Русская война. 1854 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 50

[1] Если вы подумали, а не тот ли это лейтенант Шмидт, о детях которого рассказывал Остап Бендер, то нет. Ильф и Петров имели в виду революционного матроса времен революции 1905 года.

Я никак не мог выкинуть из головы мысли о предателе. Кто добрался до моих бумаг? Кто оказался настолько умен, жесток и хладнокровен, чтобы провернуть план с похищением «Карпа» так, как это и было сделано? Даже сейчас, когда я ползу вперед во главе лучших штурмовиков, показавших себя на тренировках пехоты, никак не получается сосредоточиться только на деле.

— Ваше благородие, мичман Алферов передает, что его отряд вышел на позицию, — ефрейтор Игнатьев говорил шепотом, чтобы нас никто не услышал.

А могли бы — до укреплений французов оставалось всего ничего, и мы подобрались к ним так близко, считай, чудом. А чудо это звали Степаном, который уже три часа торчал в «Карпе» над нашими позициями, передавая информацию о каждом перемещении противника. Если кто-то смотрел в сторону любого из выдвинутых мной вперед отрядов, мы лежали и не двигались; не смотрел — или мы, или отряд ракетчиков Алферова ползли вперед. Хотелось верить, что вспышки ламп связистов не привлекут лишнего внимания. Хотя бы не так быстро — если и сообразит враг, что за ними стоит, то не сегодня…

— Передайте сигнал минутной готовности, — я решился, а потом оглядел притихших вокруг солдат. В свое время я и сам привык пропускать громкие слова мимо ушей и от окружающих не ждал другого, но здесь и сейчас… Я чувствовал на себе десятки взглядов людей, которые пошли рискнуть своей жизнью. Они и без моих слов не повернут назад, но в то же время они были нужны им.

— Солдаты, — я сам не знал, что в итоге скажу. — Сейчас мы проверим на врагах то, чему учились все это время. Ради чего? Почему мы лезем вперед без приказа начальства? Более того, зная, что его нам никто не отдаст? Потому что где-то там наш собрат, он рядом, кажется, только руку протяни! И как мы станем спать дальше, если будем знать, что могли спасти его, но ничего не сделали? Вы все вызвались сами, когда я спросил, кто пойдет за мной на француза, и я благодарен. Вам — за вашу храбрость. Богу — за то, что со мной такие солдаты. У нас есть оружие, у нас есть знание, наши спины прикрывают товарищи, так что нам еще нужно, чтобы дать бой смерти?

Перед глазами невольно встала картинка черных извивающихся в пламени рук, но тут же исчезла. Довольное ворчание моих солдат — моих! — прогнало и развеяло ее словно подувший с моря бриз.

— Десять секунд, — доложил отслеживающий время Игнатьев.

— Что мы говорим, когда враги стреляют в нашу сторону⁈ — я перестал шептать, теперь мой голос разносился во все стороны, наполняя кровь адреналином.

— Не дождетесь!

— Что мы говорим смерти, когда бы она ни пришла?

— Не сегодня!!

— Ура!!! — закричал я и побежал вперед.

Двадцать метров до уложенных врагами мешков, над которыми появились удивленные головы и черные, такие огромные дула снаряженных вражеских винтовок.

— Ура!!! — вслед за мной побежали два десятка владимирцев.

За десять метров до цели мы выхватили десантные морские гранаты и забросили их за вражеское укрепление. Несколько нестройных выстрелов показали, что нас не ждали. Мои закованные в латы штурмовики обогнали меня и первыми врезались в попытавшихся построиться французов. Синие мундиры, красные штаны, искаженные криками лица… Я бы предпочел остаться в стороне, но, оказавшись в этом времени, приняв решение сражаться, я не собирался отступать.

Руки сжали винтовку покрепче, а потом я с разбегу вонзил штык в преградившего мне путь врага. Того аж откинуло в сторону. Оказавшийся рядом ефрейтор Игнатьев прикрыл меня, откинув еще одного француза, а потом споро добил обоих.

— Вперед, ваше благородие! — крикнул он.

