Русская война. 1854 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 27

Я выдохнул. Нечего волноваться, пока ничего не случилось. Может, этот Вяземский не такая и сволочь. Как минимум перевязь ордена Святой Анны у него на рукояти сабли я видел, так что представление о бое он имеет. Будет с чем сравнить.

— Григорий! Дмитрий! — нас нагнал Лесовский. Лейтенант тоже сиял покрасневшими щеками, и я подумал, что дело может быть все-таки не в вине, а в прохладном утреннем ветре. — Я уже сбегал на позиции. Пушки готовы. Десять легких 6-фунтовых, но есть еще четыре 24-фунтовых орудия и одно 48-фунтовое. Всех, кто засядет в окопах, славно потрясет!

Я прикрыл глаза, представляя. 24-фунтовая пушка — рабочая лошадка восемнадцатого века, в веке девятнадцатом ее ядро весом в примерно в одиннадцать килограмм, смотрелось уже не так внушительно, но… Нам должно хватить! А с учетом 48-фунтовой уж точно. Зарядов для более крупных пушек у меня не было, но тут уже, похоже, расщедрился Корнилов, решив уравнять шансы. Действительно, здесь нам не воспроизвести тот объем и длительность обстрела, как на поле боя. А калибр настоящей морской пушки сможет частично это уравновесить.

— Солдаты все пропотели, пока крупные пушки перетащили на позиции. Еще бы, почти двести пудов штука, но справились. Все на месте и уже готовы стрелять, — закончил свой рассказ Лесовский.

А я опять впал в прострацию. Двести пудов — это же почти три тысячи килограммов, три тонны на пушку. И эти махины люди умудряются таскать чуть ли не на своих горбах… Нет, нельзя жалеть людей! Как ведь со мной было… Жалеешь новенького на заводе, и он садится тебе на шею. Просто помогаешь, и он растет, а работать всем вокруг становится немного легче.

Я собрался, а потом, просто чтобы окончательно заглушить все лишние мысли, запел. Местное тело подсказало, что песня помогает, а память из будущего подкинула слова.

Наверх, о товарищи, все по местам!

Последний парад наступает!

Врагу не сдается наш русский солдат,

Пощады никто не желает!

Ильинский с Лесовским вытаращили глаза, но молчали, боясь сбить, а их губы безмолвно повторяли слова. Так и чувствовался вопрос: а что там дальше? А дальше как раз про море.

Все вымпелы вьются, и цепи гремят,

Наверх якоря поднимая.

Готовятся к бою орудия в ряд,

На солнце зловеще сверкая. [1]

— Красиво, — выдохнул Лесовский. — А дальше?

— А дальше пока еще не написано, — сказал я почти правду. Ведь действительно, и этих, и последующих строчек еще не должно было появиться.

— Что это за песня? — спросил Ильинский. — Никогда не слышал, но пробирает до мурашек. Прямо чувствуешь, что скоро загрохочут выстрелы. И представляешь, как качается палуба, как стучат шомполы, забивая ядра в пушки, а рядом перекрикивают друг друга канониры и десантные команды. Словно меряются, кому уже скоро достанется больше славы. Красота.

— Ты тоже красиво сказал, — я уже улыбался и совсем не опасался, чем закончится наша с Вяземским дуэль. — А песня… Просто слова сами появились.

В этот момент рядом с нами остановилась повозка, из которой показалось улыбающееся лицо Нахимова.

— Мне тоже слова понравились. И песня, — Павел Степанович приглашающе махнул рукой. — Запрыгивайте, подвезу.

По дороге он рассказал, что у Корнилова лично не получилось прийти, но вот он, Нахимов, как главный за оборону южной стороны, точно не мог остаться в стороне. Так мы и доехали, почти с ветерком. В следующие полчаса я показывал Павлу Степановичу и подошедшему Тотлебену наши позиции. Отдельно рассказывал, почему роем окопы не по прямой линии, а зигзагом. Рисовал схему взрыва случайного снаряда в линейном укреплении и таком вот, с поворотами. Вроде бы задумались.

