Русская война 1854. Книга вторая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 56

— Что-то особое заметили? — вмешался Дубельт. — Я общался со вторым пилотом, и он говорит, что видел только глаза и замотанное тряпкой лицо.

— Да, лицо и вправду было замотано, но тряпки неплотно лежали. Я видел, что кожа стрелка была черной.

— Ты уверен? — грубо переспросил Дубельт.

— Точно, — мичман поджал губы. — Черная кожа, рядом еще красная феска лежала, и я еще подумал, что в ней издалека точно бы принял его за турка. Но я ведь почти над ним пролетал, специально так направил «Ласточку», чтобы прикрыть парашют Прокопьева и самому уже за холмом спрыгнуть… Но не успел. Слишком низко было. Парашют раскрылся, но все равно о землю так приложило, что очнулся, только когда меня англичане подобрали. Думал, в плен, а они — сюда.

Я дал себе слово, что костьми лягу, но выбью парню и следующее звание, и Георгия. Звание за то, что до последнего не забывал думать, а Георгия — что не бросил товарища.

— Что думаете? — я повернулся у Дубельту.

— Думаю, что стрелок француз, — ответил тот.

— Он же негр.

— Красная феска, черная кожа. Французы уже несколько лет планируют официально начать набирать стрелков в Сенегале. Местный губернатор давит на все мозоли, чтобы сесть на этот денежный поток.

Я не стал задавать вопросы про деньги. Тут и так было примерно понятно, что на армейских поставках можно нажиться. Будь то оружие или сами солдаты.

— То есть стрелок из Сенегала?

— Именно они славятся своей меткостью… — размышлял Дубельт. — А оружие разглядел?

Он внимательно посмотрел на Лешку.

— Немного, — кивнул тот. — Ствол восьмигранный, для прицела мушка и откидной щиток. Калибр точно больше наших семи линий.

Я уже наловчился в местных единицах измерения и легко все посчитал. Линия — это примерно 2,5 миллиметра. То есть, семь линий — это 15 миллиметров, стандартный для этого времени калибр винтовки. Что у нас, что у союзников. В дальнейшем его будут уменьшать до более привычных современности пуль диаметром 7,5 миллиметра, то есть до трех линий. Недаром ту же Мосинку через сорок лет будут называть трехлинейкой.

Дубельт и Лешка тем временем закончили обсуждение технических деталей, и генерал пришел к выводу, что оружие точно нестандартное и делалось на заказ. Еще одна ниточка для его расследования. Меня же неожиданно захватила другая мысль…

— Подождите, — я ухватил Дубельта за руку. — Если в нас стрелял француз, то наш шпион точно кто-то другой. Уверен, сенегальца у себя в мастерских я бы точно заметил.

— К чему вы ведете?

— Помните, еще после убитого мичмана Кононенко мы гадали, подстрелил его шпион или он просто передал сигнал на ту сторону? Теперь мы точно знаем ответ.

— И сегодня он тоже передал сигнал.

— Скорее всего, тем же самым способом, как с контрабандистом, — я напомнил про свечку за цветным стеклом, которую было видно только с определенного ракурса.

— После боя все на виду… — задумался Дубельт. — У шпиона просто не было бы возможности отойти и снять знак.

— Я тоже так думаю, — закивал я. — И это значит, что его должно быть до сих пор видно.

— Не с наших позиций, а с вражеских, — продолжил Дубельт.

— А у нас перемирие! — подхватил я. — Пешком точно ничего не найдем, не успеем. Но если вывести «Ласточку» и покружить над английскими и французскими позициями прямо сейчас — есть шанс! Точно сможем заметить, где размещен сигнал. А там и до шпиона доберемся!

Мне очень хотелось разобраться с человеком, из-за которого мы полдня провели под обстрелами, который чуть не украл нашу победу, из-за которого оказались на грани жизни и смерти мои пилоты!

Правда, Дубельт меня придержал, разумно предположив, что вряд ли все англичане и французы на передовой уже в курсе о перемирии. Подстрелят ведь. В общем, мы решили для верности выждать полчаса — лучше бы больше, но ведь и сигнальный огонь мог в любой момент пропасть. Надо было спешить.

