Чужак из ниоткуда 2 (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич - Страница 30

— Есть! — крикнул Мэт. — У нас снова каре из «троек»! А как насчёт вслепую, Джимми! С завязанными глазами попадёшь?

Эй, мы так не договаривались, подумал я. Придётся, в орно входить, без него могу и промазать.

— Да это подстава! — раздалось из зала. — Нам показывают целые карты, а шпилят к доскам уже дырявые, подменяют их незаметно! Не может человек, да ещё пацан, так стрелять!

— Вы полагаете? — немедленно вступил в диалог Мэт. — Тогда предлагаю вам, сэр, выйти на сцену и всё сделать самому. Мы усложним задачу! Прошу вынести на сцену стойку со свечами! Сэр, прошу вас!

На сцену выбрался плотный мужик лет сорока в свитере, который, казалось, был надет на голое тело, потёртых джинсах, тяжёлых ботинках и бейсболке. Брился он не позднее позавчерашнего утра, а мылся, пожалуй, ещё раньше, — я отчётливо слышал запах пота, сигарет, и пива.

— Как вас зовут, сэр? — осведомился Мэт.

— Чак, — сказал мужик. — Чак Дэвис, меня тут все знают.

— Покажи им, Чак! — раздался чей-то хриплый возглас. — Пусть знают, что нас не проведёшь!

Чак обернулся к залу, помахал рукой.

Так это не подставной, подумал я. Ну ладно.

Двое рабочих сцены вытащили к щиту длинную стойку высотой около полутора метров. Поставили на неё четыре подсвечника со свечами на расстоянии сантиметров двадцать друг от друга и ушли.

— Очень приятно, Чак, — сказал Мэт. — Меня зовут Мэт. Сейчас вы зажжёте свечи, а потом самолично завяжете Джимми глаза. После чего Джимми погасит свечи четырьмя выстрелами.

— Ха! — ухмыльнулся Чак, вытащил из кармана помятую банкноту и положил на стойку. — Ставлю пять долларов, что не погасит!

— Принимаю, — сказал я. — Мэт, одолжишь пятёрку? А то я здесь на сцене без кэша.

— Для тебя, Джимми, всё, что угодно! — Мэт достал из заднего кармана бумажник, вытащил пять долларов и положил рядом с банкнотой Чака. — На кону десять долларов!

— Мы тоже хотим поставить! — крикнули из зала.

— Так ставьте, кто мешает? — откликнулся Мэт. — Только я ваши ставки принимать не буду, у меня цирк, а не букмекерская контора. Ставка Чака и Джонни исключение.

Или всё-таки подставной? — подумал я.

В зале возникло оживление. Немедленно нашёлся кто-то, принимающий ставки, и к нему со всех концов потекли наличные. Только и слышалось:

— Пятёрка на Чака!

— Десятка на Джимми!

— Двадцать баксов, что промажет!

— Двадцать, что попадёт.

Наконец, ставки были сделаны.

Чак чиркнул спичкой и зажёг свечи. После чего завязал мне глаза шарфом, который ему дал Мэт. Хорошо завязал, плотно. Я услышал его отдаляющиеся шаги.

Вошёл в орно. Перешёл на инфракрасный диапазон. Теперь я видел тепловые силуэты Мэта в глубине сцены, стоящего рядом с ним Чака, множество зрителей в зале и — главное — четыре ярко-оранжевых, чуть колеблющихся языка пламени горящих свечей на расстоянии сорока футов. Чуть больше двенадцати метров, напомнил я себе. Ерунда.

— Джимми ты готов? — спросил Мэт.

— Готов!

— На счёт три.

Рассыпалась и утихла барабанная дробь.

— Один, два… три!

Бах! Бах! Бах! Бах!

С левой — с правой. Снова с левой — и снова с правой.

Все четыре пули наши цель и сбили пламя со всех четырёх свечей. А хорошие револьверы! Чуток тяжеловаты и отдача сильная, но бьют точно.

Зал взорвался аплодисментами и свистом.

Это был успех.

Я снял с глаз повязку.

— Джимми Хокинс по кличке Юнга! — провозгласил Мэт. — Лучший стрелок старой доброй Англии!

Я поклонился.

Зал бушевал.

— Ещё! Ещё давай!

— Покажи класс, Джимми!

— Тихо! — крикнул Мэт. — Последний смертельный номер! Только для вас!

Он достал из внутреннего кармана фрака сигару, обрезал кончик перочинным ножом, сунул сигару в рот.

— Чак, дай-ка мне прикурить!