За это время количество гостей и наблюдателей увеличилось до тридцати человек. А потом, точно в назначенное время, появился князь Вяземский. Вместе с ним на повозке приехали еще трое поручиков из Подольского егерского полка и… Та стерва, которая и заварила всю эту кашу. Внутри начала подниматься волна ярости, но я быстро взял себя в руки. Если все получится, как бы мне еще не пришлось ей спасибо говорить. Злость сменилась искренней улыбкой, и, кажется, девице и ее спутникам это не понравилось даже больше, чем любые самые грязные ругательства.

— Штабс-капитан, — поприветствовал меня молодой князь.

— Ваше благородие, — я был сама вежливость. — Раз все собрались, предлагаю не терять время и проследовать в окоп. По условию спора мы выжидаем там три минуты обстрела, а потом все, кто примет в этом участие, выскажут свое мнение. Итак, кто желает?

— Я!

— Я.

— Я, — один за другим три товарища Вяземского вызвались в судьи.

А это я не учел. Если они будут судить не по справедливости, а за своего друга и спонсора, то на его стороне уже четыре голоса из возможных десяти. Или все же стоит положиться на их честь? Я вгляделся в поджатые губы и насмешливые взгляды прилипал князя — наверно, не стоит.

— Что ж, если пехота заняла почти половину мест, то остальные предлагаю отдать флоту, — Нахимов неожиданно поддержал меня.

Вперед выступили два молодых мичмана, которые приехали сюда раньше других. Кажется, они не ожидали столь свободного допуска к испытанию и тут же этим воспользовались. К ним присоединились два смутно знакомых мне по вчерашнему дню капитан-лейтенанта и один капитан первого ранга. В итоге осталось место для меня, и можно было начинать.

Один за другим мы спустились в окоп. Присоединившиеся к зрелищу горожане проводили нас взмахами платков и криками, словно кто-то не вернется через пару минут, а собрался в поход минимум на Казань.

— И чего это они? — спросил я сам у себя.

— Так интересно же, — отозвалась моя память. — Не столица все же, развлечений не так много, а тут такое событие. Вроде бы и дуэль, а вроде бы и нет. Про обычные-то разве что слухи ходят, а тут даже посмотреть можно. А еще на время забыть о войне…

Разом все стало понятно. Значит, людям не хватает шоу? Я на мгновение задержался на краю окопа, а потом, вскинув руку со сжатым кулаком, обвел взглядом всех собравшихся.

— Ave Caesar! Morituri te salutant!

Стерва даже покраснела. Поняла, что я угадал ее кровожадную натуру? Перешептывания в толпе стали громче, мое настроение резко поднялось, и я спрыгнул в окоп. Тут оказалось неожиданно теплее, чем наверху. Наверно, потому что не было ветра, хотя от сырой земли и тянуло своим особым промозглым холодом.

— И когда начнется это ваш обстрел? — князь стоял прямо, словно кол проглотил. Блюдет марку.

Я же не стал, прислонился к стене с той стороны, откуда будет обстрел, и только потом ответил.

— У Альмы англичане нас не предупреждали, но… Вы можете сами примерно рассчитать, сколько времени займет подготовка ствола, загрузка ядра и его полет.

— Думаете, если буду себя накручивать, это вам поможет? — князь совсем не изящно фыркнул.

Я только пожал плечами. Лично мне нравится понимать, что творится вокруг. Ведь только когда разбираешься в чем-то, ты можешь это контролировать. Я поднял руку, показав пять пальцев, потом сжал один, второй, третий, четвертый… Остался один, я видел, как зубы замершего рядом мичмана сжались. Но выстрела не было.

Кто-то выдохнул, один из прилипал князя выругался, и в этот самый момент пушки загрохотали. Земля заходила ходуном от бьющих рядом с нами ядер. Толчок, толчок, кажется, что ударная волна проходит сквозь землю и бьет по сердцу, словно удар тока, ускоряя его ритм до безумного. И ладно сердце, удары по ушам гораздо коварнее. Ты их можешь пропустить, и они лишают тебя чувства пространства, а тело начинает вести в сторону даже от одного неловкого шага.

— Не так уж и страшно! — Вяземский попытался изобразить улыбку.

И в этот момент где-то перед окопом ударило ядро из 48-фунтовой пушки. На мгновение показалось, что я оглох. Потом, словно тысячи шрапнелин, из стен вылетели хлопья жирной черной земли, засыпая нас с головы до ног. Князю, так неудачно открывшему рот, попало прямо в него.