О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон - Страница 27

Колдун изготовил магическую куклу и поджарил ее на огне, распевая могущественные волшебные песнопения. На рассвете жители деревни вышли посмотреть, потому что боялись выходить ночью – настолько сильна была магия.

– Тот человек умрет, – сказал колдун.

– Теперь я назову тебе его имя, – сказал Беги. – Его зовут Тгу.

Колдун рухнул на землю в припадке и завопил, что его обманули. Он заявил, что наверняка вот-вот умрет.

Беги отозвал вождя деревни в сторону и сказал:

– Подожди еще час. Потом можешь рассказать ему, что это экскременты моего приятеля из другой деревни, которого зовут Тгу. А я ухожу к приятелю, и мы вместе посмеемся над глупостью колдуна[8].

Беги отправился на берег моря и увидел там большой корабль, от которого поднимался дым. На берегу он встретил белого человека с парохода и заговорил с ним.

– Добро пожаловать, – сказал Беги. – Будь моим гостем, пока ты здесь.

– Это глупое предложение, – ответил белый человек. – Я останусь здесь жить.

– Тогда я помогу тебе построить хижину, – сказал Беги.

– Я не стану жить в хижине, – отозвался белый человек. – Я буду жить в доме из железа, над которым будет подниматься дым, и буду очень богат.

Беги спросил:

– Почему ты желаешь поселиться здесь?

– Я стану вашим правителем, – ответил белый человек.

Беги спросил:

– Тут жить лучше, чем там, откуда ты прибыл?

Белый человек сказал:

– Тут слишком жарко, часто идут дожди, много грязи, мне не нравится здешняя пища, и тут нет ни одной женщины из моего народа.

Беги сказал:

– Но если ты хочешь поселиться здесь, значит, что-то здесь, наверное, лучше. Если тебе не нравится погода, еда или женщины, тогда ты, верно, думаешь, что правят здесь лучше, чем у тебя на родине, а правит нами мой отец, вождь.

– Я буду править вами, – повторил белый человек.

– Раз ты покинул родной дом, наверное, тебя прогнали, – сказал Беги. – Разве может тот, кого выгнали из дома, править лучше моего отца, вождя?

Белый человек ответил:

– У меня есть большой пароход и много мощных пушек.

– Покажи-ка, как сделать еще один такой, – попросил Беги.

– Я не умею, – ответил белый человек.

– Понимаю, – сказал Беги. – Ты умеешь лишь использовать то, что сделали другие.

(Примечание автора: в племени шинка сказать, что человек ничего не умеет, значит оскорбить его, поскольку любой уважающий себя взрослый должен уметь построить собственный дом и вырезать собственную мебель.)

Но белый человек был слишком глуп, чтобы понять смысл слов Беги, и все равно поселился там.

Однако через сто лет он стал умнее и вернулся домой[9].

Беги пришел в деревню, жители которой верили в знамения, знаки и чудеса. Он спросил их:

– В чем смысл?

Они ответили:

– Мы платим той старой мудрой женщине, и она говорит нам, в какой день лучше идти на охоту, или искать жену, или строить новый дом, или хоронить покойника, чтобы не вызвать духа.

– Как она это делает? – спросил Беги.

Ему ответили:

– Она очень старая и очень мудрая и наверняка права, потому что стала очень богатой.

Итак, Беги пришел к мудрой женщине и сказал:

– Завтра я пойду на охоту. Скажи, будет ли день хорошим.

Женщина ответила:

– Пообещай отдать мне в уплату половину всего, что принесешь домой.

Беги обещал, и она взяла кости и бросила их на землю. Еще она развела небольшой костерок с помощью перьев и трав.

– Завтра будет хороший день для охоты, – сказала она.

И вот на следующий день Беги отправился в буш, взяв с собой копье и щит, а также немного мяса, флягу пальмового вина и вареный рис, завернутый в лист. Он надел свою лучшую леопардовую шкуру. Ночью он вернулся голым, не принес ничего и отправился в дом мудрой женщины.

Там он сломал копье на стене и наконечником разрубил надвое щит, а половину ее мяса и риса раздал другим и вылил на землю половину ее горшка пальмового вина.

