? – наконец спросила она.

– Во-вторых, я хотел увидеть тебя, – просто сказал он.

Некоторое время они сидели молча и каждый думал о чем-то своем.

– Как странно складывается жизнь, – медленно заговорила она. – Есть два человека, которые, в сущности, стремятся к одному и тому же. Но возникают обстоятельства, или какая-то злая сила, или просто что-то такое, что мешает им исполнить их самое главное желание. Проходят годы, и люди вдруг понимают, какую ошибку они совершили. Но уже поздно, и поделать уже ничего нельзя.

Тут она вдруг лукаво поглядела на него, тряхнула головой, и глаза ее засияли голубым волшебным светом.

– Да, поделать ничего нельзя, разве что заняться совсем простыми радостями.

Ёсико поднялась с татами, взяла Загорского за руку, потянула за собой.

– Что ты делаешь? – удивился он.

– Я обещала показать тебе свой будуар, – отвечала она, – а я свои обещания выполняю.

Спустя секунду дверь ее спальни тихо закрылась за действительным статским советником.

Джузеппе, заткнув уши ватой, сидел в своей студии на кровати, сделанной из деревянных ящиков, и вырезал ножом из дерева микроскопическую копию Нотр-дам-де-Пари. Студия, в которой жил Джузеппе, была совсем небольшая, как, впрочем, и все студии в «Улье» – знаменитом общежитии парижских художников, поэтов и артистов, организованном скульптором Альфредом Буше на рубеже веков на Данцигской улице. Некоторые из жильцов говорили, что здешние каморки – маленькие и узкие – похожи на гробы, другие считали, что на соты, отчего все общежитие якобы и получило название «Улей». Альфред Буше был добрый человек и сдавал эти гробы за чисто символическую плату, которую к тому же можно было безнаказанно не платить месяцами. Не удивительно, что сюда со временем устремилась не только артистическая богема, но и люди более прозаические – разного рода ремесленники: оформители, декораторы и резчики по дереву, сидевшие без работы и не имевшие возможности снимать более комфортабельное жилье.

Примерно та же история случилась и с Джузеппе. Он приехал в Париж из Милана, вместе с двумя другими итальянскими эмигрантами они организовали бригаду, которая исполняла разные ремесленные работы. Поначалу им везло, они даже получили заказ от Лувра на защитные короба для тамошних картин. Однако заказ был выполнен, деньги получены и быстро истрачены, поскольку Париж – город дорогой, а французы все, как один, скупцы и жмоты и только и знают, что тянуть деньги из бедных приезжих. В конце концов ему вместе с его подругой Кьярой пришлось поселиться в «Улье» и пробавляться случайными приработками.

Сейчас Кьяра сидела на противоположном конце кровати и нудила, жалуясь на жизнь, которая, по ее мнению, никак не желала воздать должное такой хорошей и добродетельной девушке, которой, по мнению Кьяры, как раз и была она сама. Несмотря на то, что Джузеппе предусмотрительно заткнул уши ватой, голос подружки пробивался через любые препоны.

– Господи Иисусе Христе и Пресвятая дева Мария, – говорила она, расчесывая спутанные черные волосы старым деревянным гребнем, – услышьте меня, наконец, я уже третий раз на этой неделе обращаюсь к вам с просьбой, а ответа никакого, проще до парижского префекта достучаться, чем до вас. А между прочим, если вы не будете исполнять желания бедных людей, то кто вообще будет их исполнять? Да, я знаю, я сама во всем виновата, я некрасивая и толстая. Но вокруг миллионы некрасивых и толстых, почему же страдаю я одна? Имей в виду, дорогой Господь, я не могу жить в таком бедламе. Здесь нет отопления и нет электричества, зимой здесь собачий холод, а по дому ходят крысы размером с бегемота. Сегодня одна такая остановилась рядом и поглядела мне в глаза. Ты слышишь, Джузеппе, она глядела мне прямо в глаза! Что она хотела этим сказать, как ты думаешь?

Джузеппе вздохнул и проговорил миролюбиво:

– Она хотела сказать: дорогая Кьяра, ни о чем не волнуйся, молитва твоя услышана Господом и Пречистой девой, мы с тобой заработаем кучу денег, и все у нас с тобой будет хорошо.

– Что ты несешь! – закричала Кьяра, вскидываясь, как от укуса ядовитой змеи. – Мы с крысой заработаем кучу денег, и все у нас с ней будет хорошо?!

Джузеппе хотел ответить, но в дверь постучали. Причем постучали не весело-развязно и не истерически, как это было принято у обитателей «Улья», а громко и властно.

– Стучат, – сказала подружка, указывая пальцем на дверь, – ты слышишь: стучат!

Джузеппе отложил свою работу, нож, вытащил вату из ушей и поднялся с кровати. Он подошел к двери и открыл ее настежь. На пороге стоял полицейский сержант с нафабренными усиками и два нижних чина: один долговязый, худой, и второй поменьше, кругленький.

– Мсье Джузеппе Ринальди? – осведомился сержант.

Джузеппе в ответ только головой кивнул недоуменно, глаза его часто моргали.

– Вы подозреваетесь в краже, – не чинясь, заявил полицейский. – Нам придется обыскать ваше жилье.

Джузеппе хотел ответить с присущей ему любезностью: «Делайте, синьор полицейский, все, что предписывает вам долг», однако не успел. Услышав про кражу и обыск, Кьяра закричала, как резаная.

– А-а! – кричала она. – Мерзавец! Негодяй! Ты втравил меня в какую-то грязную историю! Я так и знала, что тут что-то нечисто. Но почему же ты, скотина, скрывал это от меня? Мы доедаем последний кусок хлеба, а ты спрятал ворованное, и даже маленького колечка мне не купил! Бастардо! Ты хуже давешней крысы, будь ты проклят, я ухожу от тебя, ухожу немедленно, если ты не пообещаешь мне сейчас, вот тут же отвести меня в ресторан и потом в магазин, чтобы я купила себе там кружевное белье, сережки и все остальное, что мне понадобится впредь!

Услышав такое, сержант немедленно оживился, и усики его отчетливо шевельнулись в полумраке, словно ожившие от зимней спячки насекомые.

– Мадемуазель, – проговорил он со всей куртуазностью, на которую способны только французы, – не будете ли вы столь любезны сказать нам, что вам известно о краже, совершенной этим господином?

Кьяра смерила его оскорбленным взглядом.

– Вы что, оглохли? – воскликнула она. – Я же говорю вам, я ничего не знала, он все от меня скрывает! Если бы вы не сказали сейчас, я бы так ни о чем и не догадывалась!

Джузеппе хотел было вмешаться в разговор, но тут из-за стены донесся истошный крик: «Я гений! Гений!»

– Кто это? – с недоумением спросил сержант.