Бедная Лиза (СИ) - "Анонимyс" - Страница 25

«Это ничего не значит, – отвечал он нахальному баритону, – наш брак – фиктивный».

«Однако документы о браке вполне настоящие, – возразил баритон. – Да и сейчас ты приехал к ней, как к законной супруге, чтобы устроить кое-какие общие дела».

И в самом деле, Ёсико была его законной женой. Они не виделись много лет, но, как и положено благонамеренным супругам, разлученным прихотью капризной судьбы, состояли в приличествующей переписке. Она поздравляла его с днем ангела, он ее – с днем рождения: дело в том, что Ёсико своего ангела не имела, так как не была крещена и вообще, кажется, не исповедовала ни одну известную религию. От нее к нему приходили рождественские открытки, от него к ней – поздравления с о-сёгацу, японским Новым годом. И оба исправно слали друг другу поздравления с днем бракосочетания.

«Мой любезный супруг», – начинала она свои к нему письма. «Любезнейшая моя супруга…» – неизменно отвечал он ей на это. Любой посторонний человек, попади ему в руки их переписка, непременно решил бы, что перед ним что-то вроде гоголевских старосветских помещиков, эдакие русско-японские Филемон и Бавкида. Впрочем, при ближайшем рассмотрении стало бы ясно, что дело обстоит далеко не так ясно: в простодушных на вид письмах Ёсико сквозила тонкая насмешка, которая немного ранила Нестора Васильевича, но которую он ухитрялся обходить с деликатностью истинного джентльмена.

Поскольку, как уже говорилось, Ёсико была его законной супругой, все эти годы он неизменно помогал ей с деньгами. Впрочем, «помогал» – не совсем то слово, строго говоря, он ее содержал. И это было не самым легким делом, поскольку жизнь в Париже молодой красивой женщины, безусловно, требует трат. Впрочем, Загорский никогда не ставил ей это лыко в строку: он отлично помнил, что в далеком 1891 году, когда они только познакомились, Ёсико спасла его от смерти. Он, впрочем, тоже потом ее спас – вытащил из лап тиранического и жестокого деда, но она тогда ради него рисковала всем, даже самой жизнью. И что в таких обстоятельствах могут значить деньги? Ровным счетом ничего.

В сущности, она и Ганцзалин были двумя самыми близкими ему людьми на всем белом свете. Загорский, конечно, этого ей не говорил, но она, вероятно, и сама догадывалась.

Тут он очнулся от несвоевременных мыслей и несколько смущенно посмотрел на Ёсико, которая улыбалась так, как будто слышала весь его внутренний монолог.

– Предлагаю выпить, – и он твердой рукой откупорил бутылку шампанского.

– Ты ведь помнишь, что шампанское – напиток любви? – спросила она, подставляя ему свой бокал. – Или, может быть, ты хочешь саке?

– К черту саке, – сказал он, наполняя сначала ее бокал, потом свой. – Выпьем за встречу!

Они чокнулись на русский манер и выпили. Ёсико засмеялась.

– Шампанское кружит голову, – сказала она лукаво.

– В таком случае, пожалуй, повторим, – проговорил он решительно и снова взялся за бутылку.

Она сказала, что он становится алкоголиком. Загорский отвечал, что в его возрасте это уже не страшно. Она удивилась – какой еще возраст? Настоящий мужчина, как известно, существо без возраста. Это на женщину каждый год ложится, словно каменная плита. А Загорскому не дашь и шестидесяти.

– Мне и нет шестидесяти, – сказал он с легкой обидой.

Она засмеялась, запрокинув голову, и Нестор Васильевич сразу вспомнил, какая ему досталась жена – лукавая насмешница, не щадящая никого и ничего. Ее бокал был еще полон, поэтому он налил себе и выпил. Три бокала шампанского – не о чем и говорить в обычное время. Но сегодня и здесь время было явно необычное, вероятно, именно поэтому он захмелел – сильно и быстро. Впрочем, дело, конечно, было не в вине, а в чем-то другом – в белозубой ее улыбке, синих глазах, лисьей магии. Только этим, вероятно, можно объяснить его следующий вопрос, который, находясь в здравом уме, никогда бы не позволил себе ни джентльмен, ни благородный муж.

