Цеховик. Книга 8. Запах денег - Ромов Дмитрий - Страница 13

Он прикусывает губу и некоторое время размышляет, потирая указательным пальцем переносицу. Так же вот, наверное, сидел перед Караваевым своим, когда давал распоряжение отправить меня на небушко. Надеюсь тот второй стрелок уже получил команду «отбой».

– Скажи, Егор, а как так получилось, что вот именно ты вышел на след тех… м-м-м… сотрудников на «Ждановской».

– Это случайно, Артур Николаевич. Не думаете же вы, что у меня агентура или что-нибудь такое…

– Хм… нет, про агентуру я не думал, – качает он головой. – Я думал о другом. О том, что это очень сильно похоже на провокацию. Как будто кто-то очень хочет скомпрометировать внутренние органы.

– А кто может этого хотеть? – спрашиваю я с наивным выражением лица.

Он едва заметно дёргается, кажется, я начинаю его подбешивать. Нет, я, конечно, прикрыт, как мне кажется, Чурбановым и даже немножко его тестем. Но между мной и Щёлоковым ясно, кого выберет тесть. Игорёк, я надеюсь, уже позвонил Злобину, а если его не оказалось на месте, то Большаку, а тот дальше по цепочке. Такой у нас протокол.

Но не следует забывать, что в моей, той, первоначальной реальности менты конкретно прессовали и прокурорских и даже кагэбэшников, и только чудом там никого не постреляли, когда шло расследования убийства майора Афанасьева со «Ждановской». Что говорить-то, они из-за конченных катранов меня самого чуть на тот свет не спровадили. Акулы те ещё.

– Враги, – говорит он, кивая для убедительности. – Враги нашей Родины, враги органов, враги лично товарища Щёлокова…

Себя не называет. Интересно, понимает он, что сейчас на волоске висит именно он, и всё зависит только от того, как хорошо поговорил Чурбанов со своим тестем? Нет, ещё от Андропова многое зависит и от других людей тоже, но кандидатура стрелочника, насколько мне известно пока одна. Я на эту роль вряд ли гожусь. Это было бы несерьёзно.

– Поэтому я и пригласил тебя сюда, – продолжает Рахметов, – чтобы побеседовать, как мужчина с мужчиной, без посторонних, без увёрток и недомолвок. Прямо и откровенно.

Ну-ну, прямо и откровенно, верю, конечно. Себе не верю, а тебе верю.

– Я именно такой стиль общения и предпочитаю, Артур Николаевич, – согласно киваю я.

– Отлично. Ты, как говорят, талантливый руководитель и уже многого добился в свои годы. Это достойно похвал и может открыть тебе широкую и успешную дорогу в будущее. Уверен, ты не можешь не задумываться о будущем, так ведь?

– Да, – соглашаюсь я. – Задумываюсь.

– Это хорошо. Значит ты действительно умный парень и понимаешь, насколько всё серьёзно. Ведь возможность, которую ты вовремя не разглядишь или не используешь, может стать самым большим провалом, привести к падению, после которого уже никогда не оправишься. Представляешь, вся жизнь впереди, а ты понимаешь, что для тебя уже всё кончено?

– Честно говоря, я не вполне понимаю, о чём вы сейчас говорите, – спокойно отвечаю я, но чувствую неприятный холодок между лопаток.

На самом деле, это только на первый взгляд кажется, что всё уже решено и пасьянс сложился окончательно и бесповоротно и ничто не может измениться. Может, конечно. Андропов подумает, что ещё не время, Щёлоков переубедит Брежнева, Чурбанов получит более интересное предложение, или тот же Злобин. Или инерционная волна не успеет докатиться, а меня возьмут в работу. И, например, уработают, они это могут. А что будет потом, я уже не узнаю, если не получу новую попытку в новой эпохе.

– Ты пей чай, – улыбается Рахметов, и улыбка его из вегетарианской становится плотоядной. – Остыл уже. Может, сигарету?

Он протягивает ко мне лежащую на столе пачку «Честерфилда».

– Я не курю, благодарю вас.

– А я закурю, с твоего позволения.

Он достаёт сигарету и, щёлкнув зажигалкой, с видимым удовольствием затягивается дымом.

– Всё-таки, что ни говори, американцы сигареты делать умеют.

Дым клубящейся струйкой подбирается к моему лицу. Козёл, в лицо дует. Через стол, конечно, но всё равно козёл.