— Кстати, есть у меня одна идея, как сделать так, чтобы вражеские солдаты по нам не стреляли, — я решил воспользоваться паузой с толком. — Нарежем листовок про перемирие и раскидаем на передовой. Так сразу будет видно, что мы не бомбить летим.

— Возможно, — согласился Дубельт. — Но где же вы быстро столько листовок возьмете? Типографию ради вас никто запускать не будет. А даже если и запустит, то подготовка займет не меньше пары часов.

— Попросим помочь, — улыбнулся я и тут же приступил к выполнению этого плана.

Для начала поймал одного из нижних чинов и попросил сбегать к мастерским и прислать сюда «Ласточку» с запасными ускорителями. Потом выпросил у доктора Гейнриха все запасы бумаги с карандашами и приобщил к делу обитателей палат для выздоравливающих. Кто-то, конечно, отказался, но большинство были рады немного отвлечься от ран и снова оказаться полезными.

Сам я тоже сидел прямо на полу, разрезая листочки на части и выводя сразу несколько вариантов послания. Перемирие — просто и понятно. Ура, перемирие, вместе мы остановим эту войну — вариант подлиннее. Перемирие, мир, домой — добавим пропаганды. И вариант для меня — Императорский иностранный легион, летающий полк, запись открыта…

— И что это вы задумали? — мне через плечо заглянул Дубельт. И как он каждый раз умудряется неслышно подкрасться? Вроде бы и генерал, а повадки, как у… шпиона!

— Вспомнил, что французы свой иностранный легион основали еще в 1831 году, и решил воспользоваться знакомым многим названием. Ведь если найдутся те, кто захочет воевать за нас, разве это не сделает врага слабее?

— И вы поверите чужакам?

— Когда-то и шведская Ливония была для России чужой, а теперь выходцы из Лифляндии одни из лучших подданных царя, — я вспомнил, где родился сам Дубельт.

— Я родился в России, она моя родина, — генерал нахмурился. — Те же, кто предаст присягу во время войны, это совсем другое дело.

— А жаль, — я понял, что Дубельт прав, и скомкал последний вариант листовок. — Очень бы хотелось завести пилотов-иностранцев.

— Зачем? — генерал искренне удивился.

— Чтобы обучить их! Чтобы они стали настолько хороши, что, когда вернутся на родину, все остальные им и в подметки не годились!

— Вы хотите, чтобы у наших врагов были сильные пилоты?

— Я хочу быть уверенным, что лучшие пилоты наших врагов не будут считать Россию своим противником.

— Это не остановит их от выполнения приказа.

— И еще, — я продолжил. — Если я и буду кого-то учить, то вобью ему в голову не только, как летать, но и что такое честь. Чтобы если нам и пришлось столкнуться, то без грязи, а на поле боя.

— Мальчишка, — Дубельт хлопнул меня по плечу.

И опять это обидное прозвище. Впрочем, времени спорить уже не было. Я пробежался по госпиталю, собирая листовки, потом проверил пригнанную мне «Ласточку» и уже собрался было взлетать, когда на место второго пилота запрыгнул поручик Зубатов.

— Генерал приказал мне составить вам компанию. Ему невместно будет получить столь глупую пулю, а я… Я знаю, что искать, и увижу сигнал врага, если он есть.

— Хорошо, — я не стал спорить.

Пригнавший «Ласточку» пилот помог зацепить нас за повозку и разогнаться, и вот я снова в небе. Севастополь, несмотря на поздний час, гудит как растревоженный муравейник. Возможно, если бы послание о перемирии оказалось блефом, то англичане смогли бы нас больно ударить, воспользовавшись моментом. Но нет… Бойцы на первой линии все так же держат свои позиции. Пушки, «Ласточки», отряды пластунов — все ждут мира, но не спешат верить раньше времени.

— А вдруг не договорятся? — неожиданно пришло мне в голову.

— Уже договорились, — буркнул Зубатов. — Лорд Кардиган остановился на «Громоносце», завтра подпишут бумаги, но гонцы уже час как отправлены на позиции.

Несмотря на уверенный тон, поручик буркнул еще, что генерал просил подстраховаться, и свесил захваченную из госпиталя белую простыню. Что ж, теперь мы выглядели еще миролюбивее, чем раньше… Поймав поток ветра, я накренил правое крыло, позволив планеру пересечь серую зону и оказаться над французскими параллелями. Действительно, стало неуютно, но по нам не стреляли.