– Это мое! – воскликнула женщина. – Что ты делаешь?

– Отдаю тебе половину того, что принес с охоты, – сказал Беги.

Затем он разорвал на две части плащ старухи, надел половину на себя и ушел.

С тех пор жители деревни стали решать сами за себя и перестали платить старухе.

К сентябрю мне с лихвой хватило туристской атмосферы Афин и Глифады. Голова гудела, как телефон, от избитых, резких мелодий бузуки. Меня воротило от пива «Фикс» из американских холодильников и такси модели «шевроле» с кружевными шторками и пластиковыми цветочками на задних окнах. В прожигающем до костей летнем зное, когда запах пыли перебивал запах моря, мне хотелось чего-нибудь простого. Никаких рюшей. Никаких пластиковых цветов.

Вооруженный языковыми знаниями, достаточными для того, чтобы сделать заказ в ресторане и забронировать комнату, я направился на юг, на Пелопоннес, держась подальше от хороших дорог, заполненных немецкими кемперами. Я искал что-нибудь не аккуратно-современное, но и не поставленное на классический пьедестал. И нашел истоптанные тропы между серо-зелеными полями, где выбеленные солнцем камни были свалены пирамидами. Усталые овцы и козы, подгоняемые искусанными оводом собаками, взирали на меня без любопытства, а у пастуха иногда хватало сил проворчать: «Kaliméra!»[10].

На десятую ночь я прибыл в деревню Софкада, сложенную из тех же камней, что лежали пирамидками в обширных полях. Одна вымощенная битым булыжником улица бежала под откос, будто позвоночник. На одной покрытой гравием площади примостилась единственная в деревне таверна, а также дома тех, кто в этом сообществе считался состоятельным. Церковь, больше похожую на часовню, недавно побелили, как и придорожные святыни, встретившиеся мне по пути. Согбенная старушка в черном – после определенного возраста все женщины здесь носят черное – меняла масло в лампаде у одной из святынь, но не ответила, когда я с ней заговорил. Поодаль я заметил батюшку, деревенского священника, окладистая борода которого сливалась с рясой, но он не обратил на меня внимания.

Первым меня приветствовал хозяин таверны, где я заказал комнаты и еду. Стоило мне присесть, как он подал мне липкий рахат-лукум и стакан хорошей воды – явный признак того, что в Софкаде редко бывали посетители, ведь хорошую воду преподносят гостям, а не туристам. Затем он погнал мальчишку куда-то через всю деревню. Позднее он объяснил, что отправил того на поиски хозяйки единственного в деревне магазина, чтобы одолжить у нее еды и накормить меня. Наконец мне принесли сырой чеснок, хороший хлеб и банку солонины «Фрэй Бентос». Перед обедом подали узо, а во время обеда – море рецины, а потом еще, и в конце концов я уже пожалел, что столько выпил.

Греки – люди цивилизованные и в целом считают, что пить не закусывая – варварский обычай. Так что, когда заказываешь узо, к нему прилагается хотя бы символическая закуска, даже если, как в Софкаде, это всего лишь ломтики феты (козьего сыра – твердого, белого и пахучего). Но, как я мог бы предположить, люди, которые пришли поболтать со мной, нарушили традицию, потому что для меня она была чужой, а я был гостем.

Всякий раз как едешь в эту страну, стоит тебе произнести несколько слов по-английски, как рано или поздно к тебе подойдет человек и скажет: «Я говорю по-английски». Часто таким человеком оказывается грузный мужчина, преисполненный достоинства, будто статуя в музее Акрополя, в темном костюме и тяжелой шляпе, невзирая на августовский зной, управляющий ателье в Бронксе или рестораном в Чикаго, все это время мечтавший, мечтавший в течение лет сорока или шестидесяти о деревне, подобной Софкаде: сухой белый камень, сухая желтовато-коричневая пыль, сухая серая трава. Затратив годы на накопление наследства, он вернулся домой, чтобы умереть в том же доме, где родился, или в похожем доме напротив, словно весь остальной мир был сном и он проснулся в ни с чем не сравнимой реальности: в крохотной деревушке, которая не значится на картах.