Чак, который продолжал оставаться на сцене, зажёг спичку. Он проиграл пятёрку, но ему явно нравилось внимание публики.

Мэт раскурил сигару, вышел на авансцену.

— Уважаемая публика! Говорят, курить вредно. Вы верите в это?

В зале засмеялись.

— Вот и я не верю. Тем не менее, мы с вами находимся в каком-никаком помещении. Следовательно, правила пожарной безопасности должны быть соблюдены. Джимми! — обратился он ко мне. — Так уж вышло, что сегодня наш главный пожарник — это ты. Твоя задача — погасить эту сигару с одного выстрела.

— Почему с одного, Мэт? — включился я в диалог.

— Потому что двух моё старое бедное сердце может не выдержать.

— Что ты хочешь этим сказать? Мы будем играть в Вильгельма Телля?

— Не знаю, кто такой этот Вильгельм, наверняка какой-нибудь немец. Но, если хочешь, пусть будет так. Сигара у меня во рту. Погаси её!

Он сунул сигару в рот, встал возле щита и повернулся ко мне в профиль.

Сантиметров двенадцать, прикинул я длину сигары.

— Хорошо. Но вы увеличите мне жалование на пять долларов в неделю.

— Погаси сигару, и мы поговорим об этом!

— Замрите. На счёт три.

— Раз…

Я выхватил правый револьвер и выстрелил. Как раз там оставался последний патрон.

Сигара вылетела изо рта Мэта.

— Чёрт возьми, Джимми! Ты же сказал на счёт «три»!

— Сюрприз, — я подошёл, поднял сигару с размочаленным пулей концом и продемонстрировал её публике. — Сигара погашена! Вы все свидетели. Мэт, с тебя на пять баксов в неделю больше!

Под восторженные крики, свист и аплодисменты зала я ушёл со сцены. Надо было переодеться и почистить оружие. И поесть. Даже не думал, что представление отнимет столько сил.

Возвращать билет на автобус я не стал. Сначала хотел, но передумал. Тридцать два доллара, конечно, деньги. Но они у меня не последние, к тому же я теперь работаю. Будем считать, что я заплатил за безопасность. Если агенты ЦРУ доберутся до этого негра-кассира в городке Хилсборо штат Огайо, то он может припомнить, что продал какому-то подростку билет до Денвера, а может и не припомнить. А вот если я сдам билет, то он запомнит меня наверняка. Оно мне надо? Пусть думают, что я уехал в Денвер.

Однако переодеться и почистить оружие сразу не удалось.

— Какое переодевание? — удивилась «всем мама» Рэйчел Картер, когда я сунулся к ней в костюмерную. — Представление ещё не окончено, а потом все выходят на сцену на обязательный прощальный поклон. Все — это все. Разве Мэт тебе не сказал?

— Наверное, забыл.

— Может быть, денёк у него выдался не лёгкий. Хотя где они, те лёгкие деньки? Так что жди за кулисами. Ещё минут тридцать пять, не меньше. А что не так, что вздыхаешь?

— Есть охота, — признался я. — Весь день сегодня без нормальной еды.

— Общий ужин будет после представления. Но могу тебе сделать сэндвич с тунцом и чай. Вы же, европейцы, больше чай любите, а не кофе? Не понимаю, что вы нашли в этом чае. Просто горячая подкрашенная вода, как по мне.

— Это потому, что вы не умеете его заваривать, — сказал я. — А почему вы решили, что я европеец?

— Ну не американец же.

— Акцент?

— И акцент тоже. Но главное, ты ведёшь себя иначе.

— Европейские подростки, по твоему мнению, стреляют лучше американских? — приподнял я бровь.

Она захохотала.

— Думаю, нет. Но даже этот вопрос выдаёт в тебе европейца.

— А как бы сказал американец?

Она на секунду задумалась и выдала нарочито низким голосом, словно жуя слова:

— Простите, мэм, но я в жизни не поверю, что какой-нибудь лайми или лягушатник [1] лучше владеют кольтом, чем любой белый парень из Айовы или Канзаса.

При этом на слове «Канзаса» она дала «петуха».

— Да вы талант, Рэйчел, — засмеялся я. — Вам в кино сниматься надо.

— Ага. Сто семьдесят два фунта чистого таланта. Как бы экран не порвался.

Так мы болтали, сидя в костюмерной. Рэйчел сделала вкуснейшие сэндвичи, открыв банку с консервированным тунцом в масле, а я, за неимением, заварочного чайника, заварил чай в чашке, сыпанув побольше и накрыв чашку блюдцем.