И в этот момент в него попала пуля. Прямо в грудь — я услышал глухой стук, Игнатьев покачнулся от силы удара, но устоял. Кираса, усиленная дополнительными полосками стали, спасла!

— Вперед! — заорал я, продолжая ломиться вперед.

Через мгновение Игнатьев догнал меня, и мы снова одной волной продолжили давить врага. Где-то в стороне уже строились в линии другие отряды французов. Кто-то готовился навести артиллерию на наглых русских. Но мы были не одни.

Едва мы зачистили плацдарм, как, разгоняя сумерки над соседними позициями, взлетели осветительные ракеты. А потом отряд Алферова выпустил и боевые, поражая целые роты противника, не нашедших ничего лучше, чем построиться в плотные ряды. Досталось и обеим французским батареям, что прикрывали наш сектор. Точно зная, кто будет нам противостоять, мы заранее позаботились обо всех угрозах.

— Где пленный, который сегодня упал рядом с вами? — я выбрал специально оставленного в живых офицера и тряхнул его за грудки.

— Je ne comprends pas.

— Говорит, что не понимает! — перевел я и тут же повторил свой вопрос по-французски, знания которого подкинула местная память.

— Как офицер я требую, чтобы вы обращались со мной, как того требуют правила, — услышав родной язык, француз сразу приободрился.

— Ваше благородие, позвольте я, — ефрейтор Игнатьев размял кулаки, и его фигура, вся покрытая кровью после штыковой, выглядела очень внушительно. И наш пленник, даже не понимая ни слова, все осознал и вздрогнул.

— Чтобы выполнить вашу просьбу, — я посмотрел на француза, стараясь сдерживать эмоции, — я должен убедиться, что вы офицер. Подтвердите свой уровень информированности, скажите, где мой человек, и с вами будут обращаться соответственно. Иначе я буду вынужден считать, что вы просто присвоили чужой титул.

— На мне мундир офицера!

— Точно, присвоили титул и мундир, — кивнул я, а когда француз промолчал, сделал шаг назад, уступая место Игнатьеву.

Вот только француз уже впал в своеобразный транс. Стало понятно, что в таком состоянии ему можно хоть все кости сломать, он ничего не выдаст. Да, в этом времени не только наши солдаты слишком много думали о чести.

— Стой, — придержал я Игнатьева и присел перед пленным. — Меня зовут Щербачев Григорий, сегодня был захвачен мой солдат, мой человек. Ты ведь тоже офицер, должен понимать меня. Разве бросил бы сам своих, если бы их держали в плену повстанцы Алжира?

— Они не повстанцы, а бунтовщики, — нахмурился француз. — И мы не они, но… Меня зовут Анри Мишель, и я понимаю тебя.

— Я не прошу тебя отдать моего человека без боя, — продолжил я. — Просто скажи, где он, а дальше либо мы спасем его сами, либо поляжем тут все.

— Поляжете? Ха! Я видел, как вы взяли наши позиции, словно демоны, извергнутые самим адом. Но ты прав, за своих нужно сражаться, а ребята из статистического отдела играют грязно.

Он замолчал, восстанавливая дыхание, а я вспомнил, что у Франции в это время есть только зачатки разведывательных и контрразведывательных служб. Отдел по делам колоний, статистический и что-то еще по мелочи, что только в семидесятых объединят во второе бюро.

— Где они?

— В конце кладбища, у моря. Они там поставили световой телеграф и обмениваются сообщениями с Балаклавой.

— Спасибо, Анри, — сказал я французу. — Если мы встретимся на поле боя, это будет для меня честью.

По моему кивку Игнатьев быстро скрутил прикрывшего глаза офицера, и мы продолжили свой бросок. Связист передал выбранное нами направление, чтобы ракетчики и Степан смогли нас прикрыть. К счастью, этого не понадобилось. Кто бы ни командовал на этом участке фронта, он приказал отходить. Не зная, сколько сил мы бросили в атаку, французский командир решил не рисковать и, прежде всего, спасти людей и пушки.

А вот тут жаль, от брошенной артиллерии я бы не отказался. В идеальном мире было бы неплохо и выполнить свою миссию, и что-нибудь ценное добыть. Но мы-то живем в реальности…