Правильный выбор (СИ) - Ренсинк Татьяна - Страница 44

— Тихо! — выкрикнул в ответ Дмитрий. — Кто таков? — Не знаете, кого пытаетесь разговорить? — с недоверием усмехнулся тот. — Мы не подосланы, — выдал Алексей. — Пытаетесь заполучить оправдательный аттестат, предатели, — стиснув зубы, прошипел в ответ разгорячившийся сосед.

И решившие дальше не продолжать беседы, которая может привести к ненужным крикам, друзья снова замолчали… Новый день подступил и к ним, и к остальным заключённым мятежникам не только новым лучом палящего солнца, но и распахнувшейся дверью. Всех, кто был заключён из-за декабрьского восстания, повели за собою.

Очень скоро их собрали в доме коменданта… Встретившиеся были удивлены, обнимались, целовались друг с другом и не знали, что происходит, почему их всех собрали. Когда узнали, что будет сейчас объявлено решение суда каждому, их стали разводить по разным комнатам, согласно разрядам приговора. А далее… группами выводили обвиняемых в зал…

Выступающий перед ними обер-секретарь зачитывал приговоры, а восседавшие позади судьи рассматривали каждого участника через лорнеты. Однако вся обстановка и атмосфера никак не ломали дух крепких и не сломленных на вид обвиняемых, которые давно знали о своей участи или догадывались о ней, морально подготовившись, чтобы принять достойно…

Вызванные на оглашение приговора и Алексей с Дмитрием стояли гордо, принимая каждое слово обер-секретаря, как должное, хотя душа и ломалась от несправедливости наказания. Выслушав решение суда, Алексей и Дмитрий успели лишь крикнуть друг другу, что встретятся ещё, и их развели в разные двери.

Алексея вернули в камеру, где он оставался уже один, как и запертый в камеру Петропавловской крепости Дмитрий. Дмитрий не понимал своего наказания, особенно его слабости. Он теперь был приговорён на заключение до года за попытку скрыть от канцелярии истинные стремления своих друзей. Дмитрий понимал, что это результат тех доносов, которые были получены канцелярией и государем, и что опровергнуть уже ничего не сможет, но не понимал, почему его не наказали более жестоко, чем остальных.

Алексея участь была иная. Он и раньше чувствовал, помнил намёки во время допроса. А теперь…. сидел в темнеющей от вечера камере и знал: завтра начнётся его путь по этапу на каторгу, а потом на поселение в Сибирь, как объявлял обер-секретарь. Надежды на то, что удастся хотя бы словом перемолвиться с дорогими людьми, с невестой, не было до тех пор, пока в камеру не принесли лист бумаги и чернил.

— Пишите последнее письмо родным, — сказал спокойно жандарм, оставив всё на столе и быстро ушёл, снова заперев за собою дверь.

Радости Алексея не было предела. Он тут же написал Милане всё, как было на самом деле: что не предавал и мысли о предательстве не держал никогда в себе, что всё это проделки злых интриг, завлёкших его и Дмитрия в цепи тюрьмы. Он даже вспомнил и каялся, как вёл себя грубо по отношению к крепостным, особенно к Якову, и отписал Милане, чтобы передала, что он просит у всех прощения за недоверие и озлобленность…

«…Я был несправедлив в отношении к крепостным. Признаю всю свою вину и не жду прощения и понимания. Всё, что хотел, я уже сказал. Всё, в чём виноват, признаю. Глупостью был полон и дуростью многие годы. Всё, что произошло, — достойный урок для меня. И благодарю судьбу я лишь за то, что ты в ней была. На этом прощаюсь с тобой, моя родная, моя ненаглядная, и молю, передай моим родным, что люблю их, что был верен России, хотел её благоденствия и защищал с честью благие намерения,» — дописывал он письмо. — «Не держи на меня обид и прости. Если бы не разлучили нас эти обстоятельства, я бы сделал всё, чтобы ты стала самой счастливой на свете. Но теперь обязывать и удерживать тебя не имею права. Я верю, что вернут вам с Иваном всё, и ты обретёшь ещё своё счастье. Ты свободна. Прощай. Алексей.»

