Десятые - Сенчин Роман Валерьевич - Страница 51

– Черт! – рассердилась на себя, вспомнив, что телефона теперь нет, а часы не взяла. Совсем перестала ими пользоваться, а тут ведь без них как… У Жени есть, но тем не менее… Вот сколько времени прошло, как она здесь? Может, десять минут, а кажется, что больше часа. Когда ждешь, время всегда тянется…

Пошла на кухоньку, где уже орудовали несколько женщин, выбрала из шкафа тарелки получше, вилки, ложки, помыла, вытерла своим полотенцем, отнесла в комнатку… Что еще… Присела на край кровати. Ждать.

В коридоре радостные восклицания. Кого-то уже привели. Встреча, объятия. Сейчас поедят и лягут… Будут вместе… Еще радость, быстрые шаги, скрип двери.

За тонкой, наверняка из какой-нибудь сухой штукатурки стеной, той, что сейчас у Марины за спиной, возня, а потом сдавленные стоны… Слушать чужую любовь было больно.

Не выдержала, вышла в коридор. Он пуст. Лишь Игорек трет шваброй пол возле стола досмотра.

Осторожно прошла к кабинету Надежды Юрьевны. Та сидела за столом и что-то писала в большую учетную книгу. На лице – мука и страдание.

– Надежда Юрьевна, – позвала.

– Ась?.. Чего, подруга?

– А что-то мужа до сих пор нет… Все уже вроде пришли…

– Муж, это кто?

– Женя… Евгений Потапов.

Лицо инспектора оживилось:

– А, Потапов-то! Потапов твой не придет.

– Как не придет? – И внутри Марины словно что-то оборвалось, по-настоящему оборвалось; оборвалось в груди и упало в живот. – По… почему не придет?

– А потому, что беспредельщик. Драку устроил, нос человеку разбил. Позвонили, сказали… Так что вместо тебя, подруга, он суток на пять в ШИЗО по уши занырнет.

Марина не хотела плакать. Не хотела выглядеть перед этой теткой-великаншей слабой и беззащитной. Но чувствовала – лицо, как бывало в детстве, когда ее обижали, стало сжиматься, кривиться. Сейчас-сейчас зарыдает.

– Да ты не переживай, Марусь, пиши новое заявление, через месяцок-другой увидитесь… Ну-ка не ной тут! Я слёз не люблю… Слушай, – голос инспектора стал проникновенным, – тебе парня надо? Мущину?.. Бери вон Игорька. У него до вечера наряд, а завтра опять его сюда выпишу. А?

Марина повернулась, пошла к себе. Посидела, отдышалась и стала собираться обратно.

2017

Ёлка

Утром Зоя Сергеевна почувствовала себя лучше и решила поехать в город – кончались лекарства.

Можно было отдать рецепты Ольге, соцработнику, но что уж совсем в избе скисать. Съездит, походит хоть возле станции по магазинам, на жизнь посмотрит. Прикупить чего-нибудь вкусного надо – Новый год на носу…

До часу дня береглась, меньше шевелилась, стараясь не потерять редкое теперь состояние, когда ничего не давит, не ломит, ноги двигаются, в глазах ясно, грудь дышит.

Осторожно оделась в выходное, с боязливой медленностью сняла с полочки сапоги, которые не обувала несколько месяцев. Но они не ссохлись, и ноги не распухли. Слава богу.

Открыла шкаф, достала шубу, которой до сих пор гордилась. За сорок лет шуба поистерлась, лезла, но по-прежнему была ей дорога. Вся жизнь вспоминалась, когда вынимала ее из чехла, тоже старого, напитанного пылью, которую не выбить, не выстирать – вросшей в ткань пылью времени…

С каждым разом шуба становилась для Зои Сергеевны тяжелее и тяжелее, и сегодня она испугалась, что придавит, прижмет к земле и не даст идти.

Но отважилась, надела и в этом раз, постояла, привыкая к ней. Прошлась немного – от шкафа до двери и обратно – поняла: выдюжит.

Закуталась в платок, на платок нахлобучила твердую, будто кость, соболью шапку, пошитую по моде семидесятых, а сейчас смешную и нелепую. Зато, как и шуба, дорогую ей. Теплую. Взяла потрескавшуюся кожаную сумку с документами, таблетками и еще одной сумкой, тряпичной, для покупок, вышла.