– Ты все еще одна? – спросил он, слегка откашлявшись.

Она подняла брови: что за вопрос? Неужели он думает, что она ответит ему откровенно? Ей сейчас не хватало только сцен супружеской ревности. А, впрочем, конечно – да, она одна. Ей не по душе узы – пусть даже мимолетные. И Загорского она терпит только потому, что он живет за тысячи километров от нее и появляется на горизонте раз в десять лет.

Тут, наконец, расхрабрившись, он задал ей вопрос, который вертелся у него на языке последние десять лет и который он никак не мог задать – потому хотя бы, что между ними пролегли тысяч верст пути.

– Скажи, – проговорил он, мучительно пряча глаза, – твое положение никак не изменилось?

Она удивилась – кажется, вполне искренне. Что он имеет в виду? Не развелась ли она с Загорским втайне от него самого? Нет, конечно, да и чего ради? Быть действительной статской советницей – это же прекрасно и очень льстит самолюбию…

Тут Ёсико прервалась и поглядела на него внимательно. А, впрочем, он, кажется, имеет в виду несколько иное?

– Да, я имею в виду иное, – кивнул он. – После нашей последней встречи… Ну, словом, ты меня понимаешь.

Сказав это, он почему-то очень рассердился – в первую очередь, конечно, на себя самого. Положительно, голова у него сегодня не работает совершенно. К счастью, Ёсико не стала морочить эту самую плохо работающую голову.

– Если ты о ребенке, то могу тебя успокоить – ребенка у нас с тобой нет, – проговорил она, без улыбки глядя на него своими синими глазами, которые, как ему показалось, сейчас почему-то явственно потемнели, как это бывает с небом перед сильной грозой. – Да и согласись, было бы странно заводить ребенка, когда до мужа больше двух тысяч километров. Французы не ханжи, конечно, но все-таки в этом есть нечто, порочащее женщину. Другое дело, если бы мы жили вместе, тогда бы, действительно, стоило подумать об этом. Впрочем, и тогда бы ничего не вышло: ты неспособен жить в одном доме с женщиной, а я не стала бы связывать себя заботой о детях. Надеюсь, я ответила на твой вопрос?

– Да, – сказал он хмуро, – ответ был исчерпывающим.

– В таком случае ответь и ты мне, – она сделала паузу, и взгляд ее воткнулся в него, словно нож. – Ты человек уже не юный, и я не единственная женщина, которая у тебя была. Так вот мой вопрос: у действительного статского советника Загорского вообще есть какие-то дети?

Вопрос этот поставил его в тупик. Впрочем, размышлял он недолго.

– Нет, – проговорил решительно, но тут же поправился. – Не знаю… Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

Она все еще смотрела на него, и в глазах ее он явственно читал: «Так почему же ты решил, что у нас с тобой будут какие-то дети? И почему ты решил, что даже если они будут, я тебе о них расскажу?»

В лице ее он сейчас видел упрек себе со стороны всех дочерей Евы, или, по меньшей мере, всех женщин, с которыми когда-либо он делил ложе – пусть даже и совсем мимолетно. Когда-то он искренне полагал, что, если у него и будет ребенок, женщина, у которой он появится, конечно, скажет ему об этом. Став постарше, он понял, что дело обстоит гораздо сложнее, однако привычек своих изменить уже не мог. Да и согласитесь, глупо расспрашивать каждую женщину, с которой расстался, не появился ли у нее от него ребенок. С другой стороны, спросил же он об этом Ёсико. Спросил – и ничего не получил в ответ.

– Ладно, – сказала она неожиданно холодно, – ладно. За каким делом ты явился спустя столько лет? Надеюсь, не за тем, чтобы задать вопрос, который вполне можно было задать и в письме.

Загорский кивнул и перешел на деловой тон. Как ей, конечно, известно, у него есть дом в Финляндии, в Куóккале. Но это не просто дом. Это своего рода хранилище самых разных вещей и документов, которые побывали у него в руках и стали его собственностью. Он уже не так молод, и работа у него по-прежнему беспокойная и опасная. Если вдруг с ним что-то случится, он не хотел бы, чтобы все это попало в чужие руки. Точнее сказать, он хотел бы, чтобы все это унаследовала она, Ёсико.