Несколько раз перечитав всё, Алексей не стал ничего больше исправлять или дописывать. Вскоре жандарм вернулся и забрал письмо. Появившийся следом другой связал руки Алексея тугой верёвкой и повёл за собой…

На улице была уже ночь, но совершенно темно Алексею стало в тюремной карете, в которой его доставили в ров Кронверкской куртины. Там… поставили перед строящимся эшафотом и один из присутствующих офицеров подошёл:

— Вы будете лицезреть казнь пяти злодеев, как и мы. Вас прогонят сквозь строй, как и остальных осуждённых. Вы последуете за ними. Вы будете ощущать то же, что и они, будете отрабатывать с ними вместе грехи на каторге, слушать их речи, планы и подумаете, на какой стороне стоите. Если ваша цель останется неизменной, ваша могила будет в Сибири, — очень тихо этот офицер пояснил ему всё, что хотел, или ему было сказано, как подумалось Алексею.

Офицер вернулся на своё место. Алексея отвели в сторону, накинули на его плечи чей-то мундир и приказали не двигаться. Ему казалось, что в эту ночь не спал, наверное, никто… Очень скоро он увидел толпу выведенных участников восстания и наблюдал с потёкшими по щекам слезами гражданскую казнь.

Снова звучали приговоры, над головою каждого ломали шпагу в знак лишения чести, чинов. Срывали мундиры с тех, кто был из них военным, и бросали в горящие рядом костры. Глаза некоторых встречались с дрожащим взглядом вместе переживающего Алексея.

Они узнавали его, видели его связанные руки и не принадлежащий на плечах мундир. Они понимали, что его участь тоже не из благоприятных, и с сожалением кивали в ответ.

Скоро Алексей заслышал звон цепей. Он вытер рукавами слёзы и увидел приговорённых к казни… Они шли в оковах… Вид у них был опрятный, лица чистые, побритые, за исключением одного Каховского, который, видимо, не посчитал нужным прихорашиваться для данного события.

Он шёл впереди, а за ним парами под руку шли Бестужев-Рюмин с Муравьевым и Рылеев с Пестелем. И слышно было, что Пестель, проходя мимо эшафота, сказал по французски: «C'est trop» (Это слишком). Как бравые офицеры, они бы предпочли, чтобы их расстреляли, но всё складывалось против.

Алексей стоял в стороне и глаза его слезились от обиды за них и боли в душе, которая переживала, которая боялась за предстоящее больше, чем они…

На груди у каждого из них висела кожаная табличка с надписью «Преступник» и его именем. Смертники сидели на траве и казались такими спокойными, словно отдыхали на пикнике, но все были серьёзными, кратко перешёптывались о чём-то на французском языке и снова молчали.

Скоро к ним подошёл священник. Их вывели к эшафоту, где виселица ещё не была готова и вокруг возился инженер с подручным. Затем вышедший полицмейстер зачитал сентенцию Верховного суда и последние слова воскликнул громче:

— За такие злодеяния повесить!

Алексей следил за всем и сдерживал снова напрашивающиеся слёзы, как и крики души. Он замер, услышав выкрик Рылеева:

— Господа! Надо отдать последний долг!

И все приговорённые встали на колени, стали креститься и глядеть в небо, которое с ними вместе хмурилось и нагоняло тучи будущих слёз. Только время ужасно тянулось и будто издевалось даже тем, что виселица оказалась слишком высокой… Её пришлось переделывать. А пока это время тянулось, смертникам приходилось сидеть на траве и ждать.

Они срывали травинки…. кидали жребий, кому за кем идти на казнь, и… так и случилось… Снова их вывели…. поставили на скамью у висевших верёвок, которые заметно были разной толщины и разного качества. Два палача стали подходить к каждому…. надевать им на шеи петли, а потом… белые колпаки.

Рылеев тихо напомнил палачам, что руки следует тоже связать, и спохватившиеся те исправили ошибку…

Барабанщики забили дробь… Сердце Алексея забилось как никогда. Страх, пронзивший тело иглами, бил и колол. Алексей смотрел вокруг, но никто не шевелился, все молчали. Он видел, что за происходящим наблюдают гордо возвышающиеся на конях генералы, а вместе с ними — Бенкендорф, бросающий время от времени взгляд и к нему. Но Алексея то внимание уже не волновало.

Он заметил собравшуюся вне места казни толпу народа, которую было видно на Троицком мосту. Виделись среди них и друзья, и родственники осуждённых, и просто жители, но никто не был равнодушным. Слёзы были видны у каждого. И…. как душа ни звала, ни просила…. ни одного родного, любимого лица Алексей для себя не увидел.