Замкнула избную дверь, потом сенную, потом калитку, медленно, толкая вперед то одну ногу, то другую всем телом, побрела по тропинке, похожей на туннель, меж снежных стен к остановке.

…Съездила благополучно. За два часа от прихода в город дневного и отхода из города вечернего автобусов успела выкупить лекарства, обойти несколько магазинов. Тряпичная сумка наполнилась сосисками, замороженными пельменями, куском копченой горбуши, мягкими пряниками, пакетиком шоколадных конфет, мандаринками. Конфеты и мандаринки раздаст соседским ребятишкам тридцать первого числа…

Брала всего Зоя Сергеевна понемногу, но все равно сумка быстро стала почти неподъемной.

– Что ж, ладно…

Постояла, отдыхая, на крыльце «Ермолинских полуфабрикатов». Смотрела на спешащих людей, едущие машины, на дома в пять этажей, пестроту рекламных вывесок.

Город был крошечный – разросшееся село, – но для Зои Сергеевны он давным-давно стал центром мира.

Сюда, в этот район, она приехала в девятнадцать лет, после окончания педучилища в Костроме. Где родилась, кто ее родители, Зоя Сергеевна не знала. Ее вырастили в детском доме, куда попала трехлетней, весной сорок второго. Может быть, была из эвакуированных детей Ленинграда, может, еще кем-то; потом, много десятилетий подряд, она слушала по радио передачи Агнии Барто и Левитана и ждала, ждала, что вот сейчас услышат, что ищут ее, девочку по имени Зоя, которая была одета в бордовое пальто, белую вязаную шапочку, у нее родинка на левой руке возле локтя… Берегла сохраненные воспитательницами пальтишко и шапочку как доказательство, что это она. Но никто ее не искал.

Приехала сюда по распределению, была направлена в село, учила детей. Вышла замуж, родились двое сыновей. Три десятка лет жизни крепкой семьей, а теперь – снова одна.

Дальше этого города она была один раз, все в той же Костроме, на пятнадцатилетии их выпуска. Сюда же ездила часто с мужем – отдохнуть от деревни. Сидели в молодежном кафе, ходили в театрик, ночевали в гостинице с ванной и унитазом, брали и возвращали в библиотеку книги; здесь Зоя Сергеевна рожала детей, здесь лежала в больнице, навещала в больнице мужа…

Рядом с автостанцией была столовая, и Зоя Сергеевна поела в ней. Когда-то брезговала есть не самой приготовленное, мутило от запаха общественной кухни, и вспоминался детдом, а в последние годы потянуло… Солянка оказалась вкусной, сытной, и второе – куриная грудка с картофельным пюре – она не доела. Выпила полстакана брусничного морса, посмотрела на часы. Пора.

Вечерний автобус был полон, но стоять не пришлось. Какая-то девушка уступила место.

– Спасибо, – изо всех сил стараясь выказать благодарность, что давалась ей всё труднее, сказала Зоя Сергеевна.

Место оказалось у окна. Внизу шел обогреватель, и подмерзшим ногам быстро стало тепло, хорошо. Но нашлось о чем волноваться – пельмени в сумке наверняка оттаивали. Слипнутся, и потом мучайся с ними…

Отодвинула сумку как можно дальше от обогревателя, подставила кондукторше льготную карточку, чтоб отметила своей пищалкой, и стала смотреть в окно.

Природа у них неживописная. Поля, поля и лишь в редких колках рощицы березок. Поля поделены снегозащитными полосами из тополей. Сейчас, в декабре, тополя совсем черные, страшные, как скелеты чудовищ.

И всё это до самого горизонта, до самого горизонта. Равнинная Сибирь.

Их село, как и другие здесь, среди полей. Зелени мало, а теперь так вообще серое одноцветье. Скопление сухого дерева и строительного камня.

Попросила кондукторшу остановить ближе к дому. Та поворчала: «Не положено, нам за это выговор», – но сказала что-то водителю, и тот кивнул. Кондукторша в свою очередь кивнула Зое Сергеевне.

Несла сумку и с каждым шагом радовалась все сильнее: дойдет, и на этот раз смогла, значит, и еще съездит, и еще. Как нормальный, полноценный человек. Гордилась собой, очередной победой над немощью.

Вот уже прясла ее участка под картошку – сейчас оно ровно покрыто снегом, а летом почти все зарастает лебедой и свекольником. Ей картошки много не надо… Вот забор огорода, невысокий, со щелями; вот дотелепалась и до глухого забора, за которым двор.