– Так что же я могу сделать для родных внутренних органов? – спрашиваю я. – Насколько мне известно, подозреваемые арестованы, улики собраны, потерпевший отправлен на излечение. Разве могу я хоть что-то из этого изменить? К тому же, вы наверняка знаете, что свидетель указавший на преступление не я. От меня здесь ровным счётом ничего не зависит. Что я могу для вас сделать?

– Для меня? – усмехается он, откидывается на спинку стула и подносит сигарету ко рту. – Для меня ничего, а вот для себя ты можешь сделать очень много. Ты, считай, Добрыня Никитич и находишься сейчас на перепутье. Стоишь ты перед камнем и читаешь: налево пойдёшь, коня потеряешь; направо пойдёшь, голову потеряешь. Понимаешь ты это?

Он снова затягивается и снова посылает свой зловонный выдох в мою сторону.

– Не совсем, – хмурюсь я.

– Если ты расскажешь всё о провокации, о том кто её спланировал и вовлёк тебя в эту грязную игру, то ты только коня потеряешь, понимаешь меня? Но придётся рассказать вообще всё, от самого начала до конца, невзирая на личности и должности. Мы всех провокаторов должны найти и в ЦК, и в других органах, понимаешь? Всех-всех, начиная с истории с Троекуровым и до самого конца. Будешь искренним, сохранишь живот и, может быть, кое-какие доходы.

В этот момент я вижу только его лицо, словно показанное крупным планом на большом экране. Как в «Хорошем, Плохом, Злом», вестерне, который ещё не видел генсек. И лицо это хищное и злое. Для этого человека нет разницы, что нужно делать, причинять лёгкую боль, рвать на куски, или достаточно просто запугать. Он, как медведь, настигший жертву. Ничто не имеет значения, он её настиг, а значит своего добьётся. Если жертва не достанет двустволку с серебряными пулями и не сделает «бах».

Но двустволки у меня нет…

– Ну, а если ты не захочешь сотрудничать, – с фальшивым сочувствием вздыхает Рахметов. – Придётся допрашивать тебя снова и снова. И всех, кто может хоть что-то знать. А методов у нас много. Поверь. И названного дядю твоего пригласим, и невесту, и может быть, родителей. А насчёт возраста ты не беспокойся, представителя мы тебе предоставим, есть у нас надёжные и проверенные представители. Так что вот так, Егор. Такая диспозиция. Ты парень умный, всё понимаешь. Давить я на тебя не хочу, сам решай, куда тебе – налево или направо.

Он встаёт, подходит к столу и, нажав на селекторе кнопку, говорит одно слово:

– Карюк!

Почти тут же дверь открывается и в кабинет входит «плохой» коп Карюк. Он без пиджака и в коричневой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Волосы у него прилизаны, как у фюрера и ему бы отлично подошёл резиновый фартук мясника.

– Забирай свидетеля, – кивает Рахметов. – Давай, Егор, иди с майором, он с тобой побеседует.

– Товарищ генерал-лейтенант, – подобострастно говорит Карюк. – Вы Николаю Анисимовичу хотели доложить.

– Да, – бьёт себя по лбу генерал. – Молодец, хвалю.

Он снимает трубку «вертушки» и подносит её к уху.

– Так точно, – чётким голосом отвечает он. – Готовы, да. Понял вас. Да, ждём.

Он кладёт трубку на место и с усмешкой кивает:

– Сейчас подойдёт. Хочет лично посмотреть на тебя, пока есть на что смотреть.

Пара минут тянется, как вечность. Надо что-то предпринять, потому что по глазам Карюка я вижу, что ему уже не терпится приступить к делу. Скуратов ты, а не Карюк…

Я смотрю в окно. Снег валит и валит, словно решил всех нас, людишек, погрязших в земных мерзостях, покрыть белизной, очистить и укрыть, похоронить и спрятать, чтобы мы не оскверняли своим видом взглядов, кружащих высоко в небе ангелов.

Заходит Щёлоков. Майор вытягивается во фрунт, но министр его даже не замечает. Похожий на тракториста, переодетого генералом, он подходит ко мне и смотрит светлыми, водянистыми глазами.

– Ну что, Брагин, – прищуривается он. – Ты решил, налево пойдёшь или направо?

Я стою прямо перед ним и киваю.

– Решил, товарищ